Ј стали голубыми, и Вера очень испугалась, что
Аня отравится. Вера вообще относится к Ане, как к младшей сестре, всегда
вступается за неЈ, и Аню никто не может обидеть, потому что все уважают
Веру, хоть она и не старше других, но держится по-взрослому, и Катя рядом с
ней тоже чувствует себя взрослой, они ведь иногда ходят с Верой в степь
смотреть в будущее, и Аня ходит с ними, она тихо сидит в балке и не мешает,
только смотрит на грезящие лица подруг и наверное представляет себе, как
светло там, на белых берегах смерти, а никто больше не знает о будущем, и
даже Саша, которой уже двадцать лет, она комсомолка и читала почти все
книги, которые написали Ленин и Сталин, не знает ничего о синих реках
смерти и кровавых маковых полях, где бродит жизнь Великого Вождя в
белоснежном своЈм кителе. Это их собственная тайна, и знает о ней ещЈ
только Он, который сам видел их глядящими вниз с сияющих мягких облаков.

Сны Кати становятся со временем не такими пугающими, она привыкает и к ним.
Катя уже знает, что за домиком в степи есть старое, обглоданное дождями и
ветром дерево, тополь, он совсем не похож на стройные молодые московские
тополя, он тополь только по листьям, но Катя всЈ равно любит приходить к
нему, потому что он единственное дерево в окрестной степи, и отец тоже
часто встаЈт с лавочки и ходит смотреть на тополь, гладит руками его ствол,
пожелтевшие листья шуршат на ветру, осыпаясь с ветвей, но сколько бы они не
осыпались, остаЈтся всЈ равно много, словно сорванные раз, приносятся они
потом ветром вновь к родным ветвям и врастают в них, чтобы завтра осыпаться
опять. Мама не ходит к дереву, она сидит на лавочке или занимается чем-то
внутри дома, однажды она испекла оладьи на сковородке, они были тЈмные от
мЈда и очень сладкие, Катя съела только один, потому что когда она его
съела, ей стало страшно, она почему-то испугалась, что мама хочет еЈ
отравить. Это был диковатый и непонятный страх, он возник сам по себе, в
свете качающегося фонаря, в непреходящих сумерках остановившегося там
времени, Катя украдкой взглянула в лицо матери и снова перестала еЈ
узнавать. Эта женщина, стоявшая перед ней, словно притворялась еЈ матерью,
и всЈ получалось у неЈ, походка и движения головы, одежда и руки, только
лицо иногда ускользало из еЈ власти, становясь незнакомым и чужим. С отцом
такого не бывало, он всегда был собой, а на мелочи, появившиеся лишь
теперь, вроде золотого блеска во рту, Катя старается не обращать внимания.

В конце сентября дети после уроков начинают ходить на строительство нового
завода, чтобы оказывать помощь рабочим и тем самым приобщаться к
коммунистическому труду. Завод должен получиться огромным, и котлован его
похож на озеро, из которого ушла вода, а наполовину возведенные корпуса
цехов белеют далеко в степь, окружая своими стенами горы песка и даже
участки дикой травы, словно завод расширяется уже без ведома человека, и
рабочие не успевают осваивать его новые территории. Дети приходят на
строительство после полдника, они убирают с верхних этажей мусор и таскают
наверх вЈдра с цементом и краской, а девочки приносят строителям испечЈнные
в столовой детдома пирожки с капустой. Каждое пионерское звено получает
своЈ задание, и все стремятся выполнить его как можно быстрее, чтобы
перевыполнить план.

На четвЈртый день работы Катя поднимается на верхний этаж главного корпуса
с двумя пустыми вЈдрами из-под строительного мусора, через прямоугольные
пробоины окон косо падают лучи заходящего солнца. Наверху никого уже нет,
взрослые рабочие спустились на ужин в свой маленький посЈлок на краю
котлована, а пионерская смена брошена сегодня на соседний корпус, где нужно
было очистить от цементного песка подвал, только Катя, Вера и ещЈ одна
девочка работают здесь. Катя ставит вЈдра у едва начатой стены, которая
построена ей всего по колено и смотрит на две широкие белые линии, уводящие
взгляд за собой, в степь, прямо к опускающемуся солнцу. На небе висят
загоревшиеся облака, далеко, у самого горизонта, тянется птичья стая. За
Катей поднимается Вера, которая в рукавицах из мешковины несЈт две уже
высохшие после покраски рейки. Рейки они красили сами и извели на них уйму
краски, наверное, в два раза больше, чем истратила бы тЈтя Тамара, их
скуластая загорелая начальница из строителей, но краски всЈ равно очень
много, главное, что этот корпус, как сказала тЈтя Тамара, нужно построить
побыстрее, потому что он главный и должен начать жить раньше всех. Катя
оборачивается на звук постукивающих о ступеньки реек, лицо Веры выглядит
усталым, на лбу выступили капли пота, как на бутылке холодного ситро, но
она улыбается, потому что это очень хорошо: сделать свою работу и теперь
увидеть сверху степь, покорЈнную человеческим трудом, и их тоже, ведь в
этих каменных глыбах, горами вздымающимися теперь над землЈй, есть и толика
их усилий, и солнце, тонущее в своЈм красном сне, ласково греет им лица,
потому что оно также окончило на сегодня свой труд, вместе с ними.

- У тебя есть? - тихо спрашивает Катя.

- Есть, - так же тихо отвечает Вера и, оглянувшись по сторонам, снимает
рукавицы, бросает их на рейки.

- Давай прямо тут, - предлагает Катя. - Немножко.

- Что, все уже ушли?

- Да, у них ведь ужин.

Вера садится на пол, прислонившись спиной к стене и вытаскивает из кармана
свЈрнутый платок. Катя получает косячок и тоже садится на пол. После работы
хочется пить, и горечь ещЈ больше высушивает рот, но облака разгораются всЈ
ярче, шерсть пламени срывается с них, и земля начинает течь под стену у
ног, еЈ гонит от солнца неумолимый ветер, будто солнце - это магнит с
обратным действием. Косячок невелик, и Кате не удаЈтся сегодня взлететь,
она просто сидит и весело смотрит на ползущую землю, на Веру, откинувшую
рядом голову назад, курчавые локоны еЈ шевелятся, глаза наполнены искрами
изнутри, совсем как горящие облака. Приходит Аня, искавшая подруг на
простреленных огненным светом лестничных пролЈтах бетонных башен, она молча
садится рядом, ставит колени перед лицом и складывает на них руки, а на
руки кладЈт подбородок. Катя поднимает край своего тЈмно-синего фартука,
испачканного цементом, выше колен и смотрит на свои ноги, вытянутые по
полу, стройные, мягкие и сложенные вместе, как у новой куклы. Ей
попеременно кажется, что это еЈ ноги, и что чужие, но потом почему-то
становится жалко их, словно они сделаны из мокрого песка и их сейчас смоет
волной прибоя. Тогда она поднимает глаза вдаль, на светлые постройки в
траве, и думает о том, что здесь будет не просто завод, а целый город,
маленькая Москва, очень зелЈный, весь в садах, которые весной станут цвести
белым, как снег, и будет много фонтанов, и отсюда можно будет увидеть
убегающие вдаль поезда и яркий матерчатый купол цирка.

Розоватые от садящегося солнца парапеты, стремящиеся по плечи в травах к
горизонту, кажутся Кате широкими каменными дорогами, платформами,
готовящимися поддерживать в будущем нечто невообразимое, огромное, чему
необходимо будет идти до самого неба, скоро она увидит, скоро поймЈт, что
тут строится, как будет выглядеть завтра социализм, увидит и узнает в нЈм
знакомые черты, контуры стен Вечного Кремля, блики мерцающих рубиновых
звЈзд, котлованы маковых полей, просторные площади аэродромов. Катя
вытягивает раскрытую руку навстречу солнечному пожару, чтобы увидеть еЈ
насквозь, ведь это еЈ собственная рука, которую она чувствует своей, и
вместе с тем эта самая рука наносила сегодня краску на тонкие рейки,
которые будут вставлены в камень и останутся в нЈм надолго после того, как
Катя уйдЈт, они останутся в далЈком будущем, и другая девочка, папа которой
станет работать на новом заводе через много лет, папа которой не станет
портить чертежи и саботировать социалистическое производство, потому что
тогда, через много лет, не останется уже никаких капиталистов, никаких
врагов, они все умрут и станут немым прахом прошлого, некому и незачем
станет делать зло, так вот эта будущая девочка сможет увидеть те же стены и
окрашенные Катей рамы окон, и в них она увидит руки Кати и еЈ счастливые
глаза. Кате очень хотелось бы узнать эту будущую девочку и подружиться с
ней, но ей немного страшно, потому что там, в будущем, все люди станут
намного лучше, чем теперь, и там уж точно, например, никто не станет делать
ночью того, что нельзя.

Назад они идут всем отрядом, по широкой степной дороге, разъезженной
колЈсами грузовых машин. От дороги над травой поднимается пыль, стелется
дымными шлейфами и растворяется в наступающих сумерках. В этой пыли ещЈ не
совсем отошедшей от яркого полусна Кате чудится нечто волнующее и пугающее,
словно в высокой траве таятся те непохожие на обычных людей существа еЈ
снов. Зачем они здесь, спрашивает себя Катя, какова предназначенная им роль
в рождении нового будущего? Зачем мне нужна память, почему у человека
обязательно должны быть отец и мать? В следующий раз, когда пойду к ним во
сне, это будет последний раз, решает Катя. Я скажу им: прощайте.

2. Колдуны зла

Ночью дует сильный ветер, такой сильный, какого не было раньше. Он бьЈт
своим тяжЈлым птичьим телом в стЈкла и стены дома, с сухим свистом рвЈт
траву с земли, даже звЈзды спрятались от него где-то в небесной черноте,
забрались в свои раковины, сомкнули створки век. Катя бессильно лежит на
кровати, раскинув руки, сон находит на неЈ волнами, делает ей иногда
страшно, заглядывает своим непонятным, полусовиным лицом в глаза, и снова
уходит, как большая тень от облака, оставляя Катю одну на целой земле. ВсЈ
вокруг давно уже спит, несмотря на сумеречное бешенство ветра, словно
решило забыться, провалиться в небытие и так легче пережить наступающую
гибель. В какой-то момент глаза Кати привыкают к темноте и она снова
начинает видеть неясные проблески звЈзд, размытых беспрерывным движением
ветра, и свет фонаря вытекает из темноты, повернувшись к ней, как часовой.
На лавочке перед домом никого нет. Катя огибает стену и смотрит на
нагнувшийся к траве тополь, теряющий листву, она срывается с веток шурша,
как тЈмное пламя, и улетает вдаль. Она входит в дом, где никогда ещЈ не
была, отец сидит за столом, глядя перед собой, мать стоит у печки, лица у
них желты в отсвете печного огня, кожа стянута, морщинясь на швах, чтобы
сузить черты глаз, изогнуть тонкие носы, изобразить маски сухих листьев или
птиц. Вот они какие на самом деле, думает Катя, теперь я знаю, они только
притворялись другими.

Она стоит на пороге и чувствует, что в комнате ещЈ кто-то есть. В мазутных
тенях по углам, куда не проникает свет огня. Кто-то прячется там и следит
за ней. Кто это? От страха на глазах Кати выступают слЈзы и корни волос
шевелятся, будто по ним ползают крошечные черви.

- Уходи, - шепчет ей кто-то, так тихо, что нельзя определить, откуда. -
Уходи и больше не возвращайся сюда.

- Кто ты? - спрашивает Катя. Язык начинает неметь у неЈ во рту.

- Катя, - каплет на неЈ из подстенной тьмы. - Закрой глаза.

Катя послушно закрывает глаза, нащупывая рукой дверной проЈм, чтобы
побежать в степь, где холодно и темно, но всЈ равно лучше, чем в страшном
доме. Она понимает, что сейчас это что-то, что ей нельзя видеть, вышло на
свет, она слышит тихий шорох, словно комкается тонкая бумага, она кричит и
просыпается, вжавшись изо всех сил в постель, и шорох кажется ей
существующим на самом деле, но как только она пристально вслушивается,
сразу исчезает и не повторяется больше. Уходи, думает Катя, я не слышала
тебя, уходи, я никому не скажу, только не говори со мной, не видь меня,
забудь, что я есть.

Она боится пошевелиться, потому что тогда еЈ найдЈт то, из сна. Оно здесь,
близко, и если оно почувствует Катю, еЈ ничего не спасЈт, она может
кричать, но никто еЈ не услышит, и встать она не сможет, оно придЈт, скажет
ей закрыть глаза, и когда она их закроет, оно сделает с ней страшное,
страшное. Вот он снова, этот тихий шорох, там за окном. Катя осторожно,
стараясь не шуметь, поворачивается лицом в подушку, чтобы как можно меньше
отличаться от своих спящих подруг.

- Ты слышишь меня? - спрашивает шЈпот сквозь стену, и камень не в силах его
приглушить. Катя узнаЈт голос, это же девочка из сада. Она представляет
себе еЈ лицо, покрытое холодными каплями росы. - Не прячься, я знаю, что ты
здесь. Только закрой глаза, и я приду. Ты станешь мной, я стану тобой.
Хочешь?

- Нет, - беззвучно говорит Катя в подушку.

- Боишься, - тихо шепчет девочка из сада. - Трусишка.

- Уходи, - шепчет Катя. - Ты не настоящая, ты мне только снишься.

- Ты дура, - произносит шЈпот за стеной, и наступает тишина. Катя тихонько
встаЈт и босиком идЈт в коридор, нащупывает на табуретке спички, зажигает
одну и поднимается по лестнице на второй этаж, где живут взрослые. Как
маленькое привидение, она тихонько приоткрывает дверь во вторую комнату
слева, и в лицо ей поступает тЈплая духота, скрипит кровать, словно
пережЈвывает по-коровьему темноту, сонно и тяжело мычит Саша, пахнет
испарениями человеческого тела и нестиранными носками. Катя останавливается
у порога, притворяя за собой дверь и терпеливо ждЈт, пока Саша перестанет
мычать. Что-то крепко стукается в ребро кровати, слышен звук выпущенных
газов. Катя морщится и зажигает вторую спичку. На кровати лежит
полузамотанная в одеяло Саша, а на ней - товарищ Ломов, совсем голый, Саша
обнимает его руками, и неуклюжее, раскорячившееся тело Ломова рывками
напирает на неЈ, словно застрявший в грязи грузовик, от душащей тяжести
потного Ломова Саша и стонет, опустив веки и растопырив пальцы рук, лежащих
у Ломова на спине. При огоньке спички глаза еЈ сразу раскрываются, она
вскрикивает, закусив губу. Опершись на кровать, товарищ Ломов
приподнимается с еЈ тела и смотрит на Катю блестящими на неверном свету
глазами, как поднятый из берлоги медведь. Катя тут же гасит спичку, потому
что еЈ больно стало держать.

- Ты что, Катюша? - спрашивает Саша, натужно дыша.

- Я хотела спросить, - говорит Катя. - Может ли такое быть, чтобы из сна
вышел человек и стал жить на земле?

- Нет, такого не бывает, - отвечает Саша. - Тебе приснилось что-то страшное?

- Она мне сказала во сне, что придЈт и поселится во мне, так что я стану
как она, - Катя слышит, как в темноте Ломов встаЈт, пыхтя и ищЈт свою
одежду. - Но я не хочу быть как она, потому что она не настоящая.

- Не бойся, Катя, она не придЈт. Если она приснится в следующий раз, скажи
ей, что ты еЈ не боишься. Она ведь ничего не может сделать тебе, она не
настоящая. Иди ко мне, мы поговорим. Товарищ Ломов сейчас уйдЈт.

Катя подходит к Сашиной кровати, проверяя руками свой путь. Она не зажигает
спички, потому что не хочет увидеть голого Ломова, который страшен и
неприятен. Ломов пыхтит, видимо, надевая свои дурно пахнущие носки. Отыскав
край Сашиной кровати, Катя садится на неЈ, а спички кладЈт на пол. БельЈ на
кровати тЈплое, мятое и влажное от пота. Саша садится, взбивая подушку,
из-под одеяла выходит хвостом терпкий запах еЈ голого тела, потом она
обнимает Катю, прижимая еЈ к себе, как недавно прижимала Ломова.

- Давай, ты останешься сегодня спать со мной. Чтобы не было страшно. Лезь
под одеяло.

- Жарко, - говорит Катя, забираясь с ногами под одеяло. Саша вся в
маслянистом поту, кожа еЈ палит жаром, как обмотанная полотенцем кастрюлька
с картошкой в мундире.

Они молчат, слушая надсадное пыхтение товарища Ломова. Саше душно, она
снимает одеяло со своей груди, пытаясь остыть. Наконец Ломов поднимается с
кровати и уходит. Саша вздыхает.

- Сон - это затмение человеческого сердца, - говорит она Кате. - Когда воля
затихает, может наступить страх. Потому зверь боится в природе всего, даже
когда встречает слабого, тоже сперва боится. А человек победил зверей, хотя
они были сильнее и опаснее его, и не потому, что взял в руки камень, а
потому что у него произошла воля. Она горит в человеке, как огонь и не
позволяет ему бояться, вместо того, чтобы работать и бороться. Так и
Советская власть победила в Гражданской войне против несчЈтного множества
врагов, потому что у неЈ есть своя воля: Партия Большевиков, учение Ленина.
Для такого человека, как Ленин, не существует страшных снов. Он ещЈ в
детстве победил страх одним сознанием, он понял, что сон - это иллюзия
идеализма и заблуждение тЈмного прошлого, как, например, религия. Наука
теперь узнала, что никакого Бога не существует, а раньше все люди боялись
Бога и из-за всяких суеверий умирали раньше, ведь незачем им было бороться
за свою жизнь и за будущее, если всЈ определяет Бог. Такое положение было
выгодно эксплуататорам и священники были их прислужниками. Ленин понял всЈ
это и не стал ходить в церковь, а по ночам спал спокойно, чтобы отдохнуть и
новым днЈм думать дальше о законах мировой революции. Ты не спишь?

- Нет, - отвечает Катя. - А тебе тяжело было под товарищем Ломовым лежать,
он ведь большой и тяжЈлый?

- Тяжело, - соглашается Саша. - Но его жалко, у него всю семью
белогвардейцы перебили, он несчастный человек. Его несчастье - настоящее, а
твой страх - нет.

- Я ведь знаю, что она ненастоящая, а страшно всЈ равно.

- А ты подумай, пойми, чего ты именно боишься. Твой сон - это как кукольный
театр, который ты показываешь сама себе. Он очень похож на жизнь, но это
иллюзия, неправда, это просто игра. И если ты захочешь, она будет такой,
как тебе нравится. Это зависит только от тебя.

- Я не хочу, я правда не хочу, чтобы было страшно.

- А что ты хочешь? Не хотеть мало, нужно чего-нибудь захотеть.

- Я хочу домой, - шЈпотом говорит Катя, и из глаз еЈ сразу начинают течь
слЈзы. - К маме.

Рыдание прерывает Катины слова. Она не может больше ничего говорить, а
может только плакать, и она плачет, утыкаясь лицом в голое горячее плечо
Саши, и смывает с него слезами пот. Саша не пытается еЈ утешить, она молчит
и не верит, что у неЈ тоже наворачиваются слЈзы. Катя плачет сильно,
навзрыд, потом долго ещЈ продолжает всхлипывать и шмыгать носом, вытирая
руками глаза. То, что существует вокруг неЈ на самом деле, - жаркая живая
Саша, душная комната, не ведущая больше никуда, закрытая от всего неба,
спящие в соседних помещениях дети, ночная тишина, вздымающаяся на рябящихся
множественным дыханием волнах человеческой жизни во сне, - это всЈ
обступает Катю, так плотно, что не остаЈтся ни единой щели для страха,
совсем ничего ненастоящего, снова становится спокойно, и она может теперь
жить дальше. Катя засыпает и не видит больше никаких снов.

Через шесть дней Никанор Филиппович повесился. Он опаздывает на урок, и
несколько девочек отправляются узнать, не заболел ли учитель. Среди них и
Катя с Верой, но первой в комнату входит отличница Лиза Перекличко, потому
что она самая смелая из всех, и потому что Никанор Филиппович еЈ больше
всех любит. Но еЈ смелости не хватает: сначала Лиза громко кричит, а потом
падает в обморок. Катя видит за дверью висящего на стене старика, он в
пижаме и глядит на комод, а на комоде тикают деревянные часы. Язык торчит у
него изо рта, штанины пижамы желтеют от мочи, которая разлита лужицей под
босыми ступнями, вытянутыми к полу. Волосы Никанора Филипповича растрЈпаны,
его тапки валяются посередине комнаты, а в углу рядом с ним лежит
перевЈрнутый стул, с которого Никанор Филиппович совершил свой последний
прыжок. Старик висит неудобно, как-то скривившись, наверное, ему больно,
давит петля, но он продолжает висеть, и от этой терпеливости Катю начинает
тошнить.

Потом приходят товарищ Ломов и Саша, они снимают Никанора Филипповича со
стены и кладут на кровать.

- Чего собрались, ступайте в класс! - говорит Саша стоящим у порога детям.
- Тоже хорош, хоть бы дверь запер, сволочь, интеллигенция царская. ВсЈ
равно все вымрут, а детей пугать было незачем.

И тогда товарищ Ломов поворачивается и бьЈт Сашу кулаком в зубы, наотмашь,
так сильно, что она ойкает и, дЈрнувшись головой в сторону, заваливается
набок, быстро пятится, опираясь руками на что попало, и всЈ же падает,
грохается задом об пол, и так сидит, держась