грянувшем смехе сердце Марии останавливается и сильно колет, словно в
него воткнули цыганскую иглу. Она холодея оборачивается назад, проводя
глазами по рядам написанных на доске цифр, которые отсюда кажутся такими
неуклюжими, смешными и чужими, словно написала их не Мария, а кто-то совсем
другой.

- Вон, семь-на-девять - шестьдесят пять! - весело констатирует Лена.

- Это не пять, а три, - жалобно протестует Мария, вжимая пыльные от мела
пальцы в ладони. - Просто тройка плохо вышла.

- Садись, Синицына, - сухо отрезает Антонина Романовна. - Ты не знаешь
самых простых вещей. Ты не делаешь домашних заданий. Если ты не будешь
учиться, ты вырастешь полной тупицей. Если ты в седьмом классе не знаешь,
что такое высота и сколько будет семь-на-девять, то уж извините, тебя
вообще надо оставлять на второй год.

Мария не может больше сдерживаться. СлЈзы потоками текут по еЈ щекам.
Сделав оставшиеся несколько шагов до своей парты, она садится, закрыв
руками лицо и плачет навзрыд.

- Выйди, пожалуйста, Синицына, и реви в коридоре, - говорит через несколько
минут Антонина Романовна. - Ты мешаешь вести урок.

Мария встаЈт и уходит из класса, пошатываясь от рыданий и неумело закрывает
грохнувшую замком дверь. Она прислоняется в коридоре спиной к стенке, еЈ
трясЈт и корчит от судорожного плача. Дверь класса снова отворяется.

- Вернись, Синицына, и закрой дверь тихо, - звучит возле неЈ недовольный
голос Антонины Романовны.

- Не хочууу, - ноет Мария, у которой горе подавило покорность безжалостной
воле взрослых. - Вы хорошо учились, вы и закрывайте.

- Ты мне, Синицына, хамить не будешь, - уверенно предсказывает Антонина
Романовна и, притворив дверь класса, хлЈстко бьЈт Марию рукой по голове.
Мария сжимается от удара.

- Я всЈ расскажу твоему отцу, - продолжает Антонина Романовна. - Мне
осточертело биться над тобой, над твоим хамством и ленью.

- Не надо ему рассказывать, - тихо шепчет Мария срывающимся голосом. - Я
буду хорошо учиться, я все домашние задания буду делать, только не надо ему
рассказывать.

- Нет, я расскажу, - спокойно повторяет Антонина Романовна. - Раз ты его
боишься, я обязательно ему расскажу.

Мария убирает лезущие в рот волосы с покрасневшего заплаканного лица и
вытирает глаза тыльной стороной запястья. Потом она опускается перед
учительницей на колени.

- Пожалуйста, - тихо просит она, - не надо рассказывать, он меня будет бить.

- Встань, Синицына, - твЈрдо говорит Антонина Романовна. - Я знаю, что ты
вырываешь страницы из дневника. У тебя было достаточно времени, чтобы
взяться за ум. Я сегодня же позвоню твоему отцу.

- Пожалуйста, Антонина Романовна, - жалобно шепчет Мария. - В последний раз.

- Никаких последних раз. ВсЈ. МоЈ терпение лопнуло. Отца своего будешь
просить. А меня просить не надо.

- Пожалуйста, Антонина Романовна, я обещаю вам, честное слово, в последний
раз, честное-пречестное... - Мария хватается руками за платье Антонины
Романовны, глядя на еЈ узкие чЈрные туфли с бляшками. Бляшки расплываются в
глазах Марии за туманом новых слЈз и она поднимает голову, пытаясь
различить в этом тумане лицо учительницы.

- Отпусти платье, - резко отвечает Антонина Романовна, борясь с сильным
садистским желанием ударить девочку коленом в рот. - Отпусти, гадость. - В
еЈ голосе чувствуется такая твЈрдость палача, что Мария в ужасе разжимает
пальцы и только смотрит на Антонину Романовну глазами, полными слЈз.
Антонина Романовна поворачивается и заходит в класс, мягко прикрывая за
собой дверь. Она садится за стол, оглядывая класс и думает, слышал ли
кто-нибудь разговор за дверью. Антонина Романовна сильно возбуждена, и от
того, что сидящие за партами дети не могут ещЈ понять еЈ возбуждения, оно
становится только сильнее. В своей памяти Антонина Романовна несколько раз
повторяет удар, который она нанесла Марии, и она представляет себе, как
будет бить девочку отец, жестоко и сильно, наверное до крови. Он, видно,
часто бьЈт еЈ, раз она так боится. У Антонины Романовны был пятилетний сын,
но она никогда его не била, сама мысль ударить его казалась кощунственной,
совсем другое дело эта чужая тупая девочка. Именно то, что девочка чужая,
избавляло Антонину Романовну от перебивающей садистское наслаждение
жалости, а то, что она тупая, придавало побоям искусственное извращЈнное
оправдание, тупых надо бить. Антонина Романовна даже жалела, объясняя у
доски новую теорему, что так мало била Марию, надо было ударить ещЈ, по
рукам, по голове, всЈ равно бы ничего ей за это не было, девочку давно
бьют, она уже привыкла. Сейчас она наверняка стоит за дверью, вытирает
слЈзы и ждЈт, пока прозвенит звонок, чтобы забрать свои тетрадки. Можно
выйти, как бы по делам, и дать ей разок, лучше всего по морде.

Закончив объяснение, Антонина Романовна задаЈт классу ещЈ одну задачу и
осторожно выходит в коридор, как охотник, выслеживающий дичь. Но в коридоре
нет никакой Марии, и Антонина Романовна идЈт в туалет, думая найти еЈ там,
умывающую опухшее после плача лицо. Однако в туалете Марии тоже нет, только
мухи бьются о грязное стекло над засохшими телами своих уже упавших в
безвременье другой жизни сородичей. Антонина Романовна злобно сжимает руки
и тихо ругается таким словом, какого от неЈ никто никогда не слышал. Она с
ненавистью думает о том, как нескоро ей вновь может представиться
возможность избить чью-нибудь тупую дочь.

Путь исканий Антонины Романовны изобличает в ней плохого знатока детской
психологии, потому что Мария ни за что бы не пошла в туалет на том же
этаже, где проходит урок, ведь любая ученица класса, свидетельница еЈ
позора, могла бы ни с того ни с сего застать еЈ там, а Марии теперь очень
не хотелось ни с кем встречаться, ей нужно было дождаться конца урока,
чтобы забрать свой портфель и уйти. Она и не думала даже идти на последний
урок русского языка, который был бы наполнен для неЈ нестерпимым стыдом,
какой Мария испытывала, например, когда Гена Пестов подстерЈг еЈ в узком
коридоре раздевалки и стал лапать, прижав к стене своим сильным тяжЈлым
телом, а Мария не могла даже кричать, да если бы и могла, то не стала бы от
этого самого сжигавшего еЈ душу стыда. Гена тогда долго не мог налапаться и
даже целовал Марию в щЈку своими липкими от какой-то еды, наверное от
пирожка с повидлом, губами, а Мария молча рвалась на волю, упираясь в него
руками, и позорная дрожь окатывала еЈ, как брызги ледяной воды, каждое
мгновение ей казалось, что больше она не выдержит, но невыносимая
реальность длилась и длилась, как кошмар, от которого нет пробуждения.
Наконец кто-то стал спускаться по лестнице в раздевалку, и Гена оставил
Марию, нырнув в душный увешанный одеждой полумрак, а она долго ещЈ не могла
опомниться, до самого дома чувствовала следы пальцев Гены на теле и
мучительную дрожь, словно воздух ада проникал в неЈ уже сейчас, на земле.

Умывшись в туалете этажом ниже, Мария прошла пустым, резко пахнущим
мастикой, коридором до ближайшего окна во двор и теперь смотрит в него,
облокотившись на подоконник, через двойное стекло. Она смотрит не наружу, а
на само окно, занозы облупившейся белой краски, под которыми видна чЈрная,
словно сделанная из измельчЈнной в пыль грязи, древесина рам, на мумии
павших мух, невесть как пробравшихся внутрь, в вертикальный мир,
ограниченный двумя стЈклами, и так до самой смерти не понявших, что выхода
нет. Мария ни о чЈм не думает, но слЈзы иногда сами текут из еЈ глаз по уже
неискажЈнному, безразличному лицу, потому что бессмысленное существо Марии,
которое она даже не может себе определить, уже чувствует надвигающуюся из
будущего жестокую судьбу, состоящую сплошь из боли и позора. Оно не может
выразить себя словами, потому что не умеет не говорить, и только
непрекращающееся пришествие слЈз, рождающихся в глазах Марии, есть
воплощение его ужаса перед неминуемым.

Звенит звонок. Когда его эхо растворяется в тЈплых солнечных коридорах
школы, некоторое время ещЈ царствует тишина. Потом за стенами классных
комнат нарастает гомон, за спиной Марии в конце коридора открывается дверь,
и несколько учеников младших классов со смехом вырываются на долгожданную
свободу, на ходу поправляя ранцы и раздавая друг другу пинки. Открывается
ещЈ одна дверь, за ней другая, и скоро весь коридор уже наполнен смехом,
криками и топотом бегущих ног. Мария выжидает несколько минут у окна, и
поднимается наверх, где к Антонине Романовне уже заходят ученики следующего
класса. Машинально ответив на приветствие одной знакомой девочки, но не
решившись поднять на неЈ покрасневшие глаза, Мария быстро собирает свои
вещи в портфель. Лавируя среди ещЈ несущегося коридором потока
младшеклассников, иногда больно задевающих Марию каменным детским локтем
или плечом, она спускается на первый этаж и выходит во двор. На улице
совсем тепло, еле заметные древесные животные ветра пробираются листвой
стоящих перед школой каштанов, на белом заборе, в переменчивом световом
мире виноградных лоз чирикают воробьи. Мария заворачивает за угол школы и,
идя под самой стеной, достигает пролома в заборе. Она оглядывается, чтобы
убедиться, что никто не наблюдает за еЈ бегством, выставляет из отверстия
наружу портфель, затем перебирается сама и быстро идЈт по тротуару к
перекрЈстку.

Когда Мария погружается в прохладную тень родного двора, холод ужаса
пронизывает еЈ. Она думает о том, что сделает с ней отец, если узнает о
двойках. Злополучная страница дневника уже лежит, скомканная в урне на
троллейбусной остановке, Мария вырвала еЈ, зайдя в парадное близлежащего
дома, поставив портфель на пол и прижав раскрытый дневник к животу. Но если
Антонина Романовна действительно позвонит папе, как она говорила... Мария
не хочет думать о том, что будет тогда, но всЈ равно думает, представляя
себе всЈ так, как бывало раньше. Папа будет долго и спокойно говорить с
ней, а потом велит встать на колени, зажать руки между ногами, и начнЈт
бить по голове и, хватая за волосы, по лицу. Это всегда кончается тем, что
Мария начинает вопить и закрываться руками, и тогда отец затыкает ей лицо
подушкой, чтобы соседи не слышали крика, и бьЈт сложенным вдвое ремнЈм,
оставляя на руках кровавые полосы, больно, очень больно, так что в конце
она уже просто свернувшись, лежит на полу, сама прижимая подушку к лицу,
вцепившись в неЈ зубами, и молит про себя, чтобы кончилось истязание, чтобы
очередной удар был последним. Маме папа называет всЈ, что происходит с
Марией, непонятным словом "экзекуция", и мама никогда не жалеет Марию, и
пока та не придЈт вечером к отцу в гостиную и не скажет, что будет изо всех
сил стараться и учиться хорошо, вообще не разговаривает с ней и на любое
слово Марии отвечает, что не хочет разговаривать с проклятой дурой.

Сама мама бьЈт Марию редко, в основном тогда, когда Мария провинилась, а
отца нет дома или он устал, только один раз родители били Марию вместе,
когда она случайно разбила вазу, которую папа подарил маме на день
рождения. Это было два года назад, но Мария помнила до сих пор, как мама
сильно дЈргала еЈ за волосы, зажав рот подушкой, заглядывала в глаза и
говорила: "Будешь ещЈ, дрянь? Будешь ещЈ, дрянь?", а папа стегал ремнЈм по
чему не попало, и лицо его было покрасневшим и таким страшным, что долго
потом снилось Марии. Родители в тот день были страшнее животных, словно
взбесились, а когда Мария уже лежала в постели, дЈргаясь от плача, потому
что всЈ у неЈ болело и она думала, что умрЈт, они как-то странно выли у
себя в комнате, и мать кричала, словно отец хлестал еЈ саму ремнЈм, только
звука ударов слышно не было, а может Мария просто оглохла от долгого плача
и крика.

Сегодня суббота, но Мария надеется, что отцу пришла очередь дежурить в
больнице и он придЈт домой только завтра. В полутЈмном парадном, куда,
просачиваясь сквозь угол пыльного окна, проникает лишь ничтожно малая часть
властвующего снаружи солнечного света, она нажимает тугую и шершавую от
спичечных ожогов кнопку лифта, цвета засохшей крови. Лампочка внутри кнопки
не зажигается, но лифт вздрагивает где-то под крышей дома, в своЈм логове,
вздрагивает и замирает, чтобы с лязгом двинуться вниз, как топор огромной
гильотины небес.

Стоя в его тускло освещЈнной кабине, Мария смотрит на пыльную линию чЈрной
резины, разделяющую сомкнутые двери, глупо, как кролик, видящий приближение
мужика с тесаком. Сердце бешено колотится у неЈ в груди, словно пытаясь
вырваться из обречЈнного на нестерпимые мучения тела. В лифте противно
пахнет табаком и удушливыми дешЈвыми духами. Возле панели с кнопками этажей
на пластмассе нацарапано изображение мужских гениталий с соответствующей
подписью.

Мария отворяет дверь квартиры своим ключом и сразу обнаруживает туфли отца
на коврике в прихожей под вешалкой. НетвЈрдыми шагами она проходит
коридором, останавливается возле двери гостиной и говорит сидящему в кресле
с газетой отцу:

- Привет, папа.

- Принеси мне дневник, - не поднимая глаз от газеты, говорит отец, и Мария
понимает, что Антонина Романовна уже позвонила ему прямо из школы. В голове
Марии встаЈт холодный фонтан и она чуть не падает в обморок.

- Сейчас, я только переоденусь, - тихо мямлит она и идЈт в свою комнату,
уже плохо понимая, что она должна делать и где она находится. В комнате она
ставит портфель на пол у письменного стола и садится на стул. На лице Марии
выступает пот. В первое мгновение она поддаЈтся надежде, что, может быть,
отец ничего ещЈ и не знает, а просто решил проверить еЈ дневник. Он может
не заметить вырванной страницы и всЈ обойдЈтся. Но Мария сразу убивает эту
надежду, уж слишком холодно звучал голос отца, он даже не ответил на
привет, сразу потребовал дневник, конечно, он уже всЈ знает. Море
безысходности заливает Марию, она затравленно оглядывается по сторонам,
словно пытаясь отыскать в окружающих предметах хоть какой-нибудь выход, но
понимает, что еЈ комната - это просто ловушка, в которую она попалась, и
теперь ей конец. СлЈзы снова проступают на глазах, она всхлипывает и
прижимает дрожащую руку согнутыми пальцами ко рту.

- Мария! - зовЈт еЈ отец. Он хочет взять еЈ за волосы и бить. Она вдруг
вспоминает, что около него на стуле лежал вынутый из брюк ремень. Сперва
она не обратила на ремень внимания, но он автоматически запечатлелся в
памяти, и теперь всплыл, как символ неотвратимого наказания, которое
начнЈтся уже скоро, через несколько минут. - Мария! - кричит из комнаты
отец, и в голосе его уже проступают нотки ярости. Мария понимает, что чем
злее он будет, тем дольше будет еЈ истязать, и встаЈт со стула, чтобы идти
на казнь. Она вся дрожит, целиком, когда пробирается коридором, касаясь
стен, к двери гостиной, держа в руке дневник.

- Я иду, папа! - выкрикивает она, стараясь подавить слЈзы. Однако на самом
пороге камеры пыток страх побеждает еЈ. - Сейчас, я только зайду в туалет,
- говорит она. Да, ремень лежит на стуле. Отец смотрит на неЈ со своим
безжалостным спокойствием, откладывая газету в сторону. - Я только в
туалет, - повторяет Мария, прижимая дневник к груди.

- Хорошо, - отвечает отец. - Давай быстрее.

Мария направляется к двери туалета, соседствующей с входной, и, не отдавая
себе отчЈта, что творит, сбрасывает тапки, всовывает ноги в туфли, тихонько
открывает дверь квартиры и выбирается на лестничную клетку. Не затворив за
собой дверь, чтобы не щЈлкнуть замком, она бросается по лестнице вниз,
боясь связываться с лифтом, она бежит и бежит, перепрыгивая через
ступеньки, одной рукой хватаясь за перила, а другой держа дневник,
спускается до первого этажа и выбегает на улицу, несЈтся вдоль дома, у
самой стены, так чтобы еЈ нельзя было увидеть с балкона, заворачивает за
угол, пересекает по вытоптанной тропинке газон и только тогда переходит на
быстрый шаг, задыхаясь и оглядываясь, потом перебегает проезжую часть и
прячется за газетным киоском на остановке троллейбуса. Уже там, в
прохладной тени каштана, прислонившись спиной к железной крашеной синим
стенке киоска и упираясь ногами в забросанный окурками и обЈртками
мороженого участок ничейной земли, Мария осознаЈт последствия своего
бегства и ужасается им. Она представляет себе, что отец уже ищет еЈ,
находит открытую дверь, идЈт по еЈ следам. Она осторожно выглядывает из-за
киоска на другую сторону дороги, но отца там нет. Возле каштана стоит
полная женщина с сумкой, откуда торчат стебли зелЈного лука. Мария знает,
что все взрослые находятся в сговоре между собой, и что если сейчас
появится отец и начнЈт звать Марию, эта самая женщина выдаст еЈ, потому что
в лице женщины тоже нет никакой жалости, она тоже принадлежит сообществу
взрослых и тоже бьЈт своих детей.

Троллейбус всЈ не едет. С его красным телом, увенчанным тонкими рогами
штанг связана теперь единственная надежда Марии. Ей нужно как можно быстрее
уехать отсюда, всЈ равно куда. Мария стряхивает с платья лоскуток паутинной
пыли, прицепившийся к нему, вероятно, во время спуска по лестнице, вытирает
глаза и снова выглядывает из-за киоска. Отца по-прежнему не видно на той
стороне. Мария смотрит, как девушка с лицом неправильной формы, наполовину
освещЈнная солнцем, продаЈт двум школьникам мороженное из белого ящика, на
котором нарисован смеющийся пингвин. Марии тоже очень хочется есть. Вдруг
на тротуар из двора выходит отец. Он внимательно оглядывается по сторонам,
ища глазами Марию, которая снова прячется за киоск, до боли стискивая
пальцами пластиковую обложку дневника. Она слышит, как из-за поворота
выезжает троллейбус, тягуче визжа и поминутно притормаживая, чтобы выбрать
себе нужную дорогу на глади шоссе. Женщина с сумкой уже движется в сторону
бровки, но Мария ждЈт до последнего, и только когда слышит стук открывшихся
к спасению дверей, покидает своЈ убежище и заходит в жаркую духоту
электрической машины, где сидят покрытые горячим потом пассажиры и бьются о
стекло перевозимые против их воли на неизмеримые пространства голода мухи.
Мария, едва зайдя в троллейбус, сразу же приседает, делая вид, что ей
что-то попало в туфель, на самом же деле, конечно, для того, чтобы отец не
заметил еЈ в полупустом троллейбусе через окно. Грязный резиновый пол под
Марией трогается, троллейбус набирает скорость, минует перекрЈсток, и
только тогда Мария влезает на жЈсткое сидение с разодранной спинкой, упирая
колени в твЈрдую плоскость предыдущей, и начинает думать о возвращении
домой.

Ведь у неЈ нет никакого другого пути кроме пути назад, ей негде больше
жить. Когда она вернЈтся, родители, наверное, будут бить еЈ, как тогда, за
вазу. Мария решает заболеть на улице от голода в надежде, что тогда еЈ,
может быть, наконец пожалеют, поймут, наконец, до чего они еЈ довели,
потому что Мария до сих пор, несмотря на все истязания, всЈ ещЈ верит,
родители ведь любят своих детей. Когда она болела зимой гриппом, мама ведь
не ходила на работу и сидела у еЈ постели, поила Марию чаем с малиной,
мерила ей температуру и вздыхала, а ещЈ по утрам пробовала лоб Марии
губами, хотя могла сама заразиться и заболеть. А папа ведь подарил ей на
день рождения велосипед, хотя Мария плохо училась и у неЈ в третьей
четверти были почти все тройки.

Размышляя о своЈм мученичестве, Мария всЈ же решает сперва зайти в гости к
Наде Масловой, чтобы поесть, потому что от голода у неЈ уже начинает болеть
живот, а денег совсем нету. Надя живЈт через четыре остановки, но когда
троллейбус подъезжает к еЈ шестнадцатиэтажному дому, Мария вдруг понимает,
что у Нади еЈ сразу найдут, наверное, отец уже позвонил родителям Нади,
ведь он знает, что у Марии нет больше близких подруг. Поэтому Мария решает
поехать к Рите Голубковой, которая живЈт ещЈ через три остановки и учится в
другой школе, а знает еЈ Мария с кружка художественной аппликации при
дворце пионеров, куда ходила в прошлом году. Мария не была у Голубковой со
времени еЈ дня рождения, то есть с сентября, но подумала, что если она
вдруг придЈт к Рите, еЈ уж по крайней мере накормят обедом.

Мария выходит из троллейбуса на площади, где ещЈ цвету