е знал,  что модели
судов стреляли из своих орудий по-настоящему, а Славик, само собой, этого не
уточнил.  Пожурив  мальчика  за  рискованное  для Пети  баловство,  Яблочкин
отправился в  судомодельный  кружок, чтобы  поговорить  с  Иваном  Кузьмичом
Мореходовым.  Он  тоже  мог  что-то заметить,  а  любая  деталь, дополняющая
сведения по делу, могла где-то сработать впоследствии.
     В  кружковой  комнате  все  ребята  столпились  в одном углу, у  нового
многофункционального компьютера.  Губернатор  сдержал  слово: в  понедельник
сюда  привозил  это  чудо, а инструктор  из  фирмы уже  третий  раз приходил
проводить занятия.
     Самого Мореходова  можно  было заметить не  сразу: Иван Кузьмич сидел в
сторонке за верстаком и неторопливо обтачивал маленький деревянный шпангоут.
Вся эта  суета  вокруг нового  компьютера, как  казалось,  к  нему не  имела
отношения.  Сказать по правде, он  недолюбливал  электронику, полагая, что в
ней  нет души. А вот  в вырезанной и отшлифованной  своими руками деревянной
детальке  он  эту  душу  находил. Он,  кстати  говоря, и  линейкой-то  редко
пользовался,  предпочитая  делать  все  "на  глазок",  и  этот  удивительный
"глазок" ни разу еще  его не  подводил. Но не все ребята обладали,  конечно,
таким редким талантом, и  все-таки  больше доверяли показаниям  электроники,
нежели своей интуиции и глазомеру.
     Яблочкин  представился  как  сотрудник  милиции  и  напрямик спросил  у
Мореходова, не заметил ли тот чего-нибудь  странного  и необычного  во время
морского боя.
     Иван  Кузьмич  перестал  пилить и  внимательно  посмотрел на  Яблочкина
поверх очков.
     -- А что  вы,  собственно, имеете ввиду, молодой человек? -- спросил он
довольно неприветливо.
     --  Ну если бы,  допустим,  вот этот мальчик,  -- Яблочкин показал фото
Пети Огонькова, -- управлял во время соревнований подводной лодкой.
     -- Что значит "управлял"? С берега, что ли?
     -- Нет, изнутри.
     Некоторое  время  Иван  Кузьмич   смотрел  на  Яблочкина,  и  лицо  его
постепенно начало багроветь. Потом он погрозил пальцем, лицо его задергалось
и он с надрывом заговорил:
     --  Послушайте...  я старый больной человек... Зачем, зачем вы говорите
мне  такие вещи. Конечно, да, может быть, я уже не в своем уме, но разве вас
это  касается? Зачем  вы пришли,  чего  вам от меня нужно?  Оставьте  меня в
покое, я устал, я больше не могу...
     В  комнате стало тихо, все  повернулись.  У  Ивана Кузьмича  на  глазах
появились  слезы. Яблочкин  подумал,  что  дети,  наверное, приняли  его  за
хулигана, и он торопливо показал  всем свое удостоверение работника милиции.
Затем извинился и выбежал на улицу.
     "Несомненно, несомненно он что-то видел,  --  бормотал он про  себя. --
Все, кто  его видел,  ведут себя так  же странно.  Видел, но  ни  за  что не
признается. Хотя бы я теперь знаю, что он видел, а это тоже кое-что."


     Напоследок, уже под вечер, Яблочкин зашел к родителям  Пети и попытался
их, как умел, успокоить.
     -- Не волнуйтесь, граждане, --  сказал он бодро,  по-военному. -- Живым
или мертвым, а вашего сына мы непременно разыщем.
     После  этих слов с мамой сделалось плохо, и  папа бросился отпаивать ее
валерьянкой, но тут же разбил стакан.
     Озадаченный такой реакцией,  Яблочкин хотел распрощаться, но его взгляд
упал  на расположенные под потолком в коридоре антресоли --  каменную  нишу,
уходящую непонятно куда за пределы квартиры.  Со слов Пети, Славик и Маринка
рассказывали  ему  о какой-то зеркальной  комнате,  в  которую можно попасть
через антресоли, и с которой все якобы началось.
     --  Послушайте,  --  сказал  Яблочкин  папе,  аккуратно  отведя того  в
сторону, -- а вы хорошо осмотрели всю квартиру?
     Папа растерялся: он подумал, что милиционер намекает на то, что его сын
может до сих пор прятаться где-нибудь в квартире.
     -- Я  имею  ввиду,  -- пояснил  Яблочкин,  -- не осталось ли где-нибудь
вещей или записки, которых прежде не заметили и которые могли бы навести нас
на след мальчика.
     Папа развел руками:
     -- В его вещах я порылся, но ничего такого...
     -- А на антресолях смотрели?
     --  На  антресолях? Я  уже и  забыл, что  у нас есть  антресоли...  Там
барахло какое-то от прежних жильцов, мы ведь скоро переезжать собирались...
     -- Так вы не против, если я слазаю?
     Папа пожал плечами:
     -- Полезайте, если не боитесь перепачкаться.
     Яблочкин молча снял курточку, приставил лестницу и полез наверх.


     Кое-как он пролез, прополз, перевалился  через  барахло,  чувствуя, как
под его весом что-то трещит, хрустит  и ломается, и, наконец, оказался перед
округлой дырой в стене.
     Дрожа от волнения, Яблочкин  чиркнул спичкой и просунул  голову в дыру.
Увы,  это  оказался  всего-навсего узкий  простенок, зачем-то  отделенный от
капитальной  стены  картонной  перегородкой. Возможно,  когда-то  здесь  был
тайник, но теперь, кроме пыли и паутины ничего не осталось.
     Яблочкин  заметил  лежащий  на  полу  фонарик, подобрал его,  включил и
осмотрелся. Дыра была совершенно свежая; Петя, конечно, был здесь, и фонарик
оставил несомненно он. Только  о какой  зеркальной комнате могла  идти речь,
если здесь не то что комната,  а человек едва может поместиться? Человек, но
не человечек... Нет, нет,  ведь  он лез  сюда  с фонариком,  когда  был  еще
нормальным...
     В  это  мгновение  Яблочкин  вдруг  увидел  перед  собой почерневшую от
времени, покрытую резьбой деревянную дверцу. Дверца со скрипом отворилась, и
из-за  нее  высунулась  голова  карточного  джокера  в  дурацкое  колпаке  с
бубенцами.
     -- Здорово, -- хмуро сказал джокер.
     У Яблочкина пересохло вдруг в горле, и он ничего не смог ответить.
     -- Ты чего здесь делаешь?
     От пыли Яблочкин закашлялся. Джокер высунулся дальше и огляделся.
     -- Один здесь?
     Яблочкин кивнул.
     -- Ты больше сюда не ходи, понял?
     -- Почему? -- выдавал из себя Яблочкин.
     -- По кочану. Нос откушу, понял?
     И джокер  щелкнул  зубами, оказавшимися  неожиданно  огромными,  как на
дорожном щите с рекламой зубной пасты.
     Яблочкин вздрогнул и  отпрянул,  у него вдруг  зачесался нос. Он поднес
руку к лицу, чтобы почесаться, лишь на мгновение опустив  глаза. Но когда их
поднял и посветил перед собой фонариком, никакой дверцы уже не было.
     Простучав ребром монеты кирпичную кладку капитальной стены в том месте,
где была дверца, он сунул в карман фонарик и полез обратно.


     -- Ну как? --  с надеждой спросил его папа, готовый схватиться за любую
соломинку надежды.
     Яблочкин достал из кармана фонарик:
     -- Знакомая вещь?
     --  Да,  да, конечно!  -- разволновался  папа.  -- Это вы там,  наверху
нашли? Да, да, теперь я вспоминаю:  когда мы пришли, лестница стояла  здесь,
на этом месте. А это его фонарик. Что вы там видели?
     -- К сожалению, пока  не могу сказать  вам  ничего определенного.  Дело
невероятно сложное. Уму непостижимое дело, я  бы даже сказал.  Будем держать
вас в курсе, до свидания.
     Яблочкин забрал свою курточку и, забыв попрощаться с мамой, вышел.


9
     Первое свидание и последующая ночь,
     связанная с делом о неподобающих отношениях

     Вечером у Яблочкина  было назначено свидание с курсантом  Мушкиной. Они
встретились  у Таврического сада, взяли билеты  в  кино и до  начала  сеанса
отправились  погулять.  Яблочкин  не успел зайти  домой  и переодеться, а на
Мушкиной тоже  оказались  джинсы  и легкая  курточка  поверх  футболки.  Они
впервые  видели  друг  друга  не  в  форме,  и  Яблочкин,  которому  Мушкина
понравилась так еще больше, заметил:
     -- А у нас с вами вкусы в чем-то сходятся.
     -- Вы тоже  заметили? В другой раз  я надену платье. Вы платье случайно
не носите?
     Слова "в другой раз" Яблочкину понравились. Он улыбнулся и пообещал:
     -- В другой  раз  я  обязательно куплю вам  цветы. Сегодня  я просто не
успел. Какие вы любите?
     -- Я срезанные цветы вообще не люблю.
     -- Тогда я принесу в горшке.
     Мушкина   засмеялась.  Так,  неспешно  прогуливаясь  по   аллеям,   они
постепенно  выяснили, что  в  чем-то их  вкусы  очень  схожи,  но  в  чем-то
совершенно противоположны.  Так,  например,  Яблочкин  очень  любил  пиво  и
томатный  сок. А Мушкиной томатный сок тоже нравился, но  пива  она не  пила
совсем, зато любила молочный коктейль.
     --  Это  даже хорошо,  -- сказал  Яблочкин, -- что наши  вкусы в чем-то
расходятся, иначе нам было бы неинтересно.
     -- Я рада, что вам пока еще со мной интересно, -- сказала Мушкина.
     Девушка нравилась Яблочкину с каждой  минутой все больше, и он,  искоса
заглядываясь на  нее,  два раза  споткнулся.  Потом  они купили  мороженого,
посидели на берегу пруда и отправились смотреть кино.
     Фильм назывался "Проклятие  оживших мертвецов". Глядя на экран, молодые
люди держались  за руки, и в самые кошмарные моменты Мушкина сжимала ладошку
Яблочкина своей, а тот волновался и почти не следил за действием.
     Потом  он провожал  Мушкину  до дома  (она  жила  неподалеку).  Девушка
тактично не спрашивала его о  новой  работе,  но Яблочкина самого нестерпимо
подмывало обо всем рассказать. Наконец,  когда  пауза затянулась,  а Мушкина
спросила  "вас что-то  беспокоит?", он не  вытерпел  и, взяв с  нее  честное
милиционерское слово, рассказал обо всем, что знал сам.
     Некоторое  время  Мушкина раздумывала,  глядя на фотографию сидящего на
карнизе Пети Огонькова, а потом сказала:
     --  Алексей,  если  бы  я  не  знала вас  как  человека  порядочного  и
серьезного,  если бы  это  рассказал кто-нибудь другой,  я  бы,  конечно, не
поверила ни единому  слову. Но вам я верю. И обещаю, если представится такой
случай,  быть  вам  в  этом  деле  помощницей.  Вы  можете  на  меня  вполне
положиться.
     Молодые люди остановились, и Яблочкин взял Мушкину за обе руки:
     -- Спасибо, Валя. Ваше дружеское участие...
     Неожиданно  для самого себя  он вдруг  приблизился вплотную и поцеловал
девушку в губы.
     -- Мое участие... -- растерянно пролепетала Мушкина.
     А в следующую секунду оба  они, потеряв головы и стоя посередине пустой
в этот поздний час Кирочной улицы, целовались по-настоящему.


     Вернувшись  домой,  Яблочкин   проглотил  оставленный  для  него  мамой
холодный ужин  и  лег  спать.  Некоторое  время он  еще  блаженно  улыбался,
находясь  во  власти своих  дум  и  чувств,  а  потом  его  тело  постепенно
расслабилось, мысли смешались и веки опустились.
     Сначала  ему снилась курсант Мушкина в белом платье и подвенечной фате,
а он сам как будто  жених, и их регистрируют во  Дворце бракосочетания,  где
все белое, голубое и золоченое. Вокруг множество нарядных людей  -- знакомых
и  незнакомых, и  все они улыбаются и поздравляют молодых.  Звучит  органная
музыка, и женщина церимонимейстер начинает говорить торжественные слова.
     Но вдруг все портит  резкий звук,  как будто патефонная  игла  с визгом
съехала с пластинки, становится тихо, и невесть откуда выскакивает карлик  в
дурацком колпаке, тот самый.
     --  Я извиняюсь,  --  говорит он  скрипучим, патефонным голосом,  нагло
отстраняет регистраторшу  и, громыхая  бубенцами, запрыгивает  на стол. -- Я
извиняюсь, один секунд. Эй, мальчик!
     Яблочкин  поворачивается  и  с  удивлением   видит  среди  гостей  Петю
Огонькова -- обыкновенного,  не маленького. Джокер подходит к нему и вручает
огромный  конверт с сургучной печатью. На  конверте надпись: ПОВЕСТКА В СУД.
Петя вскрывает печать, на которой череп и кости, достает повестку, читает...
и с легким щелчком  исчезает, как  мыльный  пузырь. Вместе  с  ним  исчезают
Славик Подберезкин и Маринка Корзинкина, которых Яблочкин в последний момент
замечает среди гостей.
     -- И вам  тоже,  молодые люди, небезынтересно было бы  понаблюдать,  --
обращается  джокер к  жениху  и  невесте.  -- Женихаться еще  успеете:  ваша
регистрация пятого октября, четырнадцать тридцать. Восемнадцать ноль ноль --
банкет.
     Яблочкин и Мушкина смотрят друг на друга и тоже исчезают.


     Все  стало по-другому, как будто не  сон. Так уже  было, когда в музее,
перед кражей, он стрелялся с джокером. "Надо  все хорошенько  запоминать, --
подумал Яблочкин. -- Это наверняка имеет отношение к делу."
     Они с Мушкиной уже не жених и невеста,  они одеты в милицейскую форму и
сидят в зале суда. Здесь же, неподалеку от них, Корзинкина и Подберезкин. На
местах для  присяжных  заседателей  -- достоинства  и  недостатки,  их ровно
двенадцать. На месте обвиняемого -- Петя Огоньков.
     -- Встать, суд идет! -- объявил джокер-секретарь, безликая капля воды.
     Все поднялись с мест, и на судейское кресло уселся джокер-судья. На нем
была судейская мантия, шапочка, и пышный парик. Все сели.
     --  Подсудимый!  --  крикнул  судья  противным  голосом,  и  Петя снова
подскочил с места. -- Вам известно, в чем вы обвиняетесь?
     Петя испуганно замотал головой.
     -- Вы не признаете свою вину?
     Та же реакция.
     --  Вот так. Подсудимый,  как  видно, намерен  морочить суду голову,  а
может быть, и нанести ему оскорбление. Пригласите первого свидетеля.
     Отворилась  боковая  дверь,  в  зал  вошел и остановился  за маленькими
полукруглыми   перильцами   незнакомый  Яблочкину   мужчина.  Ему  протянули
кулинарную книгу, и он поклялся на ней говорить только правду.
     -- Фамилия, имя, отчество, год и  дата рождения, семейное положение, --
обратился к нему секретарь.
     -- Котов Дмитрий Иванович, 1962-й, шестнадцатое июля, вдовец.
     Возле   Котова   возник  джокер-обвинитель.   Он   указал   на  Петю  и
поинтересовался:
     -- Свидетель, знаком ли вам этот несовершеннолетний гражданин?
     Некоторое время Котов всматривался в мальчика, затем хлопнул в ладоши:
     -- Он, точно  он! В бутылке сидел, ма-аленький такой, ручками  махал. Я
еще подумал, что глюки... что допился уже...
     -- Итак, вы видели его в своей квартире. Когда?
     -- В среду, тридцатого. Видел, видел, точно он.
     --  Таким образом, --  обвинитель  обратился  к  судье и присяжным,  --
свидетель подтверждает, что в указанное время обвиняемый находился  на месте
преступления.
     -- Преступление надо еще доказать! -- выкрикнул джокер-адвокат.
     -- Я правда уже три  дня у этого гражданина в квартире, -- сказал Петя,
-- но только не по своей воле.
     --  Значит,  -- приблизился  к его лицу обвинитель,  -- вас  кто-нибудь
принуждал силой забраться в сумку этого гражданина? Кто?
     -- Нет, никто...
     -- Стало быть, вы сами?
     -- Сам...
     --  Вопрос   снимается,  --  стукнул  молотком   судья.  --  Свидетель,
расскажите суду о  том, как вы провели вечер и ночь с первого на второе июня
сего года.
     Котов нерешительно переступил с ноги на ногу и заговорил:
     --  Ну,  вечером была  работа, свадьба. Потом  взял  тачку, в смысле --
такси, и поехал домой.
     -- Вы были один? -- спросил обвинитель.
     -- Нет, со мной была дама.
     -- Давно вы знакомы с этой дамой?
     -- Нет, только этим вечером...
     -- Прекрасно, продолжайте.
     -- Если это важно...
     -- Это крайне важно, свидетель.
     -- Ну, хорошо... Мы приехали ко мне и выпили немного вина.
     -- С этого момента пожалуйста подробнее.
     --  Я  протестую,  ваша  честь!  --  встрял адвокат.  --  Мы  не  можем
продолжать допрос свидетеля: в зале находятся несовершеннолетние.
     -- Протест принят, -- согласился  судья и указал молотком на возмущенно
переглянувшихся  Славика Подберезкина и Маринку  Корзинкину.  -- Да, да, вы,
молодые люди. Покиньте пожалуйста наше собрание и вернитесь к вашим снам.
     Молодые люди лопнули как мыльные пузыри.
     --  Продолжайте,  свидетель,  -- обратился  судья к  Котову, но тот уже
растерялся и молчал.
     -- Может  быть,  вам будет  легче отвечать  на  конкретные вопросы?  --
предложил обвинитель.
     -- Да... если можно.
     -- Выпив вина, вы дотрагивались физически до вашей дамы?
     -- Да... в каком-то смысле.
     -- В каком смысле? Договаривайте, договаривайте.
     -- Я протестую,  ваша  честь! --  выступил адвокат.  -- Это вторжение в
личную жизнь свидетеля. Свидетель, вы не обязаны отвечать на такие вопросы.
     --  Ваша  честь,  -- обратился к  судье  обвинитель.  --  Разве  мы  не
собрались здесь с той единственной целью, чтобы говорить о личной, самой что
ни на  есть интимной жизни  свидетеля? Разве именно эта сторона его жизни не
является главной, главной и единственной темой...
     -- Я вас понял, -- прервал его судья. -- Протест отклоняется.
     Обвинитель торжествующе  посмотрел  на адвоката  и  снова  обратился  к
Котову, четко выговаривая и будто смакуя каждое слово.
     --  Свидетель,  опишите подробнейший  образом  те  физические действия,
которые вы производили с малознакомой вам женщиной в вышеуказанное время.
     -- Хм... Ну, мы целовались.
     -- Дружески или взасос?
     --  Протестую!  -- крикнул адвокат. -- Это неподобающее в  стенах  суда
выражение.
     -- Протест  принимается, --  согласился  судья. -- Господин обвинитель,
выбирайте выражения. А вы, свидетель, отвечайте на поставленный вопрос.
     -- Да, именно так, взасос... То есть, я хотел сказать...
     -- Мы вас  поняли, не стоит уточнять, -- прервал его судья. -- Господин
обвинитель, вы уверены, что продолжать допрос свидетеля необходимо?
     -- Только два вопроса, ваша честь.
     -- Хорошо, задавайте ваши два вопроса.
     -- Свидетель, вы знали, что ваша дама состоит в законном браке?
     -- Протестую, -- сказал адвокат. -- Это не имеет отношения к делу.
     --  Протест принят,  -- согласился судья.  --  Задавайте  ваш последний
вопрос, господин обвинитель.
     -- Свидетель! --  торопливо повысил голос обвинитель. -- Вы и ваша дама
раздевались в эту ночь догола?  Свидетель, отвечайте,  вы были голые?!  Вы и
ваша дама -- голые, без трусов?!!
     Адвокат  запоздало закричал "протестую!!!", присяжные  загудели,  судья
зазвонил в колокольчик.
     Добившись тишины, судья обратился к Котову:
     -- Свидетель, вы можете не отвечать на последний вопрос.
     Предпочитая  все же закрыть эту щекотливую тему, Котов, глядя себе  под
ноги, тихо произнес:
     -- Да, в общем, были...
     --  Все!  Свидетель  свободен!  -- торжествующе  крикнул  обвинитель  и
развалился в своем кресле.
     Возникла  пауза,  во  время которой адвокат  что-то  быстро  и  шепотом
объяснял Пете Огонькову. Затем секретарь объявил:
     -- Приглашается второй свидетель!
     В  зале появилась  дама. Она огляделась,  подошла к  барьерчику  и тоже
поклялась на кулинарной книге говорить правду.
     -- Ваша фамилия, имя, отчество, возраст и семейное положение, -- сказал
секретарь.
     -- Альбина Тарасовна Загребалова-Вульф.
     -- У вас что же, две фамилии, свидетель?
     -- Загребалова -- это по мужу.
     -- А Вульф?
     -- А Вульф -- это по первому мужу.
     -- Значит, вы уже второй раз замужем?
     -- Нет, почему же второй? Четвертый.
     -- Стало быть, господин Загребалов был вашим вторым мужем?
     -- Нет, зачем вы путаете, я же сказала: не вторым, а четвертым. Не могу
же          я          называться,          на          самом          деле,
Пеструшкиной-Вульф-Собакиной-Ингер-Загребаловой? Это нескромно.
     -- Но тогда получается, что вашим первым мужем был господин Пеструшкин?
     -- Почему же Пеструшкин? Я ведь уже сказала, что  Вульф. Пеструшкина --
это моя собственная девичья фамилия.
     Секретарь вытер пот со лба.
     --  Хорошо,  оставим  этот  вопрос,  сколько  вам  лет?  Ваше  семейное
положение?
     -- Пишите двадцать восемь. Не имела, не состояла, не числилась.
     Некоторое  время секретарь  злобно смотрел на  даму,  но  предпочел  не
связываться и молча вписал в графу "возраст" цифру "28".
     Со своего места поднялся обвинитель.
     --  Скажите,