ния слЈзы. Наивная жертвенность божьей дочки отнимает у него силы.
Он понимает, что даже жалость неуместна при исполнении предрешЈнного Богом
дела. Тяжело стаскивая в воду старую лодку, Григорий молится, признаЈтся
кошкоглазому небесному мужику, что его совершенно проняло, и решает пойти в
поисках спасения по дальним монастырям, не дожидаясь для этого смерти.

Раз за разом поднимая окаменевшие вЈсла, Григорий везЈт Соню на истязание.
Она сидит тихо, всЈ так же сложив руки на коленках, и глядит в воду. Раз
она даже по-детски улыбается, отчего Григорий хочет повернуть назад, но,
стиснув зубы, не покоряется слабости и продолжает своЈ тяжЈлое иудино дело,
вслушиваясь в дыхание предназначенной на страшную муку девочки.

Когда нос лодки ударяется в песок, Григорий застывает в неподвижности,
глядя в холодное безжалостное пространство. Соня выбирается из лодки на
обезображенную гибелью траву.

- Помоги тебе Бог, девочка, - крестясь и теряя существенные слЈзы говорит
Григорий.

- Спасибо, - отвечает Соня и гладит старика рукой по плечу. Боясь, как бы
силы вовсе не покинули его, Григорий отчаливает в дождь. Стискивая от горя
челюсти, он догребает до середины реки, где отпускает вЈсла и оглядывается
назад. Сони уже нет на берегу, и место, где ступили еЈ ноги, выглядит
пустым и страшным. Тогда Григорий начинает выть, закрыв руками лицо и не
замечая, что в его старой лодке уже полно натекшей сквозь пробоину под
банкой воды, которая постоянно продолжает прибывать.

Соня идЈт по тропинке среди огромных чЈрных деревьев. На небе не видно
звЈзд. Вокруг Сони медленно течЈт страшная тишина, бесшумным водопадом
срываясь через край закрытого лесом горизонта. Соню мучает голод, и когда
она видит за ветвями маленький оконный свет, то сразу сворачивает с
тропинки в надежде найти возле человеческого жилья что-нибудь съедобное.
Выбравшись из зарослей буро-красного шиповника, она видит каменную церковь
на просеке, окружЈнную крестами православных могил, в голубином окошке
которой и теплится замеченный ею свет. От церкви пахнет сырым камнем и
палой листвой. Уперевшись ногами в ступени, Соня двумя руками отодвигает
тяжЈлую дверь и опасливо проникает в мокрую тьму. Там, в просторной
гробовой темноте, начерчен александритовым светом огненный круг, по
которому течЈт сатанинская кровь двух забытых Богом деревушек: Малой и
Большой Гороховок.

Началось это несколько лет назад, когда в избе старой Пелагеи из Малой
Гороховки в жестоких родах преставилась еЈ похотливая племянница Милка,
которая даже на деревенском безмужичье нагуляла по полям себе живот. Милка
перед смертью давилась и блевала, остервенело ревя от боли, но из неЈ текла
только кровь, а дитя так и не вышло. Когда потаскуха навсегда затихла,
Пелагея со сноровкой распорола еЈ вздутое брюхо, как не раз распарывала по
осени свиней, и вытащила уродку, такую страшную и крупную, что старуха
сразу перестала удивляться милкиной смерти. Уродка был жива и волосата, но
от уродства своего не могла даже орать, а только хрипела, выделял кровищу и
корчилась в руках повитухи. Пелагея, однако, пожалела еЈ, окрестила Машей и
отдала на прокорм деревенской дуре МатрЈне, которая пряталась у Пелагеи от
психиатрических врачей и по дурости всегда была при молоке, которое обычно
сдаивала каждое утро пелагеиному старику Трофиму на лечебное питьЈ. Под
умильные взгляды Пелагеи, безоглядно любившей всЈ живое, Маша с хрипом
кусала взвизгивавшую МатрЈну за грудь и медленно, но непрерывно подростала.

Вскоре по Большой Гороховке, что и самом деле была больше Малой почти
вдвое, пошЈл слух про страшного урода, ползающего по потолку в доме Пелагеи
и поднимающего мЈртвых из гробов. На завалинках говорили о том, что капуста
родится теперь от дьявольщины плохо, что в деревенской церкви почернела
щеками целящая икона Божьей Матери и что за последние два года в Большой
Гороховке умерло три старухи и два деда, а в Малой - никого. Обе деревни
были населены сплошь стариками, вся молодЈжь разъехалась по городам, и
гороховцы занимали передовой окоп в линии обороны человека от смертной
печали. По третьей весне в Малую Гороховку отправился большегороховский дед
Панкрат с просьбой отдать урода для житья в Большую, а из Малой пользовать
его по мере надобности. На Панкрата обрушилась матерная ругань, и вокруг
Малой спешно стал возводится крепкий плетень.

Однако большегороховцы не могли просто так смириться с вечным господством у
них в деревне смерного ужаса, и тЈмной мартовской ночью Панкрат, напившись
водки и горланя фронтовые песни, на колхозном комбайне проломил плетень, а
толпа высохших от голода и немочей большегороховских старух, вооружЈнных
топорами, ножами да вилами, ринулась в образовавшуюся брешь. Малогороховцы,
впрочем, по причине гнетущей старческой бессонницы, были всегда готовы к
обороне, и в тЈмной ночи, втайне от государственной власти, завязалась
кровавая бойня, озаряемая двумя подожжЈнными агрессором избами и
сопровождаемая сварливой старческой руганью. Пелагея сражалась кочергой,
которой с матом разбивала вражеским старухам головы и вышибала мозги на
землю, не пощадив при этом и свою куму Тамару Лукичну, у которой после
удара Пелагеи даже изо рта что-то потекло ручьЈм, как из упавшего ведра.
Панкрат, давивший комбайном носившихся с топорами по дворам в спальных
рубахах и тулупах вражеских старух, собирался было переехать и Пелагею, но
Трофим разрядил в него охотничью двухстволку, и комбайн с мЈртвым водителем
с разгону врезался в сарай, погубив Пелагее всех шестерых кур. После этого,
в отсутствие патронов, Трофим умело орудовал прикладом, но получил топором
по в хребту и пал, кряхтя и плюя кровью, у порога своей избы, на труп
свежезабитой им ударом приклада в зубы большегороховской старухи
Кондратьевны. Пелагея была пригвозжена вилами к стене разломанного сарая и
в корчах отдавала душу Сатане, когда подоспела подмога, возглавляемая
вторым малогороховским дедом - Иваном Федотовичем, и большегороховцы
отступили, бросая боевой инвентарь и смертельно изувеченных на произвол
врагу.

На поле боя остались двенадцать трупов, не считая курей. Но гибель их не
была напрасной, потому что по смерти жадной Пелагеи пришло согласие, Маша
была поселена в помещении нейтральной гороховской церкви, и оказалось, что
по потолкам она не ползает и мЈртвых не оживляет, зато, дав пососать свой
указательный палец, возвращает молодую силу. После побоища в обеих деревнях
осталось только два мужика: Иван Федотович из Малой и Нил Гаврилыч из
Большой, и теперь каждый из них завЈл себе по десять старух жЈн, совершенно
презирая былой христианский обычай. Набожные старухи покрестились, но
подались греху, а скоро дошли и до полного скотства, которому во многом
способствовал старческий маразм и поголовное впадение в детство. ТЈплыми
летними днями прямо на деревенских улицах можно было увидеть худых
полуголых старух, червивой кучей совершающих групповое сношение прямо на
бесплодной земле, либо пляшущих шатающимся хороводом под выкрик
непристойных частушек вокруг колодца, а то и с хохотом покачивающихся,
болтая куриными голенями на плетне, каждая с зажатой между сморщенными
ляжками метлой.

ПрошЈл ещЈ год, и у старух стали рожаться дети, кривые и сморщеные, будто
уже состарившиеся, подавая надежду на возрождение вымиравших было деревень.
Маша к тому времени превратилась в горбатую бледную девочку с оттопыренной
нижней губой, жила она прямо в церкви, гадила по углам, и помЈт еЈ источал
какую-то жгучую, незнакомую вонь. При помощи своего помЈта Маша беспрерывно
портила иконы, наводя на ликах глаза и подмазывая им губы. По праздникам в
церкви читали Евангелие задом наперЈд, плевали в распятие и, по очереди
залезая на алтарь, с визгом мочились на священное писание. Маша руководила
оргией, выкрикивая хриплым голосом ругательства и в конце всегда
испражнялась, подтираясь раскрытой Библией, после чего сразу начинался
свальный грех.

Когда Соня появляется на пороге церкви, идЈт вечерная молитва, которую
протяжно читает Нил Гаврилыч, спустив штаны до колен и на ходу заменяя все
слова в молитве непристойностями. Над алтарЈм качается, дЈргаясь и
поворачиваясь вокруг своей оси, повешенная Машей кошка, из которой капает
жидкое кошачье дерьмо. Вокруг стоят со свечками старухи в траурных платьях
и платках, крестят себе тощие задницы и иммитируют ртами испускание
кишечных газов. Зыслышав скрип дверных уключин, они оборачиваются к Соне.
Их сухие востроносые лица кажутся Соне совершенно одинаковыми, словно Маша
создала в Гороховках свой собственный народ.

Нил Гаврилыч перестаЈт богохульствовать и, направив волосатое рыло к двери,
с прищуром глядит на Соню и сдавленно рычит. По знаку этого рыка старухи
оскаливаются и начинают наползать на Соню, пятиточечно крестясь свободными
от свечей руками. Но Соня смотрит не на них, а за алтарь, где стоит Маша.
Глаза маленькой горбуньи блестят, как чЈрные яичные желтки, спутанные
грязные косы свисают по обе стороны лица. Держа зубы сжатыми, она
растопыривает губы и издаЈт тихий свист. Соня чувствует, как талисман с
ледяной болью вонзается ей в грудь, словно пытаясь спрятаться за тонкой
сониной кожей. От боли Соня раскрывает рот и стискивает кулаки. Сквозь
слЈзы она видит, как из задней затенЈнной стены церкви является огромный
человек с головой козла, одетый в чЈрную шубу. Его глаза, в точности такие
же, как у Маши, приковывают Соню за ноги к полу.

Отец, хрипит Маша. Дай мне убить еЈ, отец. Или ты любишь еЈ больше меня.

Соня не может ни пошевелиться, ни крикнуть. Она чувствует только морозный
взгляд козлоголового и боль в груди, куда вошЈл талисман.

Дай мне убить еЈ, отец.

Старухи бросаются на Соню, хватают еЈ и тащат, как куклу, к стоящему у
стены перевЈрнутому кресту из двух брЈвен. Визгливо сквернословя, они
раздевают Соню, царапая еЈ острыми жЈлтыми ногтями, и привязывают вниз
головой за ноги на кресте. Нил Гаврилыч хрипло взывает к Богу, чтобы
покрыть его отборной тошнотворной руганью. Старуха Григорьевна прибивает
Сонины руки гвоздями к перекладине. От боли Соня закатывает глаза и дико
орЈт. Бесноватые бабки выползают из всех углов, щипают тело девочки и суют
кривыми пальцами ей в глаза, а одна из них, Ульяна Игнатьевна, тычет в
живот Соне сапожным шилом. Нил Гаврилыч направляется к месту действия,
чтобы изнасиловать Соню, пока она ещЈ жива. Но горбунья хватает его за край
рубахи и он непонимаще и зло ревЈт, тыча руками в воздух. Наконец старух
становится так много, что они поднимают верЈвками крест с пригвозждЈнной к
нему Соней и крепят его на стене.

В зареве свечей видны следы ожогов и синяков на теле Сони. Подходит
горбунья, от которой сильно пахнет мочой. Соня, кривясь от боли,
всматривается в еЈ перевЈрнутое лицо. Уродка прижимает растопыренную ладонь
к сониному животу.

Я убью тебя и моей силы будет больше. Незачем делить силу. Скоро везде
будет моя сила. Отец отдаЈт тебя мне.

Маша протягивает в сторону руку, повисающую в пространстве. Из темноты в
неЈ ложится шило. Маша сжимает кулак и приставляет холодное колючее шило к
сониной груди напротив сердца.

Уходи, говорит она и нажимает всем телом. Шило с тихим влажным хрустом
проникает в Соню, которая вздрагивает, не закрывая уже больше стекленеющих
глаз.

Маша вынимает шило, за которым из дырки в сониной груди сразу начинает течь
струЈй кровь, и поворачивается к пастве.

- Мы причастимся ею, - говорит она. - Дайте только крови стечь на пол храма.

В ответ ей раздаЈтся склеротический вой. На фоне изумлЈнно раскрытых
остановившихся глаз распятой и кровоточащей Сони начинается земляная
свадьба.

Путеец Василий совершает свой утренний обход. Он уже сильно напился по
мучительной необходимости ежедневного опохмеления, поэтому ноги его ступают
неровно, грузно сдвигая насыпной гравий. Василий неразборчиво гундит,
пытаясь песней разбавить монотонную тоску своего пути, покрытого моросящим
осенним дождЈм. Временами он с глухим звоном ударяет железной палкой по
рельсу, прислушиваясь к отражению звука в неоглядной полевой дали. Рабочая
жизнь Василия была бы похожа на путь осла, отставшего от своего каравана,
если бы не пойло, которое он непрестанно заливает себе в глотку. От пойла
Василию делается всЈ до одного места и он забывает свой исчезнувший в
зеркальной дали караван.

С мычанием Василий поднимает глаза от шпал и видит, как по железнодорожному
пути идЈт голая грязная молодая женщина с пятном крови на лице. Василию
наплевать, кто избил и изнасиловал женщину, он просто смотрит на еЈ
ступающие по шпалам голые ноги. Он знает, что теперь придЈтся давать
свидетельские показания серым милиционерам, но на это ему тоже наплевать.
Он смотрит на голые ноги женщины, пока она не подходит совсем близко. В
руке она держит искривлЈнный на конце кусок ржавого железа. Женщина
проходит мимо Василия и тот решает немного выждать, прежде чем обернуться и
посмотреть на еЈ голый зад. И тогда железная палка наотмашь бьЈт его сзади
по голове.

Василий валится на насыпь и сползает по сыпящемуся гравию вниз. Женщина
ускоряет его сползание ударами ноги, затем снимает с Василия в кустах
одежду и надевает еЈ на себя. Из кармана оранжевой куртки она достаЈт почти
пустую бутылку вина и выпивает остаток. Потом она подбирает железную палку
Василия как оружие более сильного действия и снова выбирается на насыпь.
Невидяще глядя вдаль, она вытирает мокрой от дождя ладонью кровь на лице.
Потом она улыбается, потому что вспоминает наконец своЈ имя. ЕЈ зовут
Наташей. От трупа Василия начинается еЈ новый кровавый путь.

В девять часов утра Наташе открывает дверь пенсионерка Надежда Филипповна,
ведущая домашнее хозяйство в квартире своего женатого сына Романа. Дождь
уже окончательно смыл с лица Наташи кровь, а железную палку она выбросила в
кусты. Наташа называется ремонтной рабочей и вежливо просит испитым голосом
воды из крана для утоления жажды. Надежда Филипповна, морщась от исходящей
от Наташи вони, которую она объясняет простым происхождением девушки, всЈ
же приносит ей воду в чашке, высовываясь из дверей, воспользовавшись чем
Наташа сильно бьЈт еЈ кулаком в лицо. Пенсионерка падает и Наташа добивает
еЈ ногой, явно наслаждаясь возвращающейся к ней силой. Затащив труп в
квартиру, она выбирает себе одежду и обувь из гардероба невестки убитой,
выливает на себя полфлакона духов, моет руки и голову в ванной, живьЈм
съедает пойманного в клетке суматошного попугайчика, не выплЈвывая даже
пЈрышек, и густо красит себе мЈртвые губы найденной в ящичке у зеркала
помадой. Потом она наводит себе глаза, наносит пудру на припухшие дыры по
бокам носа, скрепляет волосы заколкой и мажет ногти кисточкой, макая еЈ в
бутылочку с розовым лаком. Когда она выходит из квартиры, от обычной
молодой и симпатичной женщины еЈ отличает только спрятанный в рукаве
дублЈнки кухонный топор для рубки костей.

Около половины одиннадцатого Наташа убивает ударом топора по голове в
парадном девятиэтажного дома ученика шестого класса Володю, который со
своим товарищем Игорем прогуливает школьные занятия. Игорь пытается бежать,
но Наташа догоняет его на лестнице, хватает за шиворот и тоже бьЈт топором
по голове. Ноги мальчика теряют под собой ступеньки, и он повисает в
наташиной руке. Она разбивает обоим школьникам лица об стену парадного и,
держа их за волосы, размазывает кровь и мозги толстыми полосами по белой
штукатурке. При этом она представляет себе на месте мальчиков Соню и еЈ
маленьких друзей.

ЕщЈ через полчаса Наташа нападает на школьницу Лиду, возвращающуюся домой
после укороченного учебного дня, только потому, что у неЈ такого же цвета
волосы, как у Сони, затаскивает еЈ в подворотню, душит и, прокусив горло,
пьЈт еЈ горячую детскую кровь, текущую Лиде за ворот куртки, держа труп за
виски, так что ботинки девочки упираются ей в колени. Потом, положив Лиду
щекой на парапет, Наташа с матом отрубает ей голову топором, чтобы не Лида
не встала и не начала снова ходить.

Около полудня Наташа в подворотне убивает ударом топора по голове женщину
средних лет, чтобы забрать у неЈ кошелЈк с деньгами. На эти деньги она
покупает в хозяйственном магазине настоящий мясной топор, а прежний
выбрасывает в канализацию.

После этого Наташа кружит по городу, как бешеный волк, разбивая топором
головы детям среднего школьного возраста и обмазывая их светлой кровью
стены домов. Она чувствует, что милиция уже сжимает вокруг неЈ смертельное
кольцо. Иногда она слышит на соседней улице лай боевых собак и истошный
кликушеский вой сирен. Около четырЈх часов еЈ пытаются задержать, и она
бежит навстречу милицейской машине, сжимая в руке топор. Двое милиционеров,
надрываясь, кричат ей навстречу, приказывая остановиться. Пистолетные пули
прошивают ей одежду на груди, заливая кровью белую блузку под расстЈгнутой
дублЈнкой. Наташа со вскриком бьЈт одного из милиционеров топором, попадая
по плечу. Второй продолжает стрелять в неЈ сзади. Одна пуля бьЈт Наташу в
голову. Несмотря на боль, она сильным ударом топора убивает упавшего на
асфальт раненого врага и подбирает пистолет. Второй милиционер бежит к
машине. Кутаясь в простреленную дублЈнку и пряча в кармане добытое наконец
оружие дистанционного действия, Наташа уходит мЈртвыми темнеющими улицами.
Круг еЈ кровавой траектории замыкается, возвращаясь к химическому бастиону
среди полей. В наступившей темноте она подходит к ссыпной яме, откуда
выбралась на бледном осеннем рассвете и, остановившись у накренЈнного
неровностью земной поверхности автобуса и закинув голову с разинутым ртом,
пьЈт холодный дождь.

Именно в этот момент Соня снова начинает видеть своими широко раскрытыми
глазами. Это комсомольский значок, закалЈнный на пламенной груди молодой
партизанки и ставший теперь частью души Сони, защитил сердце девочки от
смертельного удара шилом. Крест, на котором она распята, уже лежит на полу
посреди чЈрной церкви, а кругом снуют сатанинские старухи, готовясь
изжарить и сожрать Соню. У алтаря сидит горбатая Маша, голыми руками
разжигая кучу сырого хвороста. Сожмурившись от боли, Соня срывает
хрустнувшие руки с гвоздей и встаЈт с креста. Каннибалки шарахаются от неЈ,
окружая горбатую Машу и крысино вереща. Соня поднимает голову к куполу
церкви и видит нарисованный там небесный свод, и горящее длинными языками
солнце посреди него. Соня улыбается, снова отыскав нить своей вечности и
медленно поднимается в воздух.

Ах, какой свободой наполняется мерно бьющееся сердце Сони, когда ноги еЈ
отрываются от земли, стремясь к нарисованным облакам, а глаза постепенно
проплывают мимо колонн, лишь для правдоподобия поддерживающих церковный
купол... Какая тьма струится в еЈ крови, полной звЈздной пылью и холодом
бесконечных пространств, которые не в силах обогреть ни одно солнце..

Застыв на высоте трЈх метров, Соня смотрит вниз и встречает злобный взгляд
маленькой горбуньи. Старухи стаей худых чЈрных птиц шелестят вокруг своей
хозяйки сухими губами, нашЈптывая проклятия. Соня берЈт обеими руками из
нарисованного неба огненное колесо и бросает его Маше в голову. Горящие
старухи визжа рассыпаются по церкви, освещая своим пламенем давно забытые
иконы. Как болотная кикимора, вторит их истошным предсмертным крикам
весЈлое эхо. Одна за другой они падают на пол, превращаясь в продолговатые
вьющиеся костры, напоминающие Соне еЈ последнее пионерское лето.

Одна только Маша остаЈтся невредимой после удара огненного колеса. Пламя
только опаляет ей косы, и она, прикрыв растопыренной ладонью лицо,
продолжает смотреть на Соню. ЕЈ глаза однако утратили власть над воскресшим
сониным телом, в груди которого светится рубиновый металл. Когда она
понимает это, сгусток невидимой тяжести проходит мимо резко отодвинувшейся
в воздухе Сони, обдав еЈ зловонным ветром, и бьЈт в стену церкви, пуская
трещины по поверхности фресок. Следующий удар уходит в темноту ненамного
выше сониной головы. Соня едва успевает спрятаться за ближайшую колонну и
оттуда швыряет в