оронихина.  Обернувшись,
Пастухов увидел, что связной, вместо  того  чтобы  собирать  разбросанное,
сидит на корточках и читает вслух:
   - "...Цель учреждений Главной обсерватории состоит в  производстве:  а)
постоянных  и  сколь  можно  совершеннейших  наблюдений,  необходимых  для
географических предприятий империи и..."
   - Отставить, Воронихин, здесь не библиотека, - сердито сказал Пастухов.
- Вам было приказано...
   - Больно интересно,  товарищ  комиссар,  -  с  обезоруживающей  улыбкой
произнес Воронихин, вставая, но не выпуская книги из рук.
   - Дайте сюда.
   Пастухов перелистал  грязные,  уже  покоробившиеся  от  дождя  и  ветра
страницы  книги.  Это  была  популярная   брошюра,   посвященная   истории
сооружения Пулковской обсерватории. Глаза Пастухова скользили по строчкам:
"Точное определение положения звезд...", "В галереях хранятся  меридианные
инструменты..."
   "Положение звезд... меридианные инструменты... - мысленно  повторил  он
про себя. - Как странно звучат сейчас эти слова!..  Подумать  только:  все
хочет знать человек, когда на земле мир, - и положение звезд  на  небе,  и
все эти меридианы и параллели... А сейчас смысл жизни сводится к одному  -
выстоять, не пустить фашистов в родной город, уничтожить врага".
   Снова где-то внизу разорвался снаряд. Пастухов бросил книжку в  угол  и
опять повернулся к пролому. Он увидел Суровцева, поднимающегося  наверх  в
сопровождении трех командиров. Двое из них, лейтенанты Сухарев и  Огарков,
командовали ротами, третьего Пастухов не знал.
   "А где же командир третьей роты лейтенант Рыжов?"  -  тревожно  подумал
Пастухов.
   - Так вот, комиссар, - сказал, подходя, Суровцев, - еще бой не начался,
а уже потери имеем. Рыжова убило. Пока бойцы окоп для ротного КП отрывали,
его и убило. То ли пулей шальной, то ли осколком.  Командир  полка  в  это
время в расположении роты находился,  приказал  принять  командование  вот
ему... младшему лейтенанту... извините, запамятовал фамилию...
   Пастухов  взглянул  на  нового  ротного.  Он  был  явно  старше  других
командиров, небольшого роста, с  рыжеватыми  усами  на  морщинистом  лице.
Ротный выпрямился, прижал свои короткие, с несоразмерно широкими  ладонями
руки к бедрам и медленно, точно не отдавая  рапорт,  а  начиная  спокойную
беседу, сказал:
   - Горелов я, Михаил Игнатьичем звать.
   - Из ополчения? - спросил Пастухов.
   - Из него. С "Электросилы", - может, слышали, такой завод есть.
   - Чем командовали? - настороженно  спросил  Пастухов,  от  которого  не
укрылось, что два других ротных, молодых, стройных,  подтянутых,  смотрели
на Горелова несколько иронически.
   - Взводом командовал, - все так же  спокойно  и  рассудительно  ответил
тот. - Да и ротой пришлось. Помене суток. Ротного у нас вчера миной убило.
Прямое попадание. На клочки,  можно  сказать,  разнесло  человека.  Вот  я
командование и принял.
   - Насколько я понимаю, вы из батальона, который мы сменили.  Почему  не
ушли на переформирование?
   Горелов пожал плечами:
   -  Да  как  же  уйти-то?  Комполка  приказал  в  распоряжение   комбата
поступить. - Он кивнул на Суровцева.
   - Мог бы посоветоваться со мной, - вырвалось у Суровцева.
   - Приказы командования обсуждать прав не имею,  -  бесстрастно  ответил
Горелов.
   - Ладно, - махнул рукой Суровцев, - для разговоров времени нет.
   Он расстегнул планшет, вынул карту, огляделся, на чем бы ее расстелить,
и крикнул:
   - Связной! Тащи эту библиотеку сюда!
   Воронихин приподнял кипу книг и рукописей, которые уже успел сложить  и
перевязать обрывком телефонного провода, и понес к Суровцеву.
   - Здорово, Воронихин! - сказал, увидев его, Горелов. - Ты здесь откуда?
   - А я ведь и вас о том же спросить бы мог, товарищ младший лейтенант, -
усмехнувшись, ответил Воронихин. - Только знаю, по чину не полагается, вот
и молчу.
   - Разговорчики! - пробурчал Суровцев и,  дав  знак  Воронихину  отойти,
сказал, обращаясь к командирам:
   - Я привел вас сюда, товарищи, чтобы вы могли с высоты  ознакомиться  с
местностью. Глядите... - Он подождал, пока командиры рот  осмотрели  район
боев. - Теперь попрошу внимания, товарищи. Противник  много  раз  атаковал
эту высоту, и не исключено, что снова попытается захватить ее.  Не  только
не исключено, - поправился он, - наверняка будет атаковать. Недавно  здесь
были командующий армией и член Военного совета фронта. Командующий сказал,
что нас надежно поддержат и соседи и  артиллерия.  Если  противник  бросит
танки, артиллерия поставит перед ними ПЗО. Да  и  ваши  бойцы  знают,  что
делать, - противотанковых бутылок в ротах достаточно.
   Командиры слушали Суровцева с напряженным вниманием.
   - Как только противник заляжет, - продолжал он, - а мы должны сбить его
с ног! - рота Сухарева на правом фланге, а на левом рота Горелова  -  ваша
рота, - обратился Суровцев непосредственно к  младшему  лейтенанту,  точно
опасаясь, что этот явно некадровый командир недостаточно ясно  поймет  его
приказ, - начнут контратаку. Я буду находиться здесь, на НП. Вопросы есть?
   Последовало несколько обычных в подобных случаях вопросов: о  снабжении
боеприпасами, о соседях справа и слева.
   Когда все было выяснено, Суровцев приказал:
   - А  теперь  подойдите  на  минуту  туда,  -  он  кивнул  на  пролом  в
противоположной стене, - и посмотрите, что будете защищать.
   Командиры рот подошли к пролому и молча глядели на раскинувшийся  перед
ними Ленинград.
   - Можете  отправляться  в  свои  роты,  -  сказал  комбат.  -  Младшего
лейтенанта Горелова прошу задержаться.
   Командиры первой и второй рот ушли.
   Комбат испытующе  посмотрел  на  стоявшего  перед  ним  далеко  уже  не
молодого человека.
   В  душе  Суровцев  был  уверен,  что  назначать  его  командиром  роты,
обороняющей ключевую высоту, даже если он и получил  командирское  звание,
было неправильно. Суровцев с трудом сдерживал себя, чтобы не  дать  понять
это самому Горелову: назначение уже состоялось, и  показать  подчиненному,
что комбат ему не доверяет, значило посеять в его душе если не  страх,  то
неуверенность в себе, во всяком случае.
   - Вам уже приходилось участвовать в боях? - спросил Суровцев и  тут  же
понял нелепость вопроса, ведь батальон, в котором прежде  служил  Горелов,
вел бои именно за эту высоту.
   - Приходилось, - спокойно ответил Горелов.
   - Только здесь?
   - Да в разных местах, товарищ  капитан.  Под  Кингисеппом  воевал,  под
Красным Селом. Как Воронихин говорит,  "туды-сюды"  мотался.  А  под  этой
горкой мне ногу перешибло.
   - Ногу? - с недоумением переспросил Суровцев: когда они  шли  сюда,  на
НП, Горелов ступал твердо, не хромая. - Давно это случилось?
   - Лет двадцать тому назад с гаком.
   - Что?! При чем здесь двадцать с гаком?!  -  раздраженно  посмотрел  на
пожилого младшего лейтенанта Суровцев.
   - Постой, постой, капитан! - поспешно вмешался в разговор  до  сих  пор
молчавший Пастухов. Он понял, о чем говорит Горелов. - Михаил  Игнатьевич,
вы здесь дрались с Юденичем?
   - Именно здесь, - кивнул Горелов, - здесь мы его в гроб  и  вогнали.  -
Усмехнулся  и  добавил:  -  Молодежь  этого,  разумеется,  не  помнит.  Вы
Юденича-то только в тире видели. Фанерного.
   Пастухов, некогда заведовавший музеем, мгновенно  вспомнил  экспозицию,
посвященную гражданской войне: карту,  на  которой  синими  стрелами  были
отмечены направления удара войск Юденича на Петроград, и висевшее рядом  с
ней воззвание Ленина к защитникам города.
   "Как же я не подумал об этом раньше! Кем теперь будет считать меня этот
Горелов?  -  подумал  Суровцев.  -  Тупым  бурбоном,  не  знающим  истории
гражданской войны?.."
   Чтобы хоть как-то выйти из неловкого положения, он сказал:
   - Ну, Юденич - это еще не Гитлер. Сила не та.
   И понял, что опять сказал глупость.
   - Сила у него, конечно, была не та, что теперь у Гитлера, - спокойно  и
точно не замечая смущения Суровцева, ответил Горелов, -  но  ведь  и  наши
силенки тогда тоже не те были... Так что выходит одно к одному...
   - Вот что, Михаил Игнатьевич, - снова называя  младшего  лейтенанта  по
имени-отчеству, решительно вмешался Пастухов, -  я  сейчас  пойду  в  вашу
роту. Вместе пойдем. Обо всем этом надо рассказать бойцам. Как жалко,  что
негде достать того воззвания Ленина!
   - Почему же? - все так же спокойно заметил Горелов. - Всего воззвания у
меня нету, но кое-что имею при себе. Когда в ополчение собирался, попросил
парткомовскую машинистку перепечатать.
   Он не спеша  расстегнул  нагрудный  карман  гимнастерки,  вынул  оттуда
партбилет  в  красной  обложке  и,  достав  из  него  сложенный  вчетверо,
лоснящийся на сгибах листок бумаги, развернул его и протянул Пастухову.
   Пастухов пробежал листок глазами и стал читать вслух:
   - "Бейтесь до последней капли крови, товарищи, держитесь за каждую пядь
земли, будьте стойки до конца, победа недалека! Победа будет за нами!.."
   Дочитав, он бережно сложил листок, вернул его Горелову.
   - Держи, Игнатыч! Храни, не потеряй!
   Горелов пожал плечами:
   - В партбилете храню. А партбилет терять не полагается. С ним живут,  с
ним и помирают...
   Он в первый раз в упор и с вызовом поглядел на Суровцева.
   Тот опустил глаза.
   - А теперь пошли вниз, товарищ Горелов, - сказал  Пастухов.  -  Прощай,
капитан! Связь буду держать... Пошли!



17

   Части  армии  Кюхлера  начали  задуманную  фельдмаршалом   фон   Леебом
операцию.
   Ровно в одиннадцать часов утра на подступах к Пулковской высоте и южном
ее склоне загрохотали разрывы  артиллерийских  снарядов.  Одновременно  на
высоту обрушились десятки бомб.
   Командный пункт генерал-майора Федюнинского был оборудован в  подземной
галерее  Пулковской  высоты.  Саперы  пробили  в  толще  ее  вместительный
туннель-убежище, где расположились командующий армией, начальник  штаба  и
армейский узел связи. Из туннеля было два  выхода,  один  вел  к  подножию
высоты, через другой можно было по траншеям пробраться наверх, в развалины
обсерватории, а также на огневые позиции артиллеристов.
   Как только немцы  начали  артподготовку,  Федюнинский,  которому  Жуков
приказал о любых  акциях  противника  докладывать  ему  лично,  немедленно
сообщил командующему, что противник начал обстрел  и  бомбежку  Пулковской
гряды.
   - Следи за правым флангом! - напомнил Жуков. Он уже не раз за последние
часы повторял это Федюнинскому.
   Невзирая на сильный  обстрел,  Федюнинский  поднялся  наверх,  на  свой
наблюдательный пункт, внимательно осмотрел  в  бинокль  южный  и  западный
склоны Пулковского хребта. Вернувшись на КП, он снова соединился с Жуковым
и доложил, что артобстрел высоты продолжается и, судя по доносящемуся гулу
моторов, противник концентрирует танки на том же участке, что и раньше,  -
видимо, снова намереваясь штурмовать высоту в лоб.
   Жуков слушал его, не прерывая, и, когда Федюнинский кончил, сказал:
   - Возможно, ты и прав. А все же следи за правым флангом.
   Через сорок  пять  минут  артиллерийский  обстрел  прекратился  так  же
внезапно, как и начался. На немецкой стороне взвились две ракеты - красная
и белая, и сразу же солдаты в серо-зеленых мундирах, лежавшие в  укрытиях,
поднялись и устремились к высоте, в атаку.
   Теперь сомнений не оставалось: противник - в который уже раз! - пытался
штурмовать Пулковскую высоту с юга, а  не  обходить  ее,  как  предполагал
Жуков.
   Убедившись в этом окончательно, Федюнинский вздохнул с облегчением.
   Отбивая штурмующих в лоб немцев, советские  войска  пользовались  всеми
теми преимуществами, которые дает владение командной высотой. Кроме  того,
за истекшую неделю боев не только полевая артиллерия,  но  и  дальнобойная
морская, ведя огонь как по тылам противника, так и по его переднему  краю,
успела хорошо пристреляться.
   Со своего КП Федюнинский видел, что все происходит по разработанному им
плану:  заградительный  огонь  семи  артиллерийских  дивизионов   заставил
противника снова залечь. И тогда,  отсекая  наступавших  цепями  вражеских
солдат от их тылов, открыла огонь тяжелая артиллерия.
   ...Не только генерал-майор Федюнинский, но и командир немецкой дивизии,
брошенной на штурм высоты, не знал, что  бой,  который  сейчас  ведут  его
войска, имеет не решающее, а вспомогательное значение:  ни  фон  Лееб,  ни
Кюхлер не посвятили его в свой замысел. Обходить высоту должно было другое
соединение - ударная танковая группа,  которая,  пользуясь  тем,  что  все
внимание русских привлечено к частям, штурмующим высоту,  заняла  исходные
позиции в мелколесье Финского Койрова.
   Приказ же Кюхлера атакующей высоту  дивизии  был  короток  и  предельно
ясен:  захватить  высоту,  отрезать  обороняющие  ее  части   и   подавить
сопротивление  советских  войск,  расположенных  на  южных   подступах   к
городским кварталам.
   Когда  наступающие  цепи  врага  оказались  меж  двух  огней,  командир
немецкой   дивизии   правильно   решил,   что   только   бросок    вперед,
непосредственная схватка с советскими солдатами могут спасти  его  войска,
зажатые артиллерийскими клещами, от истребления.  Он  приказал  начальнику
штаба немедленно передать командирам  полков  приказ  о  новой  атаке,  но
советские войска опередили его. Когда огонь артдивизионов заставил  немцев
залечь, Суровцев первым приказал ротам начать контратаку.
   Пастухов в это время находился  на  КП  младшего  лейтенанта  Горелова.
Выслушав приказ, Горелов спокойно сказал:
   - Что ж, значит, я и начну.
   И, схватив лежавший на дне окопа автомат, стал выбираться на бруствер.
   Пастухов хотел удержать его, напомнить, что лично вести бойцов в  атаку
должны командиры взводов, но не решился: после разговора в обсерватории он
несколько робел перед необычным младшим лейтенантом.
   Пригнувшись, Горелов добежал до места,  где  залегли  бойцы  его  роты,
перепрыгнул через  окоп  и,  повернувшись  к  бойцам,  крикнул  неожиданно
звучным, молодым голосом:
   - Третья рота! За Родину, за Сталина впере-ед!
   Пастухов знал, как трудно подняться под свистом пуль и  разрывами  мин,
знал, что именно первые секунды являются решающими: или бойцы,  подчиняясь
чувству долга и воле своего командира, находят в  себе  силы  вскочить  на
ноги в в упор взглянуть в лицо смерти, или остаются в укрытиях.
   К радости своей, Пастухов увидел, что  из  окопов  поднимаются  десятки
бойцов, что в контратаку поднимаются  и  соседние  подразделения.  Обгоняя
Горелова, бойцы устремились вперед"
   Казалось, земля задрожала от выстрелов, грохота разрывов, топота  сапог
и криков, в которых слились воедино высокие призывные слова и рвущаяся  из
души ругань...
   Только  тут  Пастухов  заметил,  что  и  он  бежит  вперед,  размахивая
трофейным парабеллумом, бежит, обгоняя стреляющих на  ходу  бойцов,  туда,
где виднеются серо-зеленые фигурки вражеских солдат.


   Уже в который раз была перебита телефонная линия  между  наблюдательным
пунктом Суровцева и КП полка, уже несколько  связных  погибло  на  склонах
высоты, пробираясь с КП батальона к командирам рот, уже в груду  камней  и
щебенки  была  превращена  стена  обсерватории,  за  которой  расположился
батальонный НП, а бой все продолжался. Казалось,  не  приказы,  отдаваемые
командирами, не почерпнутые из уставов и наставлений знания, а нечто  иное
руководит людьми в этом яростном бою.
   Суровцев давно покинул свой НП и, находясь в боевых порядках, пытался с
помощью связных давать указания командирам рот.
   Бойцы ворвались в первую линию немецких окопов и сцепились с вражескими
солдатами врукопашную. Теперь уже на слышно было ни лозунгов, ни призывов.
Только самые страшные ругательства сотрясали  воздух,  который,  казалось,
стал раскаленным, как в пустыне, от жара пулеметных и минометных  стволов,
от горящих танков и бронетранспортеров, от  ненависти,  владеющей  сотнями
людей...
   Только когда  оставшиеся  в  живых  немцы  отступили  во  вторую  линию
траншей, Пастухов словно  очнулся.  Он  все  еще  сжимал  в  руке  рукоять
пистолета, хотя патроны давно были  расстреляны.  В  ушах  звенело,  глаза
запорошила пыль.
   Пастухов не знал ни где сейчас  Суровцев,  ни  где  командиры  рот,  ни
каковы потери батальона. Одно он знал наверняка: враг отброшен. По крайней
мере на их участке.
   Пастухов шел, почти не пригибаясь, в сползшей на затылок стальной каске
и взмокшем от пота подшлемнике, в разорванной гимнастерке, сжимая  рукоять
бесполезного уже парабеллума, не думая о том, что шальная пуля или осколок
могут задеть его.
   И вдруг он заметил, что Пулковскую высоту обволакивает туман.  Это  был
какой-то странный туман грязно-желтого цвета. Он  стелился  по  низине  и,
медленно поднимаясь, прикрывал высоту.
   "Наверное, взорвались  какие-нибудь  старые  склады  с  химикатами",  -
устало подумал комиссар.
   В сгущающемся желтом тумане сновали санитары с  носилками,  раздавались
чьи-то стоны, кто-то кого-то звал...
   По рогатине стереотрубы, возвышающейся над бруствером,  Пастухов  узнал
окоп, где недавно располагался командный пункт Горелова. Спрыгнув вниз, он
увидел, что в углу окопа сидит какой-то боец, странно согнувшись и  прижав
руки к животу.
   Пастухов тронул его за плечо.  Боец  повалился  на  землю,  и  Пастухов
понял, что боец  мертв.  Вылез  из  окопа  и,  пошатываясь  от  усталости,
двинулся к едва различимым в тумане людям.
   - Товарищи! - громко позвал он. - Это я, комиссар батальона! Кто-нибудь
знает, где командир третьей роты?
   - Убит! - донеслось до Пастухова в ответ.
   - Что?! - замер на месте Пастухов и тут же крикнул: - Ко мне!
   Через мгновение перед ним вырос рослый боец с карабином в руке.
   - Какой роты? - торопливо спросил Пастухов с безотчетной надеждой,  что
боец совсем из другого подразделения и что-то напутал.
   - Третьей, товарищ старший политрук. Второй взвод третьей роты.
   - Что с Гореловым, где он?! - прямо в лицо бойцу выкрикнул Пастухов.
   - Да убит же, - хрипло повторил боец. - Мы его  в  землянку  перенесли,
тут, неподалеку. Хотите, проведу?
   В тесной сырой землянке, едва освещенной  тусклым  огнем  коптилки,  на
расстеленной прямо на земляном полу плащ-палатке лежал Горелов.
   Склонившийся над ним боец крикнул, не оборачиваясь:
   - Ну? Есть носилки?
   - Что с ним? - спросил с порога Пастухов.
   Боец повернул к нему голову и поспешно поднялся.
   - Связной командира третьей роты, - доложил  он.  -  Извините,  товарищ
старший политрук, не признал. Носилки вот все прошу принести.
   "Если нужны носилки, значит, он жив!" - лихорадочно  подумал  Пастухов,
выскочил  из  землянки  и,  схватив  пробегавшего  мимо  бойца  за  рукав,
проговорил, задыхаясь и глотая слова:
   - Я... Пастухов... комиссар! Немедленно раздобудь носилки! Быстро!  Вот
в эту землянку доставить!
   Боец исчез в темноте.
   Пастухов бросился обратно в землянку.
   - Жив? Я спрашиваю, жив он? - крикнул он связному, все еще стоявшему на
коленях перед Гореловым.
   - Да вот разобрать не могу, товарищ комиссар, -  ответил  боец,  -  то,
кажись, дышит, а  то  совсем  нет...  В  медпункт  его  надо!  Вот  только
носилки...
   - Сейчас принесут!
   Грудь  Горелова  была  перебинтована  поверх  гимнастерки,  на   бинтах
расплывались красные пятна. Лицо было черным от грязи и копоти.
   - Осколком в грудь, -  тихо  пояснил  связной.  -  Он  бойцов  в  атаку
поднимал. Мы из первой линии окопов фрицев вышибли, а тут они из пулеметов
ударили, головы не высунешь! Ну, комроты  первым  из  окопа  выскочил,  за
мной, кричит, товарищи, тут, кричит, белые банды смерть свою нашли!..  Бей
контру! И один вперед побежал на врага! Минуты две, пожалуй, один бежал, а
потом ребят наших, должно, стыд взял, все из окопов - и за  ним...  Вот  в
этот самый момент его осколком в грудь и садануло...
   - Осколком, говоришь? - волнуясь переспросил Пастухов связного.
   Где-то в глубине души у него еще теплил