.
   Карточки,  выдаваемые  на  октябрь,  отличались  по  своей   форме   от
сентябрьских. Они делились на мельчайшие купюры,  по  которым  можно  было
получать двадцать пять граммов хлеба,  столько  же  мяса,  десять  граммов
жиров, чтобы дать возможность людям использовать карточки в столовых.
   Хлеб выдавался  теперь  лишь  на  один  день  вперед.  Выпекался  он  с
примесями отрубей, соевой муки и жмыхов.
   Ежедневно  имея  сводки  о  том,  сколько  продовольствия  поступило  в
Ленинград  водным  и  воздушным  путем,  видя,  как  неуклонно   снижается
количество доставляемых  продуктов  из-за  штормов  на  Ладоге,  бомбежек,
обстрелов, Павлов отдавал себе отчет в том, что, если блокада в  ближайшее
время не будет прорвана, в городе начнется голод.
   И летчики, и моряки  Ладоги,  и  железнодорожники  делали  все  от  них
зависящее, чтобы доставить в Ленинград драгоценные грузы. И тем  не  менее
запасы продовольствия в городе таяли с каждым днем.
   Только вера в то, что страна не оставит Ленинград на  произвол  судьбы,
что Ставка и лично Сталин наверняка озабочены судьбой города Ленина  и  не
дадут его многочисленному населению погибнуть голодной  смертью,  помогала
руководителям обороны Ленинграда, как и всем ленинградцам, в те дни жить и
работать.


   - Как и  когда  я  оказался  здесь?  -  вслух  повторил  Павлов  вопрос
Воронова. - Получил задание ГКО и вылетел сюда. Месяц назад. А  вы  только
сегодня?
   - Да, - ответил Воронов, - я только сегодня.
   - С чем прибыли, Николай Николаевич?
   - С поручением координировать действия по прорыву блокады.
   В первое мгновение Павлов, казалось,  был  не  в  силах  промолвить  ни
слова. Потом, точно все еще не до конца веря услышанному, спросил:
   - Значит, есть директива Ставки?
   - С ней и прибыл, - мягко ответил Воронов. И тут же  лицо  его  приняло
обычное, сухо-официальное выражение. - Создаем специальную  группу  войск,
Дмитрий Васильевич, в районе Невской Дубровки, - продолжал  он.  -  К  вам
зашел познакомиться с продовольственным положением в городе и на фронте. В
общих чертах, разумеется.
   Павлов сразу же помрачнел.
   - Положение тяжелое, Николай Николаевич.
   - А конкретнее?
   - Можно и конкретнее. Вот посмотрите.
   С этими словами Павлов встал и  подошел  к  карте,  висевшей  на  стене
кабинета. Воронов последовал за ним.
   -  Вот  это  железная  дорога,  по  которой  к   нам   идут   грузы   с
продовольствием, - Вологда - Череповец - Тихвин и оттуда - до  Волхова.  -
Павлов с нажимом провел ногтем вдоль тянущейся с востока  на  северо-запад
черной пунктирной линии. - Здесь, в Волхове, продовольствие  перегружается
из вагонов на баржи и по реке доставляется вот сюда, в Новую Ладогу. -  Он
ткнул указательным пальцем в точку, расположенную там, где Ладожское озеро
образовывало  так  называемую  Шлиссельбургскую  губу.   -   Здесь   снова
перегрузка - на озерные баржи. По озеру грузы  доставляются  вот  сюда,  к
Осиновцу. Но и это еще не все.  Осиновец  с  Ленинградом  связан  железной
дорогой, значит, надо снова перекантовать грузы - с барж в вагоны.  Четыре
перегрузки! Но дело не  только  в  них.  Если  баржи  не  будут  потоплены
немецкими  самолетами  и  пересекут  Ладогу,  это  еще  не   значит,   что
продовольствие благополучно попадет в Ленинград.  Дорога  от  Осиновца  до
города  находится  под  обстрелом  немецкой  артиллерии.  Вот  отсюда,  из
Шлиссельбурга, палят. Дорога под постоянной угрозой: с юга - Шлиссельбург,
с севера нависают финны.  Коридор  километров  в  шестьдесят  шириной,  не
больше. Щель, отдушина! Захлопнет ее противник - задохнемся. Но  пока  что
дышим...
   Каким образом продовольствие направляется  в  блокированный  Ленинград,
Воронов знал только в общих чертах. Теперь он представил себе этот путь во
всей его жестокой реальности.
   - Очевидно, потери в пути большие? - спросил он.
   - Огромные! - воскликнул Павлов. - К тому же сейчас на Ладоге наступает
время штормов... Водники Северо-Западного  речного  пароходства  и  моряки
Ладожской военной флотилии делают все, что в их силах. Но десятки  барж  с
грузами и сотни моряков уже лежат на дне Ладожского озера. Обком  вынужден
был принять решение в третий раз сократить нормы. Когда вы  вошли  в  этот
кабинет, я сидел и думал о том, что, если блокада не будет прорвана...
   Он махнул рукой и отошел к столу, не в силах произнести страшных  слов:
"...в Ленинграде начнется голод".
   Но Воронов понял, что хотел сказать  нарком,  в  ушах  снова  зазвучали
недавние слова Сталина.
   - Мы должны ее прорвать, должны во что бы то ни стало! - громко  сказал
Воронов. -  Сейчас  все  надо  подчинить  этой  главной  задаче:  прорвать
блокаду!  Прошу  вас,  Дмитрий  Васильевич,  -  уже   в   обычной   своей,
суховато-сдержанной манере продолжал  он,  -  вместе  с  начальником  тыла
фронта в ближайшие же часы  продумать  вопрос  о  бесперебойном  снабжении
продовольствием тех воинских  соединений,  которые  мы  завтра  же  начнем
перебрасывать в район Невской Дубровки. О плане переброски сможете  узнать
в оперативном отделе штаба. К утру будьте готовы доложить  командующему  и
мне свои соображения.
   - Что ж, - сказал Павлов, - это - самое радостное  задание,  которое  я
получал с тех  вор,  как  прибыл  в  Ленинград.  Я  сейчас  же  свяжусь  с
Лагуновым.
   - Имейте в виду: время не ждет! До начала операции осталось шесть дней.
Двадцатого октября начинаем!..
   - Значит, двадцатого! - взволнованно повторил Павлов. - Теперь  с  этим
днем будут связаны все наши надежды...


   Но осуществиться этим надеждам в те дни было еще не суждено.



5

   То, что со второй недели сентября стали  называть  "блокадным  кольцом"
Ленинграда, не было кольцом в собственном смысле этого слова. Это были три
огромные дуги, упиравшиеся своими концами в водные пространства.  Одна  из
этих дуг тянулась  от  северного  берега  Финского  залива  до  восточного
побережья Ладожского озера, другая  -  от  юго-западного  берега  Финского
залива на северо-восток, до Петергофа, и, наконец, третья,  самая  длинная
дуга начиналась на южной окраине Ленинграда,  в  районе  больницы  Фореля,
спускалась ниже, захватывая Пушкин, Ям-Ижору и Колпино, затем  поднималась
на северо-восток, упираясь в юго-западный берег Ладожского озера в  районе
Шлиссельбурга, и продолжалась  на  противоположном,  юго-восточном  берегу
озера, отрезая Ленинград от остальной части страны.
   Более трех с половиной тысяч квадратных километров блокировали немцы, и
эта земля стала как бы советским островом, окруженным врагами. У фон Лееба
теперь не хватало сил, чтобы захватить этот  остров,  но  их  было  вполне
достаточно для того, чтобы держать Ленинград в железных тисках блокады.
   Когда Ставка и Генеральный штаб планировали операцию с целью  разорвать
эти тиски, они исходили  из  правильного  учета  соотношения  сил.  Жуков,
уверенно заявивший Сталину, что лишившийся части своих войск фон  Лееб  не
сможет сейчас штурмовать Ленинград, был прав. И Сталин,  убежденный,  что,
начав  наступление  на  Московском  направлении,  Гитлер  не  в  состоянии
одновременно посылать подкрепления на север, тоже был прав.
   Предпринять новый штурм Ленинграда фон Лееб  действительно  не  мог.  И
Гитлер понял это уже в конце сентября. Но, обуянный идеей как можно скорее
задушить город голодом, он замыслил совсем другое...
   В конце  сентября  Гитлер  объявил,  что  уезжает  в  "Бергхоф",  чтобы
собраться с мыслями, и ворвется в  "Вольфшанце"  лишь  к  началу  операции
"Тайфун", то есть к тридцатому числу.
   Время  от  времени  его  охватывала   жажда   перемены   мест.   Помимо
"Вольфшанце", у Гитлера было еще несколько отлично оборудованных командных
пунктов с мрачно-романтическими  названиями:  "Фельзеннест"  -  "гнездо  в
скалах", "Вольфшлюхт" - "волчье ущелье", "Беренхелле" - "медвежье логово",
"Адлерхорст" - "гнездо орла".
   Особенно любил Гитлер "Бергхоф" - роскошную виллу,  расположенную  близ
Берхтесгадена, в отрогах Австрийских Альп.
   Незаурядный актер, Гитлер внушал своему окружению  мысль,  что  там,  в
горах,  на  него  снисходит  "озарение",  которое  помогает  ему   принять
единственно правильное решение.
   Одни верили в это.  Другие  видели  в  отъездах  Гитлера  более  земную
причину - в "Бергхофе" жила Ева Браун, доступ которой в  "Вольфшанце"  был
запрещен раз и навсегда, чтобы не разрушать образ  фюрера-аскета,  во  имя
великой идеи отказавшегося от личной жизни. Третьи считали, что, уезжая  в
Берхтесгаден, он просто хочет отдохнуть, поскольку  неудачи  на  Восточном
фронте до крайности расшатали его нервы.
   О   Гитлере   в   Германии   было    распространено    много    легенд:
"Гитлер-полководец - новый Фридрих Великий", "Гитлер - аскет и пуританин",
"Гитлер - архитектурный гений",  "Гитлер  -  полубог",  обладающий  особой
силой провидения.
   Все эти легенды с помощью аппарата Геббельса поддерживались  в  народе,
непрестанно подновлялись, обрастали новыми деталями.
   Легенда  о  Гитлере-провидце  связывалась  раньше  с  "Вахенфельдом"  -
одинокой, по-спартански обставленной хижиной, куда  он  время  от  времени
удалялся, чтобы отдохнуть от  текущих  дел,  прислушаться  к  "внутреннему
голосу".
   Такая  хижина,  точнее,  небольшая  вилла  и  в  самом   деле   некогда
существовала в альпийском селении Оберзальцберг.
   После того как Гитлер пришел к  власти,  эта  хижина  стала  постепенно
превращаться  в  дворец.  Сначала  к  вилле   был   пристроен   просторный
двухэтажный дом  с  длинным  боковым  флигелем.  Затем  из  Оберзальцберга
выселили местных жителей, в их домах появились новые хозяева  -  чины  СС,
гестапо и особо преданные Гитлеру члены  национал-социалистской  партии  -
участники мюнхенского путча.
   Неподалеку от резиденции Гитлера были  воздвигнуты  новые  постройки  -
виллы Геринга и Бормана. А в бывших гостиницах  обосновались  руководитель
имперской печати доктор Дитрих, его заместители Лоренц и Зондерман, личный
фотограф Гитлера Гофман, Ева Браун и ее сестра Гретль, а затем и  адъютант
Гитлера Фегелейн, впоследствии муж Гретль.
   Из  Берлина   сюда   была   проложена   правительственная   автострада:
гестаповские  заставы,  расположенные  за  много  десятков  километров  от
Оберзальцберга, преграждали туда путь посторонним.
   Все  изменилось  в  некогда  глухом  селении.  Территория,  на  которой
находилась резиденция Гитлера, получила теперь новое имя - Берхтесгаден, а
сама вилла в соответствии с претенциозно-романтическим вкусом фюрера стала
называться "Бергхоф" - "дом в горах".
   Но легенда, старая легенда о Гитлере, время  от  времени  уединяющемся,
чтобы в окружении альпийских гор и пастбищ отдохнуть от дел или  дождаться
"озарения", услышать тот  мистический  внутренний  голос,  который  всегда
подсказывал ему единственно правильное решение, - эта легенда  по-прежнему
жила и крепла в Германии заботами Геббельса, Дитриха и Гофмана.
   В действительности же Гитлер ездил в Берхтесгаден  не  для  "озарений",
хотя многие из его страшных решений были приняты именно там. Просто здесь,
в окружении всем ему обязанных людей, он чувствовал себя лучше, чем где бы
то ни было.
   К тому же теперь, во время войны, Гитлер обычно вызывал туда из Берлина
министров,  тех,  кто  не  имел  непосредственного  отношения  к   военным
операциям и в "Вольфшанце" не допускался.
   Бывать в столице Гитлер старался как можно реже, так как, вопреки одной
из легенд о нем как человеке, презирающем  опасности  и  готовом  в  любую
минуту без колебаний отдать жизнь за Германию,  не  мог  побороть  в  себе
мучительного чувства страха. Фюрер боялся бомбежек, а еще больше страшился
покушений. Взрыв бомбы в Мюнхене 9 ноября 1939 года надолго вывел  его  из
равновесия.
   А после того как Гиммлер донес, что гестапо арестовало в  Берхтесгадене
одного   из   кельнеров,   который   носил   в   кармане   револьвер   без
соответствующего разрешения  и,  судя  по  агентурным  данным,  в  течение
долгого времени пытался попасть в число лиц, непосредственно обслуживавших
фюрера, страх смерти  у  Гитлера  еще  больше  усилился:  даже  в  любимом
"Бергхофе" он перестал чувствовать себя в полной безопасности.
   Он распорядился, чтобы белье, получаемое из стирки, проходило обработку
рентгеновскими лучами. Просвечивались теперь и все письма, поступавшие  на
имя  Гитлера.  Сигналы  тревоги  были  установлены  повсюду:  в  кабинете,
спальне, комнате для заседаний...
   Да, обычно  фюрер  ощущал  себя  полубогом.  Но  время  от  времени  им
овладевал дикий страх. И тогда он не снимал ладони с заднего кармана брюк,
в котором лежал пистолет "вальтер".
   Но поскольку в Гитлере сочетались  маньяк  с  расчетливым  шантажистом,
палач с хитрым политиканом, страх,  который  периодами  охватывал  фюрера,
обычно приводил его к поспешным поискам козла отпущения.
   Таким "козлом" предстояло стать фон Леебу, на которого Гитлер  возложил
вину за неудачи под Ленинградом. Такие же "козлы" должны были найтись и  в
случае каких-либо осложнений в операции "Тайфун".
   Именно поэтому за несколько дней до ее  начала  Гитлер  решил  покинуть
"Вольфшанце", предоставив Кейтелю, Йодлю и Гальдеру самим заниматься всеми
техническими вопросами обеспечения операции.
   Страх и хитрый расчет - вот  что  побудило  его  сейчас  отправиться  в
"Бергхоф".
   Однако, покинув "Вольфшанце", Гитлер отнюдь не был намерен провести эти
несколько дней в праздности. Нет, уже с середины сентября, после того  как
он убедился, что отрезанный от страны Ленинград не собирается сдаваться на
милость победителя, Гитлер не переставал думать  над  тем,  как  поставить
ненавистный ему город на колени. И теперь этот новый план  созрел  у  него
окончательно.
   Направляясь    в    "Бергхоф",    Гитлер    приказал    вызвать    туда
генерал-фельдмаршала фон Лееба.
   Как  только  сопровождаемая   охраной   машина   Гитлера   выехала   из
"Вольфшанце"  по  направлению  к  расположенному   в   восьми   километрах
аэродрому, где фюрера уже ждал самолет, пилотируемый  его  личным  пилотом
обергруппенфюрером СС Гансом Бауэром, об этом  немедленно  стало  известно
находившемуся в Берлине рейхсфюреру СС Гиммлеру. Доложено  ему  было  и  о
том, что в "Бергхоф" вызван фон Лееб.
   Узнав об этом, Гиммлер стал тоже собираться в дорогу...


   У Генриха Гиммлера было две страсти: явная и тайная.
   Явным было неутолимое желание властвовать над людьми.  Нет,  не  просто
повелевать ими, но постоянно держать свои тонкие длинные пальцы на чьей-то
шее, ощущать, как тревожно пульсирует кровь в сонной артерии, и знать, что
в любую минуту можно сжать пальцы мертвой хваткой.  Сознание,  что  в  его
власти жизнь не только сотен тысяч узников концлагерей - немцев,  русских,
евреев, поляков, англичан, французов, но и тех, кто пока еще не посажен за
колючую проволоку, доставляло Гиммлеру величайшее удовлетворение.
   Палачом и убийцей был,  в  сущности,  каждый  нацист.  Но  Гиммлер  был
палачом изощренным. Подлинное счастье  он  видел  не  в  богатстве,  не  в
обладании  женщинами,  не  в  изысканной  еде,  а  именно  в   возможности
распоряжаться чужими жизнями и право  расстрелять,  повесить  или  удушить
газом одновременно сто, тысячу, десять тысяч человек не променял бы ни  на
какие сокровища.
   Гиммлер  просто  не  понимал,  как  люди,  обладающие  властью,   могут
опускаться до  низменных  развлечений,  доступных  каждому  состоятельному
торгашу.  Однажды  он  решился  даже  доложить  Гитлеру   о   недопустимом
пристрастии Бормана к алкоголю,  о  "ночах  амазонок",  которые  устраивал
мюнхенский гауляйтер Вебер, о  приступах  белой  горячки  у  наместника  в
Норвегии Тербовена. Но  Гитлер  лишь  сощурил  свои  глаза-буравчики  и  с
усмешкой сказал:
   - Не кажется ли тебе, мой верный Генрих, что люди, пришедшие к  власти,
должны получить от этого кое-что и для себя?..
   Да, стремление Гиммлера, властвуя,  убивать,  убивать  и  убивать  было
известно всем.
   Но другую свою страсть он до  поры  до  времени  скрывал,  и  никто  не
подозревал о том, что бывший владелец птицефермы, никогда не  бывавший  на
фронте, втайне считал себя выдающимся полководцем.
   Эта страсть не  противоречила  первой,  поскольку,  по  его  убеждению,
высшее  счастье  полководца  заключалось  в  возможности  мановением  руки
обрекать на разрушение целые города и на смерть - сотни тысяч людей.
   Гиммлер  считал,  что  генералы,  командовавшие  немецкими  армиями   и
группами армий, совершенно бездарны, и не сомневался в том, что мог  бы  с
успехом заменить любого из них.
   Но он не  торопился.  Хитрый,  изощренный  в  интригах,  Гиммлер  решил
выждать.
   Разделяя убеждение Гитлера, что наступление на Ленинград будет не более
чем марш-прогулкой, Гиммлер вначале сожалел, что  не  он  стоит  во  главе
группы армий  "Север".  Но  после  того  как  немецкие  войска  неожиданно
получили жестокий отпор на Лужском оборонительном рубеже и вынуждены  были
остановиться на подступах к городу, Гиммлер понял, что крупно выиграл,  не
заняв место фон Лееба.
   В начале августа Гиммлеру хотелось быть во главе группы армий  "Центр",
поскольку он не сомневался,  что  путь  на  Москву  открыт.  Но,  узнав  о
десятках тысяч солдат, потерянных фон Боком в районе Смоленска,  пришел  к
выводу, что и на этот пост ему не следует спешить.
   Да, Гиммлер был человеком коварным, властным, самоуверенным и при  всем
том крайне невежественным. Военную науку, всякие разговоры о  стратегии  и
тактике он глубоко презирал, уверенный,  что  все  это  выдумки  чванливых
прусских аристократов, схоластика, с помощью которой  кадровое  офицерство
хочет доказать свое превосходство над заслуженными  национал-социалистами,
не кончавшими военных академий,  но  на  деле  доказавшими  свое  право  и
способность руководить великой Германией.  Он  был  уверен,  что  войсками
можно управлять теми же методами, что и штурмовыми отрядами,  сотрудниками
гестапо, частями СС и лагерной охраной.
   И тем не менее Гиммлер был достаточно умен и осторожен, чтобы понимать,
что ему выгоднее занять высокий армейский пост лишь тогда, когда  основная
миссия вермахта сведется к чисто  карательным  мерам  против  поверженного
врага. Пока же он  ограничивался  систематическими  докладами  Гитлеру  об
ошибках, просчетах или неблагонадежности того или  иного  генерала,  чтобы
убедить фюрера в непригодности его военачальников.
   Сейчас на очереди был фон Лееб. Гиммлер не  сомневался,  что  Гитлер  с
удовлетворением выслушает любую информацию, содержащую  порочащие  старого
фельдмаршала данные, так как знал, что именно  фон  Лееба  Гитлер  считает
виновным в том, что одна из первоочередных  целей  войны  до  сих  пор  не
достигнута.
   Поэтому, получив от своих людей из "Вольфшанце"  сообщение,  что  фюрер
направляется в "Бергхоф", где собирается встретиться с фон Леебом, Гиммлер
тотчас же вылетел туда же с намерением опередить фельдмаршала.
   Прибыв в "Бергхоф", Гитлер принял ванну и облекся в одеяние  баварского
крестьянина - серо-зеленую из  плотного  сукна  куртку,  короткие  кожаные
штаны до  колен  и  грубые  башмаки.  Эта  привычка  носить  в  "Бергхофе"
национальный костюм осталась у фюрера с того  времени,  когда  вокруг  еще
жили крестьяне и он позировал вместе с ними перед Гофманом, который  потом
наводнял экзотическими фотографиями всю Германию.
   Гитлер прошел в гостиную и остановился у своего любимого окна.
   Окно это было гордостью фюрера:  обычное  на  первый  взгляд,  оно  при
помощи  специального  механизма   раздвигалось   настолько,   что   сквозь
пуленепробиваемое стекло Гитлер мог обозревать не только высившиеся вокруг
горы, но и лежавшие внизу Берхтесгаден,  Унтерсберг  и  австрийский  город
Зальцбург.
   Он еще не встречался с Евой Браун - не заходил к ней и не приглашал  ее
к се