й головой,
как кадилом. - Не хлебом же единым.

Любовь Ивановна садится в кровати и протирает глаза. В комнате темно, но от
лица девочки исходит странное белЈсое свечение, потому все его черты
отчЈтливо различимы.

- Быстрее, сука, - нетерпеливо настаивает Катя. - Религии рабочая сила
нужна. Хозяин ждать не любит.

Любовь Ивановна не понимает, почему она никак не может проснуться.
Кошмарные снов у неЈ не было уже без малого десять лет. Хрустит оконное
стекло. Повернувшись на звук, Любовь Ивановна видит прижавшееся снаружи к
окну незнакомое лицо Надежды Васильевны, расплывшееся в страшной мертвецкой
улыбке. От одной этой улыбки Любви Ивановне неожиданно не хочется больше
существовать, и она отворачивается от окна, вцепляясь руками в одеяло.

- Ну пошла, сволочь! - с сильной злостью вскрикивает Катя, топая сапогом и
тыкает в грудь женщине отрубленной человеческой рукой. Острая железная боль
продирает Любовь Ивановну до самого позвонка, она вскашливает и ощущает во
рту вкус крови. - Пошла!

Через два часа, всЈ ещЈ в длинной зимней ночи, ворота интерната с лязгом
растворяются и тЈмная колонна узниц выходит в лес. Впереди колонны шествует
Катя, указывая направление, сбоку волочит неразгибающуюся ногу Надежда
Васильевна, вставившая себе для забавы в мЈртвый рот подожжЈнную папиросу и
опирающаяся на выломанный из дерева сук, сзади свирепой тенью идЈт
однорукая Галя, которая ничего не видит, зато чует и слышит, как хищный
зверь. В интернате остаЈтся лежащий на заснеженном дворе труп одной
девочки, из которой Галя и Надежда Васильевна сделали себе перемену блюд,
макая оторванные от неЈ конечности в таз, наполненный кровью, в разбитых
окнах пустого цеха подвешено за ноги мЈртвое начальство интерната во главе
с Любовью Ивановной, из которого уже порядком натекло в снег, всего шесть
голых, посиневших туш с распоротыми до глоток животами, откуда свисают
мотки выпущенных гусиных кишок, лопнувшие желудки и лЈгкие.

Сутки спустя после гибели интерната, облачным зимним утром, когда солнце
появляется из-за матовых снежных облаков, Спиридон Борисович выводит цепи
солдат в маскировочных халатах на берега белых болот и щурится от
нестерпимого серебряного сияния. Посередине белой равнины лежит в снегу
ослепительный неприродный диск диаметром до десяти метров. Спиридон
Борисович один отправляется исследовать неизвестное явление, и чудесное,
невиданное зрелище предстаЈт перед ним. На прозрачной, пузырчато
преломляющей солнечный свет глади раскрыты прозрачные цветы, сплетаются
прозрачные листья, приклеены маленькие прозрачные бусины диких ягод, сидят
молчащие птицы, будто отлитые из водяного стекла. ВсЈ это сделано,
отшлифовано, вытаяно изо льда множеством маленьких живых рук, терявших от
холода, голода и равнодушия материи своЈ тепло, и в тех местах, где
замороженные пальцы утрачивали осязание и им уже не хватало тепла, чтобы
формировать ледяной контур, девочки согревали мЈртвую воду собственным
дыханием, только бы смерть, напившись их жизни, навсегда превратилась в
чистую красоту. Спиридон Борисович всегда верил только тому, что видел
собственными глазами, но теперь он перестаЈт верить даже этому, в
зеркальных листьях ему мерещится гибель всего известного человеку
мироздания. Спиридон Борисович поворачивается и уходит, лицо его застыло,
как каменный слепок, словно ледяные цветы исчезли, как только он перестал
их видеть, и он идЈт, сомкнув веки, чтобы не замечать озаряющее его сзади
сияние отражЈнного небесного огня.

- ВперЈд, - кричит он простуженным голосом, указывая рукавицей вглубь
болот, на север, куда уходит след множества маленьких сапог. Спиридон
Борисович бросает цепи красноармейцев в погоню, любой ценой надеясь
спастись от пуль расстрельной команды, от глухой кирпичной стены, которая
может стать последним пейзажем его жизни. То и дело на обочине пути
попадаются трупы остановленных морозом тружениц, навзничь лежащие в снегу,
и к полудню Спиридон Борисович настигает устало идущую колонну детей, они
идут сами по себе, замЈрзшие и молчаливые, и Спиридону Борисовичу кажется,
что девочки направились за предел жизни, куда ему дороги нет. Солдаты
окружают колонну, и она останавливается. Спиридон Борисович смотрит в
бледные, истощЈнные лица девочек, ещЈ хранящие в себе чистый свет
нечеловеческого, волшебного труда, и коротко приказывает всех их
расстрелять. Никто из детей не пытается бежать, никто не закрывает руками
голову, никто не плачет, не просит пощады. Винтовочный залп раскалывает
зимнюю тишину, маленькие тела падают в снег. Спиридон Борисович смотрит,
как пули прошивают детей, сбивая их с ног, как из шеи одной упавшей девочки
писает ослабевающая толчками тонкая струйка крови, другая девочка падает,
закусив намертво губу, третьей пуля вышибает мозги, и она с размаху
шлЈпается на спину, но они не кричат, они умирают молча, словно жизнь уже
давно ушла из них, ещЈ там, среди ледяных цветов. Гремит второй залп. Ни
одной девочки не остаЈтся стоять, несколько, в которых плохо попали,
дЈргаются на кровавом снегу, и ПЈтр Шаталов с водителем Володей добивают их
пистолетными выстрелами в головы. Стоя в стороне, Спиридон Борисович уже
думает о том, как ему быстрее всего расформировать и ликвидировать
карательную команду, чтобы сшить человеческими смертями прошедшее время в
мешок вечного небытия. Солдаты тем временем выкапывают яму и сваливают в
неЈ трупы мучениц, сгребают кровавый снег. Через час болота становятся
такими же белыми, как повсюду.

Каратели поспешно отступают, чтобы успеть к оставленным на просеке военным
грузовикам до наступления темноты. Спиридон Борисович, ПЈтр Шаталов и
водитель Володя идут впереди, потому что у них нет винтовок и вещмешков.

- А гадкая история, Спиридон Борисович, - замечает Шаталов, сбивая пепел с
сигареты. - Уж не знаю, выберемся ли. Тех, кто баб интернатовских потрошил,
предъявить бы начальству надо.

- НайдЈм, - мрачно отвечает Спиридон Борисович. - По окрестным деревням
наловим, сволочь кулацкую.

- А девчонки?

- И девчонок те же суки покончили. А мы уже стылые трупики нашли.

- А эти? - Шаталов кивает головой назад, в сторону бредущих болотами
извергов.

- А эти, - Спиридон Борисович на ходу бросает окурок в снег, - Не вечно же
на свете будут.

- Большое вы дело задумали, Спиридон Борисович, - Шаталов затягивается и,
поЈживаясь, выпускает дым. - Великое дело.

- Великое дело, - повторяет Спиридон Борисович, глядя в снега. - Зря мы,
Петя, тех женщин расстреляли. Тактическая ошибка была допущена нами. Они
ведь многое знать могли, те женщины. Яичники из них надо было вытопить.

- А в самом деле, Спиридон Борисович, - хрипловато и скоро шепчет ПЈтр,
поминутно озираясь. - Ведь кто-то это сделал, Спиридон Борисович, вы же
видели, там, впереди, вы же видели, Спиридон Борисович, что же это
по-вашему?

- Не знаю, что, - быстро отвечает Спиридон Борисович. - Не знаю.

- А животы, там, в интернате, пораспарывали, вы видели, как свиньям, я
думаю, это банда кулацкая, а там, впереди, померещилось, что-ли? Я думаю...

- Стреляй, Шаталов! - вдруг истошно вскрикивает Спиридон Борисович,
бросаясь в сторону. ПЈтр поворачивает голову и видит девочку, ту самую,
которой мочился мЈртвой в рот, идущей со стороны леса. Шаталов выхватывает
пистолет и, не целясь, стреляет в девочку, пули, похоже, попадают в цель,
потому что тело ребЈнка дЈргается от ударов, но в следующий миг Шаталов
чувствует резкую боль в груди и холод голубых слЈз сжиженного воздуха на
щеках, рядом с ним водителя раздирает на куски тяжЈлым ударом космического
ветра, и сам Шаталов падает на снег, пытаясь крикнуть, чтобы хоть как-то
обозначить последнюю волю своей жизни, но звук уже не проходит через его
забитое снегом горло, мозг лопается, глаза высыхают на морозе, газированная
воздушная вода затекает в дыры провалившегося лица. Шаталов уже не слышит,
как хрипят, корчась на снегу солдаты, придавленные потоком ледяной
стремнины, свистящий разверзшийся вакуум срывает им мясо с костей,
забрызгивая кровью белую землю болот, которая снова стала теперь ничьей.
Один из бойцов, в котором от природы сохранилось больше тепла, ещЈ находит
в себе силы дважды выстрелить в небесную голубизну, прежде чем умереть.

Спиридон Борисович несЈтся вперЈд, мимо застывшей на кочке Кати, пока не
спотыкается и не падает, катится по неудобной, чужой земле. Он хочет
встать, но ноги его одеревенели, схваченные железными клещами мороза.

- Пусти, сука, - надсадно хрипит Спиридон Борисович, упорно борясь за свою
жизнь и обдирает ногти о наст. - Пусти, сука.

Вывернув лицо, он видит, что Катя стоит над ним, со скучающим выражением
лица наблюдая его муки.

- Ты... слышь... пусти... - слабо говорит Спиридон Борисович. - Прости...
что девчонок... всех побил...

- Это не важно, - чистым детским голосом отвечает Катя. - Они уже умирать
шли.

- Да... умирать... я видел... я много людей... убил...

- Это не страшно, - успокаивает его Катя. - В этом нет греха. Людей надо
убивать. Это хорошо.

С другой стороны, хрустя по снегу, подходят Надежда Васильевна и Галя
Волчок. Солнце снова выходит из облаков, заливая равнину болот сверкающим
светом.

- Ты иди, - робко хрипит Кате Надежда Васильевна. - Ты маленькая ещЈ.

Катя улыбается одной тенью улыбки и уходит, оставляя Спиридона Борисовича
дЈргаться на снегу от предчувствия своей ужасной судьбы. Надежда Васильевна
грузно наваливается на лежащего навзничь человека и рвЈт когтями его одежду.

- Милый, хороший, - хрипло шепчет она, целуя Спиридона Борисовича кривыми,
подгнившими губами. Однорукая Галя глухо стонет, глядя на Спиридона
Борисовича смЈрзшимися кровью, битыми трещинами глаз. Она опускается на
колени в снег и единственной рукой крепко хватает его сквозь штаны за
тайный уд.

Ушедшая Катя садится в снег у круга прозрачных цветов, и вдыхает их
морозный, чистый запах, идущий из раскрытой бездны, по которой летит, не
останавливаясь, бескрылое солнце. Она дышит и спит, до самых сумерек, а
где-то среди зимних болот слышатся тонкие, хохочущие крики Спиридона
Борисовича, будто по погребЈнным в лесной глуши деревням летает призрак
большого мЈртвого петуха.

Проходит шесть дней и шесть ночей. Душа человеческая боится появляться в
здешних местах, заснеженный лес молча мертвеет под движущимся небом,
близлежащий городок, окружЈнный постами милиции, затаился в сдержанной
тишине, люди разговаривают тише, говорят, что по пустынным болотам ходят
толпы мертвецов с растрескавшимися мордами, вооружЈнные винтовками и
падающим с высоты ужасом своей нечеловеческой ненависти к живым, говорят,
что вымерло несколько окрестных деревень, вместе со скотиной и домашней
птицей, будто помЈрзли все они в одну колодезную ночь, говорят, что в
почтальон Носков видел в берЈзовой роще мЈртвых девочек, водящих большой
хоровод, и кричали они, мол, как вороны, и прыгали, мелькали среди
известковых стволов.

Говорят ещЈ, что в заброшенном лесном интернате поселилось неведомо что,
перешедшее границы смерти, что сотрудник НКВД Спиридон Борисович Нилин
отыскал в болотах камень вечного ужаса и теперь совершает там босиком
многометровые прыжки, кожа у него на теле сливового цвета, как у индийского
уткорылого беса Кряшны, а одна продавщица молочного магазина, видевшая его
из окна проезжавшего полем грузовика, рассказывает тайно подругам, будто
член у Спиридона Борисовича достигает коленей в расслабленном состоянии
переднего хвоста и помогает ему в прыжках для поддержания баланса, впрочем,
никто этой женщине не верит, потому что она вдовая и за мужской орган могла
принять даже обычный сук, который проклятый вампир носит в чреве для пущего
бесстыдства. Рассказывают также, что на окраине города является криворотая
красивая женщина средних лет, не состоящая на службе ни в одной
организации, которая заманивает мужчин своей натуральной агитацией и
высасывает им мозги через нос, некий слесарь Иван встретил эту женщину, но
ушЈл живым, и говорил, выпимши, будто облапил сатанинскую курву, по
незнанию еЈ истиной природы, за известные места, и показывал руку, на
которой остались следы еЈ исподних зубов. ЕщЈ рассказывают, что на
железнодорожную станцию приходила однорукая девушка с избитым до крови
лицом, намеревалась сесть без билета на поезд, следовавший в Ленинград, еЈ
хотели забрать в милицию, но она убила железной палкой двух рабочих, а
одного милиционера сожгла огнЈм, который вышел у неЈ из руки, после чего
ушла полем в лес, а следы от неЈ остались перевЈрнутые, как от лешего.

Постовые милиционеры уже убили трЈх подозрительных гражданок и одну
девочку, гулявших ночью без дела тЈмными улицами города, где не
осмеливались зажигать фонари, хотя газеты писали, что с суевериями давно
покончено, как с фактом жизни, дворник Калистрат заколол рабочим своим
ножом старуху, строившую заполночь снежную бабу во дворе, у старухи в
коммунальной комнате нашли чЈрную кошку, набитую гвоздями и поганые книги
против всего хорошего на свете, бабки, продающие пряники, шептались по
углам, что мол вот ликвидировали церковь, оно и началось, что товарищ
Сталин уже думает церковь обратно восстановить, а то с чертями не сладить,
распоясались вконец, собаки по окраинам воют ночи напролЈт, антихрист
слетел на землю и криворотая с однорукой - его дочки, а Калинин с
Ворошиловым записались в монахи, Библию изучать, сорок четыре святых
старца, переживших революцию в соловецких снегах, призваны для науки в
Москву, не сегодня завтра церкви начнут строить заново, Ленина сделают
святым на место Владимира, что Русь крестил, потому что Ленин ничего
плохого религии не хотел, напакостил Троцкий, который теперь прячется в
кавказских горах, где есть ход до самого ада, а как поймают его, так
начнЈтся козья болезнь, люди речь станут терять в пользу бессмысленного
блеяния, лечить их будут святой водой из далЈкого города Икутска посреди
тайги, и прочее, и прочее, всего и пересказать нельзя.

Советская власть развешивает в городе плакаты, призывающие покончить
наконец с вековой темнотой и вступать в кружки ликвидации
научно-технической и марксистско-ленинской безграмотности, проводятся два
митинга, в клубе советов и на площади Сталина, председатель горкома партии
товарищ Рябенко выступает с инициативой отправить к интернату выборную
делегацию из комсомольцев и коммунистов города, чтобы разобрать его на
доски и бетонные блоки, дабы развеять миф о возможности существования души
без тела и жизни по ту сторону смерти. Речи товарища Рябенко встречают
овации и радостный отклик, но никаких делегаций никто посылать не хочет, и
сам товарищ Рябенко тоже, потому что имеет директиву не принимать суеверия
всерьез, а бороться с ними одной силой партийного слова, которое смоет
лишнее и само отомрЈт, не оставив памяти о себе, а значит и о том, что
смыто. Вместо экспедиции в городе назначен внеочередной праздник, шествие
со знамЈнами, комсомольская самодеятельность и чтения в доме советов
революционного поэта Маяковского, который, говорят, не верил ни в Бога, ни
в чертей, а только в многотрубную мощь индустрии.

В то время как по улицам города, рябящим метелью, движется смеющаяся
советская молодЈжь и распевает песни гражданской войны, полные щемящего до
слЈз душевного пламени, в десяти километрах севернее, на морозной окраине
бывшей деревни Лужки, останавливается и гасит свои фары военный грузовик,
кузов которого покрыт маскировочной белой материей государственной тайны.
Из грузовика на дорогу сгружаются четверо людей. Грузовик сдаЈт назад,
разворачивается и уходит в ночную темноту, а люди остаются на фоне метели,
погасших навеки изб и пугающей черноты пространства, которого коснулась
разрушающая рука Разрушителя. В темноте зимней ночи нельзя сейчас различить
их суровых лиц, но знайте, они страшны, эти лица, источенные жгучими
ветрами смерти, застывшие бесчувственными масками ожесточения, с глазами,
сузившимися от скорби о потерянных товарищах, тех, кто не дожил до
сегодняшнего дня, выполняя свой вечный долг. За спинами их вещмешки и
винтовки, заряженные чистым, как горные ручьи, серебром. Каждый из них
трижды герой Советского Союза, но никто не знает о них, ни один человек во
всей нашей огромной стране.

Они молча идут пустой деревенской улицей, разбивая прикладами чЈрные окна
домов, в которых свистит метель, а может быть это птицы смерти поют в
глубине безжизненных изб, где лежат, закутавшись в одежду и одеяла даже не
мЈртвые, а призраки мЈртвых, выжженные морозом мумии советских людей.
Раньше здесь был колхоз имени Ленина, теперь тут некрополь, белый
кладбищенский лабиринт, свежевыкрашенный снегом, и их собственные следы,
следы ещЈ живых, бледнеют на глазах, покрываемые тюлевым саваном вьюги.

Названия этим людям нет, ни в одном секретном сейфе не пылятся
свидетельства о них, имена их забыты, словно не рождались они вовсе на
свет, их не существует, и тем не менее они есть, я помню их лица, как
воочию перед собой, я помню их голоса, словно сидим мы сейчас за одним
столом, мои товарищи, в каких пещерах земли спите вы теперь, родные мои.

Наш отряд был создан в двадцать втором году по прямой директиве
правительства, и ни один орган власти не знает больше о нЈм, потому что
согласно самой идее нашего государства, согласно теории великого Ленина и
практике великого Сталина нет и не может быть повода для нашей жизни, а всЈ
равно она есть, и есть она непрерывная битва, потому что боремся мы со
злом, тем, которого не может постичь своей наукой человечество, идущее в
свет, так огромно оно, как огромна смерть по сравнению с жизнью отдельной
личности. И, может быть, путь к будущему - это светящаяся стеклянная
дорога, проложенная среди мЈртвого пространства страшного сна, люди не
должны знать об этом теперь, им рано ещЈ это знать, канатоходец не должен
смотреть себе под ноги, иначе он упадЈт, наступит время, может быть, через
сотни лет, и о нас напишут легенды, девушки споют о нас песни, разве это
существенно теперь для нас, ведь мы избраны быть впереди, и это наше
особое, никому недоступное больше счастье, только Ленин и Сталин знают о
нас, они нас сотворили, и мы есть их вооружЈнная рука.

Яков, о тебе первом скажу я, ты ведь был и остаЈшься нашим командиром, хотя
чин военный тебе и не положен, ты из первых, ещЈ из тех, кто воевал в
гражданку, ты больше всех нас коммунист, потому что стал им тогда, когда за
это сдирали кожу и вырезали звЈзды на спине, ты родом откуда-то из-под
Вологды, большим ростом вышел, усов не брил, ты деревья ломать можешь, а
тебя никому не сломить, Яков, на веки вечные. Кто шЈл рядом с тобой, тот
потерял свой страх и не может вспомнить его лица, будущие люди одну всего
статую воздвигнут в память о наших тяжЈлых временах, временах борьбы,
железную статую, огромную, как гора, и это непременно будешь ты, балтийский
матрос, не зная тебя, они всЈ равно выплавят из серого металла твоЈ лицо,
это суровое лицо убийцы бессмертных богов.

Василий, какой сибирской национальности принадлежишь ты, чукча ты или
тунгус, арканил ли твой отец оленей в пегой тундре, окружЈнный облаком
болотных комаров, или бил куницу в лежащих по пояс таЈжных снегах, сам не
знаешь, и матери своей не помнишь, только когда туго, когда смерть уж
совсем близка, молишься ты, Василий, на родном языке, нам всем чужом,
зовЈшь духов своих древних, креста на тебе, паскуднике, нет, а дважды ты
никогда не стрелял, бьЈшь без промаха, мужика, бабу ли, старика или
ребЈнка, правда всегда за тобой. Ты единственный из нас, кто смеЈтся,
Василий, луна и звЈзды - вот истинный дом твой, когда-нибудь ты придЈшь
туда, и тебя встретят те, кого ты любишь.

Ты теперь, Варвара, ну что мне ещЈ сказать о тебе. Волосы твои смоляные
вьются, как козья шерсть, любишь ты лицо под дождь подставлять, никто из
нас не знал тебя, как женщину, инженер один, говорят, знал, да прирезала ты
его, потому как жизнь тебе человеческая в тягость, воля тебе нужна, как
зверю дикому, взглядом воду портиш