договорами,  которые  он  заключил  с
Японией, с Италией и другими своими европейскими марионетками. Не  кажется
ли господину Идену, что нам, союзникам по антигитлеровской коалиции,  пора
от общих деклараций перейти именно к договорам, точно  фиксирующим  то,  о
чем нам удалось договориться?..
   ...Переговоры возобновились через  день,  18  декабря,  и  продолжались
20-го. В перерыве между беседами Иден, обратившийся к Сталину  с  просьбой
разрешить ему побывать в местах недавних боев, посетил район Клина.
   Он  вернулся  в   Москву   потрясенный   увиденным:   количеством   уже
полузанесенных снегом трупов немецких солдат, разбитой немецкой техники.
   Договоры так и не были подписаны, - каждый раз, когда речь  заходила  о
послевоенном   устройстве   мира,   Сталин   возвращался   к   вопросу   о
безотлагательном признании довоенных границ Советского Союза, подчеркивая,
что  это  является  основой  основ.  Иден  же  ссылался  на  необходимость
предварительных консультаций.
   В конце концов Сталин со снисходительной усмешкой заметил, что  ошибся,
полагая, будто Великобритания обладает большей свободой действий, чем  это
оказалось  в  действительности,  и  предложил  ограничиться  коммюнике   о
переговорах.
   Ошеломленный  картиной  недавних   боев   не   меньше,   чем   холодной
неуступчивостью Сталина, Иден с готовностью признал, что советский  проект
коммюнике точнее сформулирован и лучше отредактирован, чем английский.
   Сталин неожиданно улыбнулся и сказал:
   - Будем считать не только на бумаге, но и на деле,  что  мы  расстаемся
как друзья. Не хотели бы вы с вашими сопровождающими  пообедать  со  мной?
Какое время вас устроит? Девять вечера? Десять?..
   Иден внимательно посмотрел на Сталина. Он пытался разглядеть в его лице
высокомерие или снисходительность. Но  не  увидел  ничего,  кроме  улыбки.
Мягкой и обезоруживающей.


   ...29 декабря крейсер  "Кент",  доставивший  Идена  обратно  в  Англию,
бросил якорь в Гриноке, у берегов Шотландии.
   Через  час  после  того,  как  телеграфная  шифровка  о   благополучном
возвращении  министра  иностранных  дел  Великобритании  была  получена  в
Москве, все радиостанции  Советского  Союза,  а  одновременно  -  согласно
договоренности -  и  английские,  передали  текст  подписанного  в  Москве
коммюнике. Оно начиналось словами:
   "Беседы,  происходившие  в  дружественной   атмосфере,   констатировали
единство взглядов обеих стран на  вопросы,  касающиеся  ведения  войны,  в
особенности на необходимость полного разгрома гитлеровской Германии..."



2

   Большой, некогда черный, а с наступлением зимы выкрашенный в бело-серые
защитные тона генеральский "хорьх" мчался из Ясной Поляны в Орел.
   Рядом с шофером на переднем сиденье застыли, прижавшись друг  к  другу,
два автоматчика в тонких шинелях. Им было холодно.
   На просторном заднем сиденье ссутулился человек  средних  лет  в  низко
надвинутой почти на самые глаза фуражке. У него было  мясистое  лицо,  над
верхней  губой  топорщились  щетинистые  треугольные   усики,   а   нижнюю
оттягивали  тяжелые  вертикальные  складки.  Несмотря  на   то   что   под
генеральскую шинель его был подстегнут мех, ему тоже было холодно.
   Дорога оказалась отвратительной, а времени оставалось в  обрез:  двести
километров, отделяющие Орел от Ясной Поляны, нужно было преодолеть за  три
с половиной часа с тем, чтобы в 15:30 генерал смог вылететь  с  орловского
аэродрома туда, куда он так стремился и одновременно так боялся попасть, -
в ставку Гитлера "Вольфшанце".
   В ушах генерала все еще звучала фраза, произнесенная вчера на  прощание
генерал-фельдмаршалом Браухичем:
   "Монашек, монашек, тебе предстоит трудный путь..."
   Это были слова из напутствия, с которым четыреста с  лишним  лет  назад
фон Гуттен обратился к Мартину Лютеру, отправляющемуся в  Вормс,  где  его
ожидал грозный суд короля Карла.
   Время  от  времени  машина  подпрыгивала  на  ухабах.  Толчки  выводили
генерала  из  состояния  оцепенения.  И  тогда  он   поднимал   голову   и
поворачивался к покрытому легким инеем боковому стеклу машины.
   Чтобы увидеть смерть.
   Смерть неотступно преследовала его, глядела на него отовсюду.  Разбитые
танки с горделивым когда-то, а сейчас таким жалким опознавательным  знаком
"G" на броне, свидетельствовавшим о принадлежности  их  к  армии,  которой
этот  генерал  командовал.  Танки,  мертвые  танки,  опаленные  огнем,   с
сорванными гусеницами, со свернутыми набок, развороченными башнями... Если
люки  башен  были  закрыты,  генерал  понимал:  люди  сгорели   в   тесных
бронированных  клетках  заживо.  Если  открыты,  -  возможно,  им  удалось
спастись. Удалось ли?..
   Смерть следовала по пятам за  этой  точно  пытающейся  убежать  от  нее
машиной. Обгоняла ее, давая  знать  о  себе  повсюду.  В  разных  обличьях
маячила  и  там,  впереди.  Она  словно  салютовала  командующему  армией.
Задранными  жерлами  разбитых  орудий.  Руками  его  солдат,  скрюченными,
окостеневшими на морозе руками, как бы специально высунутыми из-под снега,
чтобы приветствовать генерала... или послать ему последнее проклятие?..
   Он носил одно из самых громких имен в немецкой армии, этот  генерал,  -
еще до того, как началась война, его  имя  стало  символом  танковой  мощи
Германии. А с тех пор как на Европейском континенте заговорили пушки,  оно
упоминалось почти в каждой сводке Оберкоммандовермахт, когда сообщалось  о
глубоких прорывах немецких танковых войск, о танковых клиньях, вонзавшихся
в неприятельские  фронты,  чтобы  рассечь  их,  внести  смятение,  посеять
панику...
   На многочисленных фотографиях,  столь  часто  появлявшихся  в  немецких
газетах и журналах, генерал, как правило, был запечатлен  высунувшимся  из
люка танковой башни или на фоне танков.
   Он  и  в  самом  деле  редко  ездил  в   машине,   этот   прославленный
геббельсовской  пропагандой  генерал,  предпочитая  танк  всем   средствам
передвижения.  Гул  моторов,  лязг  гусениц  -  эти  звуки  казались   ему
гармоничней любой симфонии. Запах бензина и  перегретого  машинного  масла
пьянил его больше, чем аромат цветов.
   Этого генерала боготворил Гитлер.  С  ним  были  связаны  представления
фюрера о несокрушимой силе немецкой армии, покорившей Европу.
   Всего неделю назад этот генерал, находясь в первом эшелоне своих войск,
лично руководил операцией по обходу Тулы, проклятой Тулы, которую так и не
удалось захватить и которую он решил обойти,  чтобы  затем  устремиться  к
Москве.
   Всего две недели назад единственное, чего опасался генерал, - это,  что
не его танки, а танки 4-й армии Хепнера, ближе всех подошедшие  к  Москве,
первыми пройдут по брусчатке Красной площади. Когда этому генералу  на  КП
позвонил сам Хепнер и торжествующе сообщил, что одному из его  командиров,
взобравшемуся на крышу избы, будто бы удалось увидеть в стереотрубу  людей
на московских улицах, он поздравил своего соперника  с  едва  сдерживаемой
ненавистью...
   Он хотел быть первым всегда и во всем,  этот  генерал  по  имени  Гейнц
Гудериан, командующий 2-й танковой  армией  немецких  вооруженных  сил.  С
конца июня 1941 года он признавал только один путь - на восток. Если  этот
путь преграждали препятствия - живая сила противника или  воздвигнутые  им
оборонительные сооружения,  -  генерал  бил  по  ним  своим  бронированным
кулаком.  Если  продвижению  танков  по   фронтовым   магистралям   мешали
образованные на пути своими же, немецкими, войсками "пробки" - на  мостах,
на фашинных дорогах, - он  без  колебаний  приказывал  смести  автомашины,
обозы, сбросить их на обочины, в грязь, в снег, в трясину - никто не  имел
права задерживать танки Гудериана.
   Его конечной целью была  Москва,  и  он  пробивался  к  ней  неуклонно,
преодолевая яростное сопротивление советских войск и  не  сомневаясь,  что
достигнет этой цели, как достигал многих других целей в своей жизни...
   Но теперь подпрыгивавшая на ухабах машина мчала его не к  Москве,  а  в
противоположном направлении. И он  не  просто  ехал.  Он  спешил  сообщить
фюреру о поражении.
   Где-то там, за спиной, еще догорали его танки, еще  заживо  жарились  в
объятых пламенем машинах его солдаты.
   А Гейнц Гудериан, одно имя которого совсем недавно звучало для немецких
танковых войск как победный клич, как призыв к атаке, сидел ссутулившись и
низко опустив голову, и слова Браухича,  тихо  сказанные  им  вчера  после
совещания в Рославле, все еще звучали в его ушах...


   "Но как все это произошло, как?!" - уже в который  раз  спрашивал  себя
Гудериан.
   Не  так  давно  победа  представлялась  столь  близкой,  что  казалось:
достаточно энергично протянуть руку, чтобы обрести ее.
   Две танковые группы - Хепнера и Гота - и его, Гудериана, танковая армия
рвались к советской столице. Прямо на Москву были нацелены войска  "умного
Ганса" -  фельдмаршала  Ганса  Гюнтера  фон  Клюге.  Южнее  стояли  войска
"покорителя Франции"  Вейхса.  Личный  друг  фюрера,  один  из  создателей
Люфтваффе, Кессельринг, чьи самолеты в мае 1940 года  превратили  в  руины
Роттердам, а позже громили английские города, командовал  авиацией  группы
армий "Центр"...
   Успехи сопутствовали начавшемуся 16 ноября наступлению. Успехи, успехи,
успехи...
   Танковой группе Гота удалось ворваться в Калинин и захватить мост через
Волгу. Пехота  генерала  Руоффа  овладела  Солнечногорском.  Солдаты  5-го
корпуса продвигались к каналу "Москва - Волга"  -  последней  естественной
преграде на пути к советской столице. К этому же каналу с  кровопролитными
боями, медленнее, чем этого хотелось бы фон  Боку,  но  все  же  неуклонно
пробивались танки 56-го корпуса генерала Шааля...
   27 ноября полковник Хассо фон Мантейфель  с  ударным  отрядом  из  6-го
пехотного  и  25-го  танкового  полков   наконец   прорвался   к   каналу,
переправился через него под Яхромой и создал небольшой плацдарм на  другом
берегу у Перемилова.
   Правда, через два дня русские выбили войска Мантейфеля с  плацдарма  за
каналом, но наступление  на  Москву  продолжалось.  Теперь  к  столице  от
Калинина рвались  соединения  41-го  танкового  корпуса,  а  2-я  танковая
дивизия генерала Вебеля угрожала ей с северо-запада...
   Гудериан хорошо помнил, как Вебель докладывал фон Боку, что его ударный
отряд, продвигаясь  по  шоссе  Рогачево  -  Москва,  ворвался  в  местечко
Озерецкое, ранее соединенное с Москвой автобусным маршрутом, и что солдаты
в предвкушении победы острили: "Когда же придет  этот  проклятый  автобус?
Он, кажется, опаздывает!.."


   "...Как же все это произошло, как?!" - спрашивал себя сейчас Гудериан.
   Еще недавно, приказав расположить свой штаб в Ясной Поляне, в доме, где
некогда жил русский  писатель  Лев  Толстой,  Гудериан  наслаждался  своим
могуществом.
   Нет, он не принадлежал к числу  тех  дремуче  необразованных  офицеров,
которые,  будучи  захваченными  в  плен,  поражали  советских   командиров
незнанием  не  только  произведений,  но  даже  имен  немецких  писателей,
художников, музыкантов. Гудериан знал имя Толстого и даже читал его книги.
Но, может быть, именно  это  обстоятельство  и  вызвало  в  нем  злорадное
желание обосноваться в бывшем поместье писателя. Он  расположил  там  свой
штаб.
   Обычно требовавший соблюдать в служебных помещениях  порядок,  чистоту,
Гудериан на этот раз поощряюще наблюдал за тем, как постепенно разрушается
занятая его штабом яснополянская усадьба. На первом  этаже  царил  хаос  -
повсюду валялись грязные,  засаленные,  разорванные  книги,  в  кучу  были
свалены картины с разбитыми рамами.
   Офицеры штаба, обслуживавшие их денщики, вестовые в связные, видя,  как
их начальник носком сапога отбрасывает случайно оказавшуюся  на  его  пути
книгу или связку каких-то писем, как, поставив  ногу  на  плюшевую  обивку
дивана, спокойно ждет, пока солдат вытрет ему мокрые от снега сапоги, -  с
каким-то тупым остервенением били, рвали, топтали все, что  попадалось  им
под руку.
   Впрочем, одну  картину  Гудериан  сохранил.  Собственно,  это  была  не
картина,  а  литография,  изображавшая  человека  в  длинной  крестьянской
рубахе,  подпоясанной  тонким  пояском,  в  нелепых  бесформенных  брюках,
заправленных в сапоги. Гудериан велел повесить ее в своем кабинете,  чтобы
картина всегда была перед глазами.
   Этот бородатый старик, бывший хозяин усадьбы,  водя  пером  по  бумаге,
осмеливался воображать, что он движет армиями,  проникает  в  умы  и  души
полководцев, и силился доказать, что любая армия, вторгнувшаяся в  пределы
России, обречена на гибель и поражение. Но он мог  представить  себе  лишь
армию самонадеянного французика Наполеона, не способную к внезапным мощным
прорывам, вытянувшуюся в длинную кишку  и  постепенно  увязшую  в  русских
снегах.
   Гудериан мысленно  хватал  этого  старика  за  его  русскую  бороду  и,
приближая к себе его морщинистое лицо, кричал: "Ты воевал с Наполеоном? Ты
двигал  своей  жалкой  кавалерией,  всеми  этими  уланами  и  драгунами  в
опереточном одеянии? Тебе казалось,  что  нет  силы,  способной  сокрушить
огромное стадо крестьян, одетых в военную форму и вооруженных  допотопными
ружьями или кольями и топорами? Так смотри!  Мог  ли  ты  себе  вообразить
что-либо подобное?" И представлял себе, как подтаскивает старика  к  окну,
чтобы тот увидел танковую армаду, с грохотом несущуюся вперед, сокрушая на
своем пути все живое...
   Гудериан был убежден в превосходстве силы  над  духом,  в  неминуемости
победы силы. Сила была тем  божеством,  которому  Гудериан  поклонялся,  а
танки - воплощением этого божества.


   Когда-то он прочел книги англичан Фуллера, Лиделля Гарта и  Мартеля,  и
содержавшаяся в них мысль о  могуществе  танка  захватила  его.  Тогда  он
воспринял ее прежде  всего  романтически.  Но  в  начале  двадцатых  годов
превратности военной судьбы закинули Гудериана в Инспекторат  транспортных
войск - в отдел моторизованного транспорта, и здесь он понял, что на танки
нельзя просто молиться, - в отличие от всех других, эта религия  требовала
не только веры, но и серьезных специальных знаний. Гудериан добился, чтобы
его прикрепили к 7-му Баварскому батальону моторизованного транспорта.  До
сих пор он ни разу не спускался в  танковый  люк.  Теперь  же  проводил  в
танках почти весь свой служебный день.
   В 1929 году он вступил в командование моторизованным батальоном.  Через
два года инспектор транспортных войск военного министерства  генерал  Лутц
оценил стремления молодого  специалиста  и  сделал  Гудериана  начальником
своего штаба... С тех пор Гудериан использовал  любую  возможность,  чтобы
убеждать генералов и министров в  том,  что  именно  в  танках  -  военное
будущее Германии.
   Консервативная военная мысль готова  была  примириться  в  танками  как
средством поддержки пехоты. Гудериан был одержим идеей превращения  танков
в самостоятельный род войск.
   Реализации  его  идей  препятствовали  условия  Версальского  договора,
накладывавшие жесткие ограничения на развитие армии.
   Но  после  прихода  к  власти  Гитлера   ситуация   резко   изменилась.
Создавались новые мощные вооруженные силы. Для Гудериана  пробил  желанный
час.
   Собственно, это был не час, а всего лишь  тридцать  минут.  Именно  это
время было отведено Гудериану, чтобы продемонстрировать Гитлеру на военном
смотре в Куммерсдорфе возможности моторизованных войск.
   Гудериан показал фюреру  взвод  мотоциклистов,  противотанковый  взвод,
взвод  легких  танков,  носивших  название  "Панцер-1",  и  взвод  тяжелых
бронированных машин.
   Гитлер пришел в восторг. "Вот что мне нужно, вот что я хочу  иметь!"  -
воскликнул он.
   Весной 1934 года было официально учреждено  Управление  моторизованными
войсками. Генерал Лутц стал  их  командующим,  а  Гудериан  -  начальником
штаба. Поэт танков, романтик  моторизованных  сил  становится  фактическим
руководителем танковых войск.
   Гинденбург  умер.  Обладавший  теперь  всей  полнотой   власти   Гитлер
провозгласил себя главой государства. Гудериан воспринял это  и  как  свое
собственное возвышение. И предчувствие не обмануло  его.  Через  несколько
месяцев он был произведен в генерал-лейтенанты, а спустя каких-нибудь  два
года стал командующим танковыми войсками Германии.
   Гитлеру нужен был тяжелый молот, который он смог бы опустить на  головы
соседних народов. И человек, умеющий владеть этим механизированным молотом
и до конца преданный  своему  фюреру.  Для  этой  роли  прекрасно  подошел
Гудериан  -   грубый,   решительный,   самовлюбленный,   одержимый   идеей
разрушения.
   Гитлер не ошибся, сделав на него  ставку.  Танки  Гудериана  промчались
через Зальцбург и Пассау в Вену, подминая  под  свои  гусеницы  еще  вчера
независимое государство,  сметая  его  с  карты  Европы.  Правда,  они  не
встречали на своем пути сопротивления - "аншлюсе" был  хорошо  подготовлен
заранее.
   Гитлеру хотелось, чтобы грохот  гусениц  немецких  танков  разнесся  по
всему  миру.  Он  хотел  вселить  страх  в  сердца  королей,  президентов,
министров, в души миллионов людей, парализовать волю народов.
   В 1940 году танки Гудериана первыми устремились по наведенному за  ночь
понтонному мосту через реку Маас на запад, к Парижу.
   И именно бронетанковым соединениям Гудериана была оказана фюрером честь
проложить путь группе армий "Центр" на восток, к Москве...
   У фюрера было несколько фаворитов в армии. Он благоволил к фон Клюге, к
Хепнеру, впоследствии - к Манштейну, Но к Гудериану  он  испытывал  особые
чувства. Этот танковый генерал был для него не просто умелым  полководцем,
каких он получил  немало  и  в  наследство  от  кайзеровской  армии  и  от
рейхсвера. Гудериан был его собственным,  им  "созданным"  генералом.  Он,
фюрер, вдохнул в него жизнь, вызвал к действию. Гудериан и танковые силы в
сознании Гитлера были слиты воедино.  Гудериан  -  это  была  война,  нет,
больше, - залог победы в войне!
   И Гудериан платил Гитлеру взаимностью.  Он  понимал,  что  стал  таким,
каким  его  знала  теперь  вся  армия,   весь   мир,   благодаря   фюреру.
Самоуверенный, самовлюбленный, тщеславный, он ощущал себя не просто верным
рабом Гитлера, а как бы проявлением  одной  из  сторон  его  существа.  Он
оставлял  другим  дипломатию,  идеологию,  мистику  -  эти  сферы  его  не
интересовали, он был убежден, что танковые войска - оплот силы Гитлера,  -
и это наполняло Гудериана сознанием своей значимости и незаменимости.
   ...Путь на восток оказался далеко не похожим на ту укатанную дорогу, по
которой в свое время с  грохотом  промчались  танки  Гудериана  на  запад.
Здесь, на востоке, они встретили сопротивление столь яростное,  что  более
трезвые умы неминуемо должны  были  бы  призадуматься  над  тем,  чем  это
чревато. Но и Гитлер и Гудериан были убеждены,  что  нет  на  земле  силы,
способной остановить бронированные полчища рейха.
   И факты, казалось бы, подтверждали это.
   У немецкой армии было гораздо больше танков, чем у любой  другой  армии
мира. Сотни заводов покоренной Европы  отливали  броню,  собирали  моторы,
производили вооружение. Одному советскому танку  приходилось  сражаться  с
тремя немецкими. И хотя нередко и в таком неравном бою советские  танкисты
выходили победителями, тем не менее  количественное  преимущество  сыграло
свою роль. Немецкие войска продвигались вперед, к Москве...
   ..."Как же все это произошло, как?!" - спрашивал себя сейчас  Гудериан.
Снова и снова он вспоминал тот день, когда все началось...
   ...В тот день он вернулся из части, которая  никак  не  могла  овладеть
местечком со странно-сказочным названием - Серебряные Пруды.  Буквально  в
дверях его ждал начальник штаба армии с сообщением, что  советские  войска
нанесли неожиданный удар по дивизиям, находящимся южнее Каширы.
   Каширская  группировка  была  одним  из  четырех  клиньев,  на  кото