непосредственное
проникновение  взором  в  сущность мира, как  бы сквозь отверстие в  покрове
явлений,  и  верят,  что они  без  усилий  и  строгости науки,  в силу этого
чудесного  ясновидения,  могут сообщить что-то  окончательное и  решающее  о
человеке и мире. Пока чудо в  области познания  еще находит  верующих, можно
согласиться, пожалуй, что  это приносит пользу самим верующим, поскольку они
таким безусловным  подчинением себя великим умам создают лучшую дисциплину и
школу  для  своего  собственного  ума на  время  его развития.  Напротив, по
меньшей  мере  спорно, полезно ли  суеверие  о гении,  о  его  привилегиях и
исключительных  способностях для самого  гения, если оно  укоренится в  нем.
Является  во всяком случае  опасным  признаком,  когда на  человека нападает
трепет  перед  самим  собой   -  будь  то   знаменитый  трепет  Цезарей  или
рассматриваемый   трепет   гения;  когда  запах  жертвоприношений,  которые,
естественно,  посвящают одному лишь Богу, проникает в мозг гению, так что он
начинает  шататься  и  считать себя  чем-то  сверхчеловеческим.  Постепенные
следствия этого: чувство безответственности, исключительных  прав, вера, что
уже общение с людьми  есть милость с  его стороны, безумный гнев при попытке
сравнить его с другими или даже оценить его ниже других и осветить неудачное
в его произведении. Благодаря тому что он  перестает  критиковать  себя, под
конец  из его оперения  начинает выпадать одно  пышное  перо за другим;  это
суеверие подрывает корни его силы и делает  его, быть может, даже лицемером,
после  того  как он  теряет  ее.  Итак,  для  самих  великих умов, вероятно,
полезнее, если они  уяснят себе свою силу и  ее источник,  т.  е.  если  они
постигнут,  какие  чисто  человеческие  качества  сочетались в них  и  какие
счастливые обстоятельства выступили  при этом: а именно, неуклонная энергия,
решительное  устремление  к определенным  целям,  великое  личное  мужество,
далее, счастливое воспитание, которое своевременно дало  им лучших учителей,
лучшие  образцы  и  методы.  Правда,  если  целью  их  является  производить
наибольшее  действие,  то  неясность  о самих  себе  и  отмеченный  придаток
полубезумия всегда  хорошо  помогали им, ибо  во все времена  поклонялись  и
завидовали  именно  той  силе  в  них, с  помощью которой  они делают  людей
безвольными и  внушают им безумную мысль, будто их ведут  сверхъестественные
вожди. Более того,  людей  возвышает и  воодушевляет вера в то, что кто-либо
обладает сверхъестественной силой;  и в  этом смысле  безумие,  как  говорит
Платон, принесло людям величайшие благодеяния. - В отдельных  редких случаях
эта   доля  безумия  могла  служить  также  средством,  с  помощью  которого
налагалась крепкая узда на такую, во всех отношениях  склонную  к эксцессам,
натуру; и  в  жизни  отдельных личностей безумные  идеи часто имеют значение
целебных ядов; но в  конечном счете у каждого "гения", который верует в свою
божественность,  ядовитость этой веры обнаруживается все более по мере того,
как "гений" стареет;  вспомним  хотя бы пример Наполеона, существо которого,
несомненно, приобрело  могучее единство, выделяющее его  из всех современных
людей, в силу  его веры в себя и свою звезду и вытекающее из нее презрение к
людям, пока  наконец  та же самая вера не перешла почти в безумный фатализм,
отняла у него его быстрый и острый взор и стала причиной его гибели.
     165
     Гении  и ничтожное.  Именно  оригинальные, из себя самих  черпающие умы
могут при известных  обстоятельствах  создавать нечто  совершенно  пустое  и
бесцветное, тогда  как более зависимые натуры, так называемые таланты, полны
воспоминаний о всевозможных  хороших вещах  и даже в состоянии упадка  могут
создавать  нечто  терпимое.   Но  если  оригинальные   умы   покинуты  своим
дарованием, то воспоминание  не приносит им никакой  помощи:  они становятся
пустыми.
     166
     Публика. От трагедии народ, собственно, требует только, чтобы она  была
достаточно  трогательной  и  давала ему  возможность выплакаться;  напротив,
артист, который  смотрит новую трагедию, получает удовольствие от остроумных
технических  изобретений   и   приемов,  от  использования  и  распределения
материала, от  новой вариации старых мотивов, старых мыслей.  -  Его позиция
есть   эстетическое   отношение   к  художественному  произведению,  позиция
творящего;  описанное выше отношение, имеющее дело только с материалом, есть
позиция  народа.  О  человеке, занимающем промежуточное  положение, не стоит
говорить, он не есть ни народ, ни артист и сам не знает, чего хочет; поэтому
и его радость неясна и ничтожна.
     167
     Артистическое  воспитание  публики.  Если  один  и  тот  же  мотив   не
разрабатывается на сотни ладов  различными мастерами,  публика  не научается
интересоваться чем-либо, кроме самой темы; но под конец она сама воспримет и
эстетически  прочувствует  оттенки, тонкие,  новые приемы в обработке  этого
мотива, именно когда она давно уже знает мотив из  многочисленных разработок
и при этом уже не ощущает прелести новизны и любопытства.
     168
     Художник и его свита должны идти в ногу. Переход от одной ступени стиля
к другой должен быть настолько медленным, чтобы не одни только художники, но
и  слушатели и  зрители  совершали  этот  переход  и хорошо  знали,  что  он
означает.  Иначе  возникает  внезапно  великая  пропасть  между  художником,
который на отдаленных высотах  творит свои произведения, и публикой, которая
не может уже взбираться на эти высоты и под конец  в недовольстве спускается
еще  ниже. Ибо  если художник уже не подымает за собой своей публики, то она
быстро опускается вниз, и  притом падает тем  глубже и опаснее, чем выше  ее
вознес  гений,  подобно  тому  как гибнет черепаха,  падая  из  когтей орла,
который вознес ее под облака.
     169
     Происхождение  комического.  Если  сообразить,  что  человек в  течение
многих тысячелетий был животным, в высшей  степени доступным страху, что все
внезапное, неожиданное заставляло его быть готовым к борьбе, быть может даже
готовым  к  смерти,  и что  даже  позднее,  в социальных условиях жизни, вся
обеспеченность покоилась на ожидаемом, на привычном в мнении и деятельности,
то  нельзя удивляться,  что  при  всем  внезапном,  неожиданном  в  слове  и
действии,  если  оно врывается  без  опасности и вреда,  человек  становится
веселым,   переходит  в  состояние,  противоположное  страху:   съежившееся,
трепещущее  от страха существо расправляется, широко раздвигается -  человек
смеется. Этот переход  от мгновенного  страха  к  краткому  веселью  зовется
комическим.  Напротив,   в  феномене   трагического  человек  от   большого,
длительного  веселья переходит к великому страху; но так  как среди смертных
великое, длительное веселье встречается гораздо реже, чем повод к страху, то
на  свете гораздо больше  комического, чем трагического; смеяться приходится
гораздо чаще, чем испытывать потрясение.
     170
     Честолюбие  художника.  Греческие  художники, например трагики, творили
для  того,  чтобы побеждать; все их искусство  немыслимо  вне соперничества:
Гесиодова добрая "эрис", честолюбие,  окрыляла  их гений. Но  это честолюбие
требовало прежде всего, чтобы их произведение получило высшее признание в их
собственных глазах, т.  е. отвечало бы тому,  что они считают  превосходным,
без внимания  к  господствующему вкусу  и  к  общему  мнению  о достоинствах
художественного произведения; и потому Эсхил и Еврипид долгое время не имели
успеха,  пока  наконец  они  не воспитали  для  себя  художественных  судей,
оценивавших их  произведения по мерилам, которые  они сами  к ним прилагали.
Таким образом, они стремятся победить соперников в своей собственной оценке,
перед своим собственным судилищем,  они  хотят  действительно быть лучше их;
затем   они  требуют  извне   одобрения   этой   своей  собственной  оценки,
подтверждения  своего суждения. Добиваться чести - значит здесь: "достигнуть
действительного превосходства и желать, чтобы оно было и публично признано".
Если отсутствует первое  и человек все-таки жаждет  последнего, то говорят о
тщеславии. Если отсутствует последнее  и не ощущается потребность в  нем, то
говорят о гордости.
     171
     Необходимое в художественном произведении. Те, кто так  много говорят о
необходимом  в  художественном  произведении,  преувеличивают,  -  если  они
художники, in  majorem artis gloriam, а  если  они профаны, то из неведения.
Формы  художественного  произведения,  которые высказывают его  идею,  т. е.
представляют  его  манеру   выражения,  всегда   носят  отпечаток  некоторой
небрежности,  как  всякий род  языка.  Скульптор может добавить  или  отнять
многие  мелкие  черты,  и точно так же исполнитель,  будь  то актер  или,  в
отношении музыки, виртуоз или дирижер. Эти многие мелкие черты и подробности
сегодня доставляют  ему  удовольствие,  завтра - нет, они существуют  скорее
ради художника, чем ради искусства,  ибо и  художник, при  всей  строгости и
самообуздании,  которых  от  него  требует  изображение  его основной  идеи,
нуждается иногда в сладостях и игрушках, чтобы не начать роптать.
     172
     Заставить забыть автора. Пианист,  который играет произведение великого
композитора,  сыграет  лучше всего, если заставит нас  забыть автора  и если
будет казаться, будто он рассказывает историю из своей собственной жизни или
именно  сейчас  что-то  переживает.  Правда,  если  он  сам  не  есть  нечто
значительное,  то  всякий  проклянет  ту   болтливость,  с  которой  он  нам
рассказывает о  своей  жизни. Следовательно, он должен  уметь расположить  к
себе  фантазию слушателя.  Отсюда в свою очередь получают  объяснение многие
слабости и глупости того, что зовется "виртуозностью".
     173
     Corriger  la  fortune.  Бывают  дурные  случайности   в  жизни  великих
художников,  которые,   например,   вынуждают  живописца   набросать   самую
значительную  свою картину  лишь как беглую  мысль или,  например, принудили
Бетховена  оставить  нам  в некоторых больших сонатах  (как в большой B-dur)
лишь недостаточный  клавираусцуг симфонии.  Здесь позднейший художник должен
стараться  задним числом  исправить жизнь великого мастера -  что, например,
сделал бы тот,  кто, владея всеми тайнами оркестрового действия, возродил бы
к жизни указанную симфонию, заживо погребенную в клавире.
     174
     Умаление. Многие  вещи,  события, личности не  допускают изображения  в
малом объеме. Нельзя  уменьшить  группу Лаокоона и сделать из нее фарфоровую
безделушку; для  нее необходима  величина. Но гораздо реже случается,  чтобы
что-либо мелкое выносило увеличение; поэтому биографам все  же  скорее будет
удаваться изобразить великого человека малым, чем малого - великим.
     175
     Чувственность в современном искусстве. Художники часто ошибаются теперь
в  расчете,  когда  стремятся  к   тому,  чтобы  их  произведение  оказывало
чувственное действие: ибо их зрители или слушатели  не обладают уже цельными
чувствами и,  прямо вопреки  намерению художника, впадают под  действием его
произведения в "святость"  ощущения, которая близко родственна  скуке.  - Их
чувственность  начинается,  быть   может,   именно  там,   где  прекращается
чувственность художника,  и, следовательно, они  в лучшем случае встречаются
лишь в одной точке.
     176
     Шекспир  как моралист. Шекспир много размышлял о страстях, и, вероятно,
в силу его темперамента многие из них  были ему доступны (драматурги в общем
довольно дурные люди). Но он  не умел, подобно Монтеню, говорить об этом,  а
вкладывал свое наблюдение о страстях  в уста своих фигур, движимых страстью;
это,  правда,   противоречит  природе,  но   зато  делает  его  драмы  столь
глубокомысленными,  что  все  другие по сравнению с  ними  кажутся пустыми и
легко возбуждают  к  себе полное отвращение. -  Сентенции Шиллера  (в основе
которых почти  всегда  лежат ложные  или незначительные мысли)  суть  именно
только театральные  сентенции и в качестве таковых действуют  весьма сильно;
тогда как сентенции Шекспира делают честь его образцу, Монтеню, и содержат в
отточенной  форме вполне серьезные  мысли, но потому слишком далеки  и тонки
для взора театральной публики и, следовательно, не производят впечатления.
     177
     Искусство  быть услышанным. Нужно не  только уметь хорошо играть,  но и
хорошо  заставлять  себя  слушать.   Скрипка  в  руках  величайшего  мастера
производит только  пиликанье, если помещение слишком  велико; тогда  мастера
нельзя отличить от любого халтурщика.
     178
     Эффективность несовершенного. Подобно тому как  рельефные фигуры сильно
действуют на фантазию тем, что они как  бы хотят выступить из стены и вдруг,
точно    задержанные     чем-то,     останавливаются    -     так     иногда
рельефно-незаконченное   изложение  мысли  или  целой  философии  производит
большее  впечатление,  чем  исчерпывающее  развитие:  здесь  предоставляется
больше  работы созерцателю, он призывается развить далее то, что  выделяется
перед ним в таком ярком контрасте  света и теней,  продумать его до  конца и
самому преодолеть ту преграду, которая доселе мешала идее выявиться сполна.
     179
     Против  оригиналов.  Когда  искусство  облекается  в  самую  изношенную
материю, в нем лучше всего узнаешь искусство.
     180
     Коллективный ум. Хороший писатель  имеет не только свой собственный ум,
но и ум своих друзей.
     181
     Двоякое непонимание. Несчастье проницательных и ясных писателей состоит
в том, что  их считают плоскими  и  не  изучают  усердно; и  счастье неясных
писателей  - в  том, что читатель трудится  над  ними  и  относит на их счет
радость, которую ему доставляет его собственное усердие.
     182
     Отношение  к науке. Не имеют действительного интереса к  науке все  те,
кто только тогда  начинают чувствовать к ней симпатию,  когда сами сделали в
ней открытие.
     183
     Ключ. Единая  мысль, которой  выдающийся  человек  приписывает  большую
ценность, несмотря на смех и глумление незначительных людей, есть для него -
ключ  к потаенным сокровищницам,  для остальных  же -  не  более  чем  кусок
старого железа.
     184
     Непереводимое.  То, что из книги  непереводимо, не  есть ни лучшее,  ни
худшее в ней.
     185
     Парадоксы автора. Так называемые парадоксы автора, шокирующие читателя,
находятся часто не в книге автора, а в голове читателя.
     186
     Остроумие.  Наиболее   остроумные  авторы  вызывают  наименее  заметную
улыбку.
     187
     Антитеза. Антитеза есть  тесная  калитка, сквозь которую  охотнее всего
заблуждение пробирается к истине.
     188
     Мыслители как  стилисты. Большинство мыслителей пишут плохо, потому что
они сообщают нам не только свои мысли, но и мышление мыслей.
     189
     Мысли в стихах. Поэт торжественно везет свои мысли на колеснице ритма -
обыкновенно потому, что они не идут на своих ногах.
     190
     Грех  против духа читателя.  Когда автор отрекается  от своего  таланта
только для того, чтобы поставить  себя на  уровень читателя, то он совершает
единственный  смертный  грех, который  последний ему  никогда  не простит  -
именно  в случае, если он заметит  это. Можно  говорить  человеку что угодно
дурное  про него;  но в способе, как это говоришь, надо уметь снова ободрить
его тщеславие.
     191
     Граница  честности.  Даже  честнейшему  писателю  случается  употребить
лишнее слово, когда он хочет закруглить период.
     192
     Лучший автор. Лучшим автором будет тот, кто стыдится стать писателем.
     193
     Драконов  закон против писателей. На писателя следовало бы смотреть как
на злодея,  который лишь  в самых редких случаях заслуживает  оправдания или
помилования; это было бы средством против чрезмерного распространения книг.
     194
     Шуты  современной  культуры. Шутам  средневековых дворов  соответствуют
наши  фельетонисты;  это -  та же  порода людей,  полуразумных,  остроумных,
склонных к  преувеличениям,  вздорных, нужных  иногда лишь для  того,  чтобы
смягчить  пафос настроения выдумками и болтовней  и заглушить криком слишком
тяжелый  и  торжественный  колокольный  звон великих  событий;  некогда  они
находились в услужении властителей и знатных, теперь они служат партиям (как
и вообще добрая доля прежней подчиненности  народа в сношениях с властителем
теперь продолжает еще жить в  партийном духе и партийной дисциплине). Но все
современное сословие литераторов стоит весьма близко к фельетонистам; это  -
"шуты современной культуры",  которых можно оценивать  более снисходительно,
если считать  их не вполне вменяемыми. Видеть в писательстве призвание жизни
- в этом следовало бы усматривать особого рода помешательство.
     195
     Вслед за греками. Познанию сильно препятствует теперь то, что все слова
благодаря тысячелетнему преувеличению чувства стали чадными  и  напыщенными.
Высшая степень культуры, которая подчиняется господству  (хотя и не тирании)
познания, нуждается в большом  отрезвлении чувства и в сильной  концентрации
всех слов; и  в этом нашими  предшественниками были греки  эпохи  Демосфена.
Чрезмерность  характерна  для  всех современных  писаний;  и  даже  если они
написаны просто, слова в них все же ощущаются слишком  эксцентрично. Строгое
размышление,  сжатость,  холодность, безыскусственность, намеренно доводимая
до последней границы,  вообще сдержанность чувства  и  молчаливость - только
это может помочь нам. - Впрочем, эта  манера холодного писания и  ощущения в
качестве противоположности теперь весьма привлекательна:  и  здесь, конечно,
лежит новая опасность. Ибо резкий холод есть такое же раздражающее средство,
как и сильная степень тепла.
     196
     Хорошие  рассказчики  -  плохие  объяснители.  У  хороших  рассказчиков
изумительная  психологическая  точность  и последовательность, поскольку она
выступает   в  поступках  их   героев,   стоит  в  прямо-таки   смехотворном
противоречии  с  неопытностью  их  психологического  мышления;  так  что  их
культурность иногда кажется необычайно высокой и уже в следующее мгновение -
печально низкой. Весьма часто случается,  что они явно ложно объясняют своих
собственных  героев  и их поведение - здесь не  может быть никаких сомнений,
как бы странно  это ни  звучало. Быть может, величайший пианист-виртуоз лишь
мало  размышлял о технических условиях  и  специальной годности, негодности,
полезности и  доступности обучения  каждого пальца (о дактилической этике) и
делает грубые ошибки, когда говорит о таких вещах.
     197
     Произведения знакомых и их читатели.  Мы читаем  произведения  знакомых
(друзей и врагов) вдвойне, так как наше знание постоянно шепчет нам во время
чтения:  "Это   -  его  работа,   признак  его   внутреннего  существа,  его
переживаний,  его  дарования", и  вместе с тем иного рода познание стремится
установить, каково значение этого произведения  самого по себе, какой оценки
оно  заслуживает  вообще, независимо от его автора, какое обогащение  знания
оно дает. Оба эти рода чтения и обсуждения, как само собою понятно,  создают
взаимные  помехи. И беседа с другом лишь тогда будет истинно плодотворна для
познания, когда оба собеседника начнут наконец думать только о самом деле  и
забудут, что они друзья.
     198
     Ритмические жертвы. Хорошие писатели изменяют ритм иных периодов только
потому, что они не признают за обыкновенными читателями способности понимать
такт,  в  котором первоначально был написан  период; поэтому  они  облегчают
читателям  труд,  отдавая   предпочтение  более   знакомым   ритмам.  -  Это
приспособление  к  ритмической  неспособности  нынешних  читателей  вызывало
немало  вздохов, ибо в жертву ей принесено уже многое. - Не  случается  ли с
хорошими музыкантами того же?
     199
     Незаконченное  как  средство  художественного  действия.  Незакон