Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
134 -
135 -
136 -
137 -
138 -
139 -
140 -
141 -
142 -
143 -
144 -
145 -
146 -
147 -
148 -
149 -
150 -
151 -
152 -
153 -
154 -
155 -
156 -
157 -
158 -
159 -
160 -
161 -
162 -
163 -
164 -
165 -
166 -
167 -
168 -
169 -
170 -
171 -
172 -
173 -
174 -
175 -
176 -
177 -
178 -
179 -
180 -
181 -
182 -
183 -
184 -
185 -
186 -
187 -
188 -
189 -
190 -
191 -
192 -
193 -
194 -
195 -
196 -
197 -
198 -
199 -
200 -
201 -
202 -
203 -
204 -
205 -
206 -
207 -
208 -
209 -
210 -
захватил с собой
в столовую, были и сухари, и сало, и сахар, и несколько банок с рыбными
консервами. Увидев, что на завтрак дают лишь по черному сухарю и ложке
каши, он немедленно достал и предложил соседям по столу свои запасы. Люди
сначала с удивлением, с недоумением отказывались, а потом с поспешной
жадностью стали есть предложенное, и Звягинцев без колебаний раздал почти
все.
Потом он зашел в приемную Королева и, попросив у адъютанта лист бумаги,
написал письмо-рапорт Замировскому о героическом поведении рядового
Молчанова в бою у КП дивизии.
В проходной Кировского завода вахтер предложил Звягинцеву позвонить по
телефону в дирекцию, чтобы оттуда заказали пропуск, - ни воинское
удостоверение Звягинцева, ни его командировочное предписание, теперь уже
из штаба фронта, не произвели на сурового пожилого мужчину с винтовкой в
руках никакого впечатления.
Звягинцев снял трубку, позвонил в дирекцию, назвал себя и попросил
соединить его с Зальцманом. Женский голос ответил, что Зальцмана нет, а
заместитель в цехах.
Звягинцев позвонил в штаб обороны, но оказалось, что и начальника штаба
нет на месте.
Уже с раздражением посмотрев на неумолимого вахтера, который с
сознанием своей правоты наблюдал за неудачными попытками Звягинцева, он
решил позвонить в партком. Попросил Козина, но мужской голос ответил:
- Кого? Да вы что, товарищ, не знаете разве, что Козина в Ленинграде
нет?
- А Королева, - боясь, что человек на другой стороне провода повесит
трубку, - его... тоже нет?
- Ивана Максимовича? Сейчас нет, - услышал в ответ Звягинцев. - На
районном активе он. Все члены бюро на активе.
Последние слова обрадовали и успокоили Звягинцева. Значит, Иван
Максимович жив и здоров. Во всяком случае, жив, а это сейчас, как уже
понимал Звягинцев, в Ленинграде не так мало.
- А вы бы, товарищ майор, мне сказали, кто именно вам нужен, -
назидательно произнес вахтер. - Тогда и звонить было б незачем. В райком
все уже полчаса как уехали.
"Что же мне делать? - подумал Звягинцев. - Стоять здесь, в проходной, и
ждать, пока руководители завода вернутся? Но собрание актива может
продолжаться и час, и два, и три".
Решение пришло внезапно. "Пойду в райком, - подумал Звягинцев, - в
конце концов, до Нарвской отсюда самое большее полчаса ходьбы".
Он вышел из проходной и зашагал по направлению к виадуку, внимательно
оглядывая все то, что только что видел мельком из окна машины.
Был десятый час утра, но под огромной маскировочной сетью, прикрывавшей
с воздуха улицу Стачек до виадука, царил полумрак. От скопившегося на ней
снега сеть стала непроницаемой и местами сильно провисла. Сверху этот
участок должен был выглядеть как лишенное каких-либо построек безлюдное
поле. Хотя теперь-то, после стольких месяцев блокады, такого рода
маскировка вряд ли могла обмануть немцев. С передовых вражеских позиций в
хороший полевой бинокль конечно же можно было легко разглядеть очертания
завода. Еще осенью каждый квадрат заводской территории немцы успели более
или менее точно пристрелять.
Звягинцев медленно шел по протоптанной в сугробах тропинке, -
торопиться ему сейчас было некуда.
Дома вокруг были разрушены, зияли прямоугольными черными глазницами.
Однако в глубине этих окон-глазниц угадывалась стволы пулеметов. На одной
из стен Звягинцев увидел выведенный краской призыв: "Товарищ! Помни: враг
у ворот!" На перекрестке к углам домов по обе стороны улицы были
пристроены доты.
За виадуком сразу же стало светлее, поскольку небо не было затянуто
сеткой. Звягинцев пошел быстрее.
У здания райкома он взглянул на часы. Без двадцати десять. Открыл
высокую, обшарпанную деревянную дверь, перешагнул через порог и мгновенно
очутился в полумраке. Темноту слегка рассеивали лишь две коптилки,
выхватывая часть лестницы, стоявший слева от нее станковый пулемет, а
справа - нагромождение каких-то письменных столов, видимо вынесенных сюда
за ненадобностью.
Звягинцев сделал несколько шагов по направлению к лестнице, но услышал
мужской голос:
- Вы куда, товарищ?
Обернулся и увидел подходившего к нему человека. Тот был в
шапке-ушанке, в ватнике, перепоясанном ремнем. На рукаве - красная
повязка.
- Я... Здесь проходит собрание партактива? - неуверенно произнес
Звягинцев, у которого возникло сомнение - уж очень темно и пусто кругом.
- Кто вы, товарищ, и откуда? - спросил дежурный, и Звягинцев увидел,
что рука его медленно потянулась к кобуре.
Звягинцев вытащил документы и объяснил, что имеет назначение на
Кировский и что ему надо срочно повидать кого-либо из руководителей
завода.
Дежурный взял документы, подошел к одной из коптилок и, склонившись к
огоньку, долго и придирчиво изучал удостоверение и предписание. Вернув
документы, уже более доверчиво сказал:
- Собрание уже час как идет. Наверное, скоро кончится.
- Вряд ли, - покачал головой Звягинцев, по собственному довоенному
опыту знавший, что собрания партийного актива длятся обычно долго.
- Теперь на длинные разговоры нет времени, - усмехнулся дежурный и
вдруг к чему-то прислушался. Обернулся к входной двери и сказал как бы про
себя: - Далеко где-то кидает... - Снова взглянул на Звягинцева и
неожиданно спросил: - Вы член партии, товарищ майор?
- Разумеется.
- Партбилет при себе?
- Партбилет? - удивленно переспросил Звягинцев, потому что ему уже
давно не приходилось предъявлять его кому-либо, кроме секретаря
парторганизации, когда платил членские взносы. - Конечно. Показать?
- Предъявите.
Партбилет Звягинцев хранил в правом кармане гимнастерки, отдельно от
других документов, и клапан этого кармана был для верности с внутренней
стороны застегнут английской булавкой. Он стал торопливо расстегивать
полушубок, затем расстегнул гимнастерку, отстегнул булавку и вытащил из
кармана партбилет.
Дежурный внимательно перелистал его, особенно тщательно рассмотрел
печать на уголке фотокарточки. И, возвращая партбилет Звягинцеву, строго
сказал:
- Взносы за прошлый месяц платить пора, товарищ майор. - Потом спросил:
- Вы в лицо-то кого-либо из заводских знаете?
- Конечно, - поспешно ответил Звягинцев, - из парткома, например,
Королева знаю...
- Ну вот, а он как раз в президиуме сидит! - обрадованно сообщил
дежурный. - Ладно. Идите наверх. Там в конце коридора дверь... Только
тихо.
Звягинцев поднялся по лестнице, прошел по темному, холодному коридору,
приоткрыл дверь и протиснулся в зал.
Несколько секунд он стоял, прижавшись спиной к двери, стараясь
сориентироваться. Зал был едва освещен несколькими коптилками и свечами.
Окон здесь, очевидно, не существовало вообще или их, может быть, плотно
забили досками, - по крайней мере, ни одной полоски дневного света сюда не
проникало.
На сцене за столом сидели несколько человек в ватниках и расстегнутых
полушубках. Стул в центре оставался пустым. На столе горела всего одна
свеча, и лиц сидящих не было видно.
Слева, у самого края сцены, стоял выступающий. В отличие от других, он
был в обычном гражданском костюме и даже с галстуком, только брюки
заправлены в валенки, а поверх пиджака надета армейская меховая
безрукавка.
Первыми словами этого человека, которые уловил Звягинцев, когда вошел,
были:
- ...трудно... Очень трудно, товарищи! И это знаем мы все. Но,
преодолев уже такие испытания, мы найдем в себе силы пройти и через то,
что нам еще предстоит. А испытаний, товарищи, предстоит выдержать немало,
и трудящиеся нашего района, прежде всего коммунисты, должны отдавать себе
в этом ясный отчет...
Звягинцев медленно обвел взглядом зал. Здесь собралось не менее
полутораста человек. Люди сидели рядами на тесно сдвинутых стульях и в
полумраке показались Звягинцеву какой-то сплошной массой, как бы единой
глыбой.
Звягинцев напряженно вглядывался, стараясь найти место, где можно
пристроиться. Наконец у противоположной стены, слева, он заметил свободный
стул и стал пробираться туда. Добравшись, положил на пол у ног свой
вещевой мешок и стал слушать оратора.
- Мы знаем, товарищи, - говорил человек в безрукавке, - что страдаем и
боремся не одни. Весь наш советский народ несет огромные жертвы. Но эти
жертвы не напрасны. Враг платит за них большой кровью. Помните, что
говорил товарищ Сталин в речи на Красной площади? Германия уже потеряла
четыре с половиной миллиона своих солдат! А ведь это было в начале ноября!
Вспомните, товарищи, и другие слова нашего Верховного главнокомандующего о
том, что, обороняя Москву и Ленинград, советские войска истребили десятка
три кадровых дивизий немцев, а это значит, что в огне Отечественной войны
куются и уже выковались новые советские бойцы и командиры, которые завтра
превратятся в грозу для немецкой армии. Это тоже говорилось в начале
ноября, а сегодня, я думаю, мы можем с полной уверенностью сказать, что
наша Красная Армия, защитники Ленинграда уже стали такой грозой для
проклятых фашистов!..
В зале раздались аплодисменты. Они были негромкими, потому что
большинство хлопало в ладоши, не снимая варежек и перчаток.
- Кто это выступал, как его фамилия? - спросил Звягинцев у соседа.
Тот удивленно повернул к нему голову:
- Ефремов это. Не знаете разве?
Ефремов медленно, точно нехотя, пошел к столу и сел на пустой стул в
центре. "Очевидно, первый секретарь райкома", - подумал Звягинцев.
А Ефремов взял со стола клочок бумаги, поднес его к пламени свечи и
объявил:
- Слово имеет товарищ Кузовкин.
Кто такой этот Кузовкин, Звягинцев, естественно, тоже не знал. Тот
выбрался из ряда тесно прижавшихся друг к другу сидевших людей и
направился к лесенке, ведущей на сцену. Он был не в ватнике и не в
полушубке, как большинство других, а в армейской шинели.
Поднявшись на первую ступеньку, он вдруг пошатнулся, взмахнул руками,
чтобы сохранить равновесие, секунду постоял, потом, с трудом передвигая
ноги, стал подниматься дальше.
Звягинцев сначала подумал, что этот Кузовкин инвалид и, очевидно,
демобилизован из армии или ополчения из-за ранения в ногу. Но нет, он не
был инвалидом, по крайней мере в привычном смысле этого слова, и
Звягинцев, сам еще сравнительно недавно ковылявший с палкой, очень скоро
понял, что Кузовкина шатает не боль, а голод, - ведь и Ефремов шел к
своему месту за столом вот такой же медленной, нетвердой походкой...
- Товарищи, - сказал, выйдя наконец на край сцены, Кузовкин, - здесь
уже многие выступали, а сейчас мы прослушали речь нашего первого
секретаря...
На фронте Звягинцев привык к простуженным или хриплым голосам. У
Кузовкина голос был слабый и какой-то плоский, точно голосовые связки его
с трудом выполняли непосильную для них работу.
- ...говорить о трудностях не буду. Скажу о том, чему мы, партийный
актив, еще не уделяем должного внимания. Я говорю, товарищи, о
бдительности...
"О бдительности? - мысленно повторил Звягинцев и подумал: - О какой еще
бдительности можно говорить здесь, в этом районе, где из пустых окон
смотрят пулеметные стволы, на перекрестках воздвигнуты баррикады и
построены доты и почти на каждом шагу проверяют документы?"
А Кузовкин продолжал:
- В партком нашего завода из горкома партии переслали письмо.
Напечатано оно на машинке. Сейчас я вам его покажу...
С этими словами он медленно опустил руку в карман шинели и столь же
медленно вытащил оттуда какую-то бумагу. Обернулся к столу президиума и
сказал:
- Посветите-ка, товарищи!
Ефремов взял сделанный из снарядной гильзы подсвечник, в котором была
укреплена свеча, и передал его сидящему рядом человеку, а тот -
следующему. Наконец свеча доплыла до края стола. Кузовкин сделал шаг к
столу, положил бумагу на угол, разгладил ее и, снова повернувшись к залу,
поднял высоко над свечой. Звягинцев разглядел, что это был конверт,
обычный почтовый конверт.
- Вот видите, товарищи, это конверт, - сказал. - Теперь... что на нем
написано. - Кузовкин опять полуобернулся к свече и, держа конверт перед
глазами, прочел: - "Смольный. Коммунистическая партия. Комитет города
Ленинграда. Товарищу Жданову". Почтовый штемпель нашего района... Вот так,
значит, - сказал он снова в зал, - в Коммунистическую партию пишет. Города
Ленинграда комитет. А теперь прочтем, что же в этом письме...
Пламя свечи выхватывало из темноты костлявые, негнущиеся пальцы,
которыми Кузовкин пытался вытащить из конверта письмо. Наконец это ему
удалось. Держа перед глазами листок бумаги, он прочел:
- "Многоуважаемый наш вождь товарищ Жданов. Я рядовой рабочий пишу вам
потому, что у меня не имеется больше сил терпеть эти мучения..." Не
имеется, значит, сил! - с каким-то ироническим, злым сочувствием повторил
Кузовкин, оглядывая зал.
Все настороженно молчали. Эту грозную настороженность Звягинцев ощутил
по каким-то неуловимым признакам, может быть по тому, что люди подались
вперед. Он и сам, не замечая того, тоже подался вперед и впился глазами в
листок, который держал в руках Кузовкин.
- "Мы все обречены, - продолжал читать Кузовкин, - и вы это хорошо
знаете. Люди мрут тысячами. Скоро начнется голодный бунт. Как преданный
большевистскому режиму простой рабочий и от имени таких же пролетариев
прошу вас объявить Ленинград открытым городом по примеру других
цивилизованных стран, например Франции".
В зале пронесся неотчетливый шум, будто где-то в глубине давно
остывшего вулкана началось глухое бурление.
- Погодите, товарищи! - поднял руку Кузовкин. - Дослушайте до конца,
имейте терпение. Продолжаю читать: "В наших газетах в свое время было
написано, что именно таким городом был объявлен Париж. И что же? Никто там
не голодал и не умирал. И немецкая армия этот город не тронула. И все, что
было в нем культурного, сохранилось. А у нас культуры не меньше, чем в
Париже. Поэтому от имени пролетариев прошу вас, поступите культурно и
объявите по радио, что Ленинград теперь открытый город. К сему - Андреев
В.В., рабочий такого-то завода". Вот теперь все.
- Где эта сволочь?! - раздался срывающийся женский голос.
И только что хранившее гробовое молчание собрание точно взорвалось.
Негодующие крики, ругательства, грохот отодвигаемых стульев - все слилось
воедино. Вулкан неожиданно пришел в действие, извергая раскаленную лаву и
камни, готовые испепелить, сокрушить все на своем пути.
- Тихо, товарищи! - вскинув руку с листком, теперь скомканным в кулаке,
неожиданно громким голосом воскликнул Кузовкин. И когда шум улегся,
сказал: - Тут один наш товарищ, насколько я мог расслышать, интересуется,
где эта сволочь. Докладываю партийному активу: сволочь пока
безнаказанна... По одной-единственной причине. Такого рабочего на нашем
заводе нет! Ясно? Нет! Мы тщательно проверяли. И вообще нет среди
ленинградцев такого человека. А если он и существует, то где-то по ту
сторону больницы Фореля. Словом, фальшивкой это, товарищи, оказалось.
Липой.
Кузовкин сделал паузу и продолжал:
- Однако кто-то доставил в наш город это письмо. И бросил его в
почтовый ящик. Значит, товарищи, нужна революционная бдительность. Еще и
еще раз бдительность. Кроме того, мы должны усилить работу среди масс.
Агитбригады создать, чтобы агитаторы людям положение разъясняли, на
вопросы отвечали. Словом, противопоставить фашистской пропаганде наше
большевистское слово. Это первое. А теперь, товарищи, второе, - уже снова
тихо продолжал Кузовкин. - Надо подумать, что с мертвыми делать будем, с
теми, кто от голода погиб... Военной тайны тут никакой нет, все мы знаем -
мрут люди.
- И что же вы предлагаете? - спросил Ефремов.
- Хоронить их как-то надо, вот что я предлагаю, - на этот раз уже едва
слышно сказал Кузовкин. - Случается, что умершие по нескольку дней лежат в
квартирах. Или... ну, словом, там, где их застает смерть. У некоторых из
них не осталось родственников, которые могли бы их похоронить. Да и где
хоронить? Земля мерзлая, могильщиков давно нет. Вот и все, товарищи, что я
хотел сказать.
И Кузовкин медленно пошел к лестнице и стал осторожно спускаться по
ступенькам.
Звягинцев сидел подавленный тем, что сказал в заключение Кузовкин. Ему,
пробывшему в городе меньше суток, как-то не приходило в голову, что может
существовать и такая проблема. Он вспомнил вчерашнюю встречу с человеком,
тащившим за собой на фанерном листе труп. Куда же он его вез? Где
собирался хоронить?..
Свеча, передаваемая из рук в руки, поплыла над столом президиума к
центру, и Звягинцев разглядел лицо сидевшего во втором ряду президиума
Королева. "Иван Максимович!" - хотелось крикнуть Звягинцеву, но он,
конечно, сдержался. Достал из кармана блокнот и написал почти вслепую:
"Дорогой Иван Максимович, это я, Алексей Звягинцев, здравствуйте!
Получил приказ снова поработать у вас, но никого из руководства не застал
на заводе. Сижу здесь, в зале. Может быть, сможете выйти в коридор на
минуту?"
Подписался, сложил листок вдвое, написал на обратной стороне: "В
президиум, т.Королеву" - и, коснувшись плеча сидящего перед ним, передал
записку.
И тут председательствующий объявил:
- Слово имеет товарищ Королев!
Иван Максимович поднялся и направился к краю сцены.
Глухой, однако явно слышный здесь, в зале, удар застал его на полпути.
Очевидно, артиллерийский снаряд разорвался где-то не очень далеко от
здания райкома. Королев на мгновение остановился, чуть повернул голову,
видимо стараясь определить, в какой именно стороне раздался взрыв, и
выжидая, последует ли за ним второй, потом подошел к краю сцены.
Как ни старался Звягинцев, он не мог разглядеть, как выглядит Иван
Максимович. В полутьме все лица казались серыми.
- Товарищи! - начал Королев таким знакомым Звягинцеву и вместе с тем в
чем-то изменившимся голосом. - Прежде всего я хотел бы сказать партийному
активу, что дополнительное правительственное задание, которое в прошлом
месяце получил Кировский завод, наш рабочий коллектив выполнил. Сегодня
защищающие Москву бойцы сражаются и нашим, кировским, оружием.
Раздались аплодисменты. Не успели они смолкнуть, как прогремел новый
разрыв, теперь уже, несомненно, где-то вблизи, потому что по залу
пронеслась легкая, но все же ощутимая воздушная волна. Несколько свечек
тотчас же погасло.
"Почему люди продолжают сидеть как ни в чем не бывало? - с тревогой
подумал Звягинцев. - Надо немедленно расходиться! В райкоме наверняка есть
убежище..." Но никто не двинулся с места.
Из-за кулис появился тот самый дежурный с красной повязкой на рукаве,
который стоял внизу у входа. Он подошел к Ефремову и, наклонившись, что-то
сказал. Секретарь райкома едва заметно кивнул, и дежурный ушел.
- ...мы должны смотреть не назад, а вперед, - продолжал Королев. -
Конечно, впереди мы видим победу. Это если смотреть вдаль. Вблизи же...
Новый разрыв потряс здание. Разом погасли все свечи и коптилки. Зал
погрузился в полную темноту.
"Сейчас начнется паника!" - с тревогой подумал Звягинцев. Однако в зале
стояла тишина.
- Я сейчас кончу, товарищи, - снова прозвучал голос Королева, - у кого
есть спички, зажгите свечки-то!
В зале стали вспыхивать огоньки спиче