Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
ми, в
нечищеных сапогах, в мятом мундире с сорванными погонами.
- Эрнст! - воскликнул Данвиц, вскакивая. Он хотел подойти к Крюгеру, но
Грюнвальд ударил ладонью по столу.
- Оберст-лейтенант Данвиц! - раздельно произнес он. - Соблюдайте
дисциплину. Вы приглашены в гестапо, чтобы подтвердить или опровергнуть
то, что вы сейчас услышите. Воинский долг обязывает вас подчиняться
процедуре нашего следствия, утвержденной рейхсфюрером СС. Итак, говорить
буду я.
С этими словами он открыл ящик стола, вынул оттуда какую-то папку,
раскрыл ее и, обращаясь к Крюгеру, сказал, указывая на стул, одиноко
стоявший у противоположной стены:
- Садитесь, Крюгер.
Тот, точно робот, медленно, шаркая по цементному полу, подошел,
поддерживаемый эсэсовцем, к стулу и сел, вернее, свалился на него.
- Теперь, - раскрывая папку, продолжал Грюнвальд, - я прочитаю запись
разговора, который имел место в Пскове, в помещении бильярдной офицерского
казино, между бывшим полковником вермахта Эрнстом Крюгером и командиром
полка оберст-лейтенантом Арнимом Данвицем. В том случае, если вы,
оберст-лейтенант, или вы, Крюгер, сочтете ваши высказывания
воспроизведенными неверно, прошу остановить меня поднятием руки.
И Грюнвальд, подвинув ближе к себе настольную лампу, начал читать.
Данвиц слушал, не веря своим ушам. Все, что говорил Крюгер и отвечал
ему он, Данвиц, было записано исключительно точно, как будто кто-то
третий, незримо присутствовавший тогда в бильярдной, усердно
стенографировал их разговор.
Впрочем, нет... Уже очень скоро Данвиц понял, что в запись внесены
некоторые коррективы. Из читаемого сейчас Грюнвальдом следовало, что
Данвиц отвечал Крюгеру более резко, чем это было на самом деле. В одном
случае, судя по записи, он употребил даже слово "пораженчество", в другом
сказал, что ему, "преданному фюреру немецкому офицеру, стыдно слушать",
что говорит Крюгер.
Трижды Данвиц ловил себя на том, что хочет поднять руку, остановить
Грюнвальда, и трижды внутренний голос приказывал ему: "Не смей!", а рука
точно наливалась свинцом.
Окончив чтение, Грюнвальд внимательно посмотрел на Данвица, затем
перевел взгляд на неподвижно сидевшего с опущенной головой Крюгера.
Оба они молчали.
Какой-то новый голос беззвучно кричал Данвицу: "Почему ты молчишь,
почему?! Почему не заявишь, что разговор не носил того характера, который
он приобрел в записи, что ты не произносил тех слов, которые приписаны
здесь тебе?!"
Но тот, первый голос шептал: "Но Крюгер действительно говорил все это.
Говорил! И разве в самолете на пути из Пскова в "Вольфшанце" ты не думал о
том, что в ставку фюрера наверняка проникли трусы, что в окружении фюрера
находятся люди, не заслуживающие его высокого доверия! И разве, вспоминая
о разговоре с Крюгером, ты не возмущался его советом удрать с фронта, его
фамильярным, пренебрежительным тоном, каким он говорил о вещах, священных
для каждого настоящего национал-социалиста?! Так что же меняется от того,
что ты лишь думал обо всем этом, думал, а не высказывал вслух? Ведь это
были твои, твои собственные мысли! Значит, ты уже тогда обвинял этого
Крюгера..."
- Насколько я понимаю, - раздался голос Грюнвальда, - оберст-лейтенант
Данвиц подтверждает правильность сделанной записи, а бывший полковник
Крюгер не может ничего возразить. Так, Крюгер?
Крюгер молчал, не поднимая головы.
- В равной степени, - продолжал Грюнвальд, - вы, Крюгер, не отрицаете,
что аналогичные разговоры вели с Данвицем и в буфете во время совещания в
Орше. Так?
Грюнвальд обращался теперь только к Крюгеру, точно Данвица вообще не
было здесь.
Крюгер поднял голову. Грюнвальд тотчас же повернул абажур лампы и
направил свет ему в лицо.
Данвица поразили глаза Крюгера. То ли в них отражался свет лампы, то ли
почему-то еще, но его глаза показались Данвицу кровавыми ранами.
А Крюгер повернулся к Данвицу, губы его раскрылись, и он чужим,
незнакомым голосом, так, будто горло его сжимало железное кольцо, тихо
проговорил:
- Фер-флю-хте ю...д...
Он не договорил. Стоявший рядом эсэсовец с размаху наложил свою
огромную ладонь на рот Крюгеру.
Данвиц оскорбленно пожал плечами: "ферфлюхтер юде" - "проклятый жид" -
более унизительной клички в национал-социалистской Германии не
существовало.
- Увести! - приказал Грюнвальд.
Эсэсовец, не снимая ладони со рта Крюгера, другой рукой схватил его за
воротник мундира, поднял на ноги и повел к двери.
- Вы молодец, оберст-лейтенант! - сказал Грюнвальд торжественно, когда
они остались одни, и захлопнул папку. - Чем скорее мы очистим нашу армию
от подобных типов, тем скорее остановим наступление русских!
- Значит... - растерянно проговорил Данвиц, - там, в бильярдной, были
установлены микрофоны!
- Ну, разумеется! - ответил Грюнвальд. - Нигде так не развязываются
языки людей, как после хорошей выпивки, в бильярдной...
- Но там, в Орше... в буфете... Кроме нас там были десятки людей!
- Но в их числе находился верный офицер фюрера оберст-лейтенант Арним
Данвиц! Тот самый, который помог нам разоблачить этого негодяя!
И вдруг Данвиц понял все. Вспомнил, что сам, по собственной инициативе,
назвал имя Крюгера в разговоре с Гиммлером. И снова упомянул о нем,
докладывая по возвращении из Орши о том, что по поводу целесообразности
нового наступления на Москву высказывались разные точки зрения...
Сомнений не оставалось. Именно он отдал Крюгера в руки гестапо.
И еще понял Данвиц, что пути к отступлению у него нет, что, защищая
Крюгера, пытаясь доказать, что сухая запись не передает интонаций, с
которыми тот говорил, и этим искажает смысл сказанного, он только
скомпрометирует себя...
- Я могу идти? - устало и безразлично спросил он.
- Да, конечно, Арним, - уже неофициально, дружески ответил Грюнвальд. -
И полагаю, что больше задерживать в ставке тебя не будут.
Последние слова он произнес особенно весомо.
- Завидую тебе, - сказал Грюнвальд, подходя к Данвицу в кладя руку ему
на плечо, - ты будешь иметь возможность убивать открытых врагов. Наша
задача сложней... Ну, прощай!
- Послушай, Грюнвальд, - неожиданно для самого себя спросил Данвиц, -
почему он... почему он назвал меня жидом?
- Жидом? - недоуменно переспросил Грюнвальд. - Почему жидом? Он хотел
сказать: "Иуда". Вот мерзавец! - Грюнвальд громко, заразительно, но с
какой-то затаенной издевкой рассмеялся.
И Данвиц понял, что Грюнвальд прав. Крюгер хотел сказать не "юде", а
"юдаас" - Иуда, ему просто не дали договорить...
Спустя два дня Данвица вызвал Шмундт. Он поздравил Данвица с
производством в полковники и поручил встретить на аэродроме прилетающего
на следующий день Гудериана. При этом добавил, что у генерала явно не
выдержали под Москвой нервы, что он, Шмундт, очень обеспокоен тем, что это
может сказаться на беседе Гудериана с фюрером, и как бы между прочим
попросил Данвица сообщить, в каком состоянии духа находится генерал.
"Ничего я тебе не скажу! - зло подумал Данвиц, выходя из кабинета
Шмундта. - Вы хотите сделать из меня шпиона, обыкновенного шпиона. Но я
солдат! Преданный фюреру солдат. Преданный именно ему, а не вам, штабным
блюдолизам!"
...Проводив Гудериана в гостиницу, Данвиц позвонил Шмундту и сухо
доложил, что в пути с аэродрома в "Вольфшанце" Гудериан не произнес ни
слова.
Первым, кого увидел Гудериан, войдя в кабинет Гитлера, был сам фюрер.
- Здравствуйте, Гудериан, - сказал он, подходя к нему, но не протягивая
генералу руки.
Несколько секунд он сверлил Гудериана своими маленькими
глазами-буравчиками, потом передернул плечами, повернулся и направился к
столу, вокруг которого сидели Кейтель, Йодль, Шмундт и министр вооружений
Тодт.
Окинув взглядом присутствующих, Гудериан тотчас же отметил, что нет
Браухича и Гальдера. Впрочем, Гальдер его сейчас не интересовал. А вот
отсутствие Браухича Гудериана очень огорчило. Ведь тот был единственным
"свидетелем защиты", который не только мог бы подтвердить, что, принимая
решение об отступлении, участники рославльского совещания были единодушны,
но и своим авторитетом командующего сухопутными войсками поддержать перед
фюрером это решение.
Гудериан почувствовал острую неприязнь к фельдмаршалу. Какие бы причины
ни помешали ему присутствовать здесь, главной из них, несомненно, была
трусость.
"Сбежал! - подумал Гудериан. - Сбежал, как крыса с терпящего бедствие
корабля, решил отсидеться в штабе какой-нибудь группы армий или отлежаться
в постели, предоставив мне отдуваться в одиночку. Трус!.."
- Докладывайте! - коротко приказал Гитлер, опускаясь в кресло за
столом.
Все сидели, а Гудериан так и остался стоять.
Он не ожидал такого приема. Он был готов к трудному разговору. Но что
Гитлер встретит его столь недружелюбно и даже враждебно, он не
предполагал.
Гудериан чувствовал, что его охватывает злоба. Он прилетел сюда с поля
боя, из самого пекла, оттуда, где гибли солдаты, горели танки, и его,
боевого генерала, встречают словно вызванного на допрос преступника!
- Мой фюрер, - стараясь говорить твердо и уверенно, произнес он, - я
прибыл сюда, чтобы доложить вам обстановку, сложившуюся в группе войск
"Центр"...
Он ничего не скрывал, не преуменьшал опасности, нависшей над
сконцентрированными под Москвой войсками. Обрисовав общую ситуацию,
перешел ко 2-й танковой армии. Сухо перечислил номера частей и соединений,
подвергшихся внезапной атаке русских. Упомянув, что, согласно приказу фон
Бока, принял на себя командование и 2-й полевой армией, лаконично описал
то крайне тяжелое положение, в котором эта армия оказалась.
То, что Гитлер ни разу не прервал его, несколько ободрило Гудериана. В
голосе его зазвучали нотки категоричности и непререкаемой уверенности в
своей правоте.
- ...Исходя из сложившейся обстановки, мой фюрер, - сказал он, - я
принял единственно, по моему убеждению, правильное решение - отвести обе
армии на позиции Шуша - Ока, где еще осенью были построены надежные
укрепления, отвести для того, чтобы...
- Не сметь! - вскрикнул Гитлер.
- Но, мой фюрер, - запнувшись, проговорил Гудериан, - отступление уже
начато! Как я только что доложил, правый фланг моей армии оказался под
угрозой отсечения и уничтожения! Что же касается рубежа, то я с полной
ответственностью утверждаю, что другого достаточно укрепленного плацдарма
не существует. Ближе к теперешним позициям войскам негде закрепиться!
Прошу вас, мой фюрер, разрешить мне продолжить отход.
- Нет! - крикнул Гитлер, вскакивая. - Это - бегство! Да, да, да, это -
бегство! Я никогда бы не поверил, что вы, Гудериан, можете предложить
подобное!
Он отшвырнул кресло и мелкими, шаркающими шажками забегал по кабинету.
Кабинет был небольшим, добежав до стены, Гитлер натыкался на нее, точно
слепой, и поворачивал обратно, чтобы проделать тот же путь к
противоположной стене.
Гудериан обвел растерянным взглядом присутствующих. Встретившись
глазами с Шмундтом, посмотрел на него недоуменно. Значит, Шмундт ничего не
сообщил фюреру, не подготовил его?!
Шмундт отвел глаза.
Гудериан перевел свой взгляд на Кейтеля, потом на Йодля, но и те явно
не желали поддержать его.
Фюрер продолжал молча бегать по кабинету.
Гудериан машинально взглянул на портрет, висевший над столом. Этот в
круглой позолоченной раме портрет короля Фридриха был хорошо знаком
Гудериану - Гитлер возил его за собой повсюду.
Фридрих смотрел с портрета надменно и вместе с тем
снисходительно-насмешливо. И Гудериану показалось, что синие глаза короля
направлены прямо на него. Собственно, Фридрих был единственным, кто не
отводил сейчас глаз...
- Я приказываю немедленно прекратить отступление! - выкрикнул Гитлер.
- Мой фюрер, - сказал Гудериан, следуя взглядом за продолжавшим быстро
семенить Гитлером, - я чувствую, что вы мне не верите. Я очень сожалею,
что здесь нет командующего сухопутными войсками фельдмаршала фон Браухича,
который...
- Браухич больше не командует сухопутными войсками! - визгливо крикнул
Гитлер. - Он больше вообще ничем не командует! Я выгнал его! Да, да, - все
ближе подступая к растерянному Гудериану, продолжал выкрикивать Гитлер. -
Он тряпка, безвольная тряпка! Со вчерашнего дня я сам принял
непосредственное командование над моими войсками. И сухопутными, в
воздушными, и морскими. Всеми! Я сам! И в качестве главнокомандующего
вооруженными силами Германии я приказываю: немедленно прекратить
отступление!
Гудериан стоял ошеломленный.
- Вы что, не слышите меня?! - брызжа слюной, кричал Гитлер. - Вы поняли
мой приказ? Прекратить!
- Но как, мой фюрер?! - вырвалось у Гудериана.
- Как?! И это спрашиваете вы?! Врыться в землю, вгрызться в нее и
стоять, стоять, чего бы это ни стоило!
- Но, мой фюрер, это невозможно! - тихо произнес Гудериан. Он говорил
тем тише, чем громче кричал Гитлер. - Земля промерзла на глубину не менее
полутора метров, и там, где войска находятся сейчас, не удастся не только
отрыть окопы, но и закрепить орудия!
- Чепуха! - пренебрежительно махнул рукой Гитлер. - На забывайте, что
вы говорите с солдатом первой мировой войны! Во Фландрии мы в случае
необходимости взрывали землю снарядами тяжелых гаубиц!
- Это была другая война, мой фюрер, - чувствуя, что все его слова
натыкаются на глухую стену непонимания, проговорил Гудериан. - Тогда наши
дивизии занимали участки шириной не более четырех-шести километров, к тому
же каждую дивизию поддерживали в обороне два или даже три дивизиона
тяжелой артиллерии. И было достаточно боеприпасов... А у нас...
Гудериан вдруг подумал о том, что Гитлер просто не представляет себе
реальных условий, в которых приходится вести бои, и он, Гудериан, должен
все ему объяснить и заставить его понять, признать факты.
- Мои дивизии вынуждены держать фронты почти в пятьдесят километров, и
в них осталось всего по три-четыре орудия и по полсотни снарядов на
каждое! - продолжал Гудериан. - Поймите, мой фюрер, потери огромные! Имею
ли я право использовать этот жалкий артиллерийский запас на то, чтобы
взрывать снарядами землю? А земля, я повторяю, промерзла! Даже вбить колья
для телефонных проводов стало проблемой. Нас губят морозы!
Произнеся последнюю фразу, Гудериан понял, что именно на это и следует
упирать. Ссылки на трудности в снабжения боеприпасами, на убыль в войсках
вызывают у фюрера лишь раздражение, описание мощи русского
контрнаступления - лишь ярость. Страшная русская зима, морозы - вот на что
можно ссылаться, не боясь задеть его самолюбия!
- Вы не представляете себе, мой фюрер, что такое зима в этой дикой
стране! - воскликнул Гудериан. - Плевок мерзнет на лету! А ведь
большинство солдат не имеет зимнего обмундирования!
- Вы лжете, Гудериан! - взвизгнул Гитлер.
- Я... я лгу?! - с трудом выговорил оскорбленный Гудериан. И тут только
сообразил, что, упомянув о зимнем обмундировании, совершил непростительную
ошибку. Он вспомнил, что еще в начале ноября читал в газетах о том, что в
Берлине открылась выставка образцов зимней военной амуниции. На снимке был
запечатлен Гитлер в сопровождении фон Браухича, показывающего фюреру
экспонаты: шинели из толстого сукна, шерстяные шлемы и многое другое.
Гудериан же своими словаки неосторожно разрушал одну из иллюзий, с
которыми Гитлер не хотел расставаться.
Однако отступать было поздно и некуда, и если кто-нибудь в должен был
выглядеть в глазах фюрера лжецом, то Гудериан предпочитал, чтобы этим
человеком оказался не он.
- Я не лгу! - твердо и даже с вызовом проговорил Гудериан. - Я...
- Нет, вы лжете, лжете! - с каким-то упоением повторял Гитлер. -
Типпельскирх лично заверил меня, что зимнее обмундирование отправлено на
фронт!
- Возможно, что генерал-квартирмейстер сказал вам правду, мой фюрер, -
умиротворяюще произнес Гудериан. - Очевидно, обмундирование действительно
было отправлено. Но это не значит, что оно прибыло! В середине ноября я
сам расследовал причины, по которым солдаты моей армии оказались не
подготовленными к зиме. Выяснилось, что значительная часть обмундирования
находится в Варшаве и не может быть доставлена из-за нехватки паровозов,
из-за саботажа на железной дороге и других неполадок.
Гитлер ничего не ответил и снова стал мелкими шажками ходить от одной
стены к другой.
Гудериан опять обвел взглядом генералов. Все они по-прежнему безучастно
молчали.
"Трусы, блюдолизы, придворная шваль!! - мысленно кричал Гудериан. -
Ведь вы знаете, не можете не знать о положении на фронте, не можете не
видеть, что фюрер дезориентирован, что он требует невозможного, так почему
же вы сидите и молчите как истуканы?!"
- Все равно, - как бы подводя итог разговору, сказал Гитлер,
останавливаясь перед Гудерианом, - я требую прекратить отступление. Почему
русские умеют стоять насмерть?! Может быть, вы хотите сказать, что солдат
великой Германии менее способен на подвиг, чем русский большевик?
Что на это можно было ответить?
- Русских вообще, а большевиков тем более я ненавижу, мой фюрер. А мои
солдаты не щадят жизни во имя Германии и своего фюрера, - с мрачной
торжественностью произнес Гудериан.
- Так почему же они отступают?! - потрясая кулаком в воздухе,
воскликнул Гитлер.
Гудериан молчал. Ему нечего было добавить к тому, что он уже сказал.
- Мой приказ окончателен и бесповоротен, - внезапно, как это часто
бывало, переходя от истерии к подчеркнутому спокойствию, раздельно
проговорил Гитлер. - Отступление прекратить. Теперь, когда мои солдаты
узнают, что я лично взял на себя командование войсками, они сами не
отойдут ни на шаг.
На мгновение Гудериан представил себе, что произойдет а его двумя
армиями, если он вернется в войска с подобным приказом...
- Мой фюрер, - решительно сказал он, - конечно, ваш приказ - закон. Но
выполнить его - значит перейти к ведению позиционной войны на неподходящей
для этого местности. Вспомните, на Западном фронте во время той, первой
войны подобная ситуация повлекла за собой огромные потери в нашей армии.
Теперь потери будут еще больше. Мы пожертвуем своими солдатами и техникой
без всякого смысла. А если мы отойдем на укрепленную линию обороны,
закрепимся там и переждем зиму, то встретим весну боеспособными, готовыми
к новым, решающим победам. В ином случае потери в рядовом и офицерском
составе окажутся невосполнимыми.
Гитлер протянул руку к портрету Фридриха.
- Спросите его, Гудериан, - с пафосом и будто не слыша генерала,
произнес он, - спросите, хотели его гренадеры жить или жаждали смерти?..
Они хотели жить! Но король был прав, требуя, чтобы они пожертвовали собой.
Я тоже считаю, что имею право требовать от немецкого солдата такой жертвы.
- Мои солдаты доказали, что они готовы отдать жизнь во имя Германии и
фюрера, - тихо сказал Гудериан. - Но что важнее для Германии и для вас,
мой фюрер: чтобы весной вы имели армию, способную, несмотря ни на что,
добиться конечной победы, или армию трупов? Наши госпитали и сейчас
переполнены ранеными и обмороженными. Их страдания...
- Я не хочу слушать о страданиях! Великие цели не достигаются без
страданий!
- Но если страдания безрезультат