лянусь тебе на нЈм, именем Партии. Ну
пожалуйста, открой глазки. Я умоляю тебя, - в голосе Ольги Матвеевны
послышались слЈзы. - Ты не понимаешь, нас всего двое сейчас на свете, ты и
я. Никого больше нет.

Катя плачет из-под закрытых глаз. СлЈзы она не вытирает, потому что думает,
что сейчас всЈ равно умрЈт. Но холодный клюв, упЈршийся ей в голову,
соскальзывает вниз.

- Ладно, живи, - чужим голосом произносит Ольга Матвеевна. - Раз не хочешь
по-настоящему, - голос еЈ срывается.

Катя прижимает ладони к лицу. ЕЈ сильно знобит.

- Гадина, - тихо всхлипывает Ольга Матвеевна. - Что же мне с тобой делать,
гадина?

5. Ангелы

Зину Ольга Матвеевна уволокла потом через дверь сарая куда-то в чЈрный
горизонтальный колодец двора, чтобы она не начала вонять. Натекшее из еЈ
несчастного тела на землю заскребли носками сапог и притоптали, то место
потом поели и порыли крысы. Ночью Катя увидела Зину во сне, одетой в
ватник, она похожа была на мальчишку, губы у неЈ посерели, она курила и
молчала, а потом вдруг коснулась Кати рукой и это было очень больно, как
будто рука Зины была сделана из ледяного железа. Так ничего и не сказав,
она ушла, а Катя снова, привычно заплакала, не от жалости, а от абсолютного
своего одиночества. Зину ведь убили у неЈ на глазах, так и еЈ когда-нибудь
сделают мЈртвой, и никто не поможет.

- Она же не любила тебя, - говорит ей Ольга Матвеевна. - Она просто хотела
кем-нибудь владеть, чтобы ты еЈ боялась. В этом разница - я не хочу, я могу
сделать с тобой всЈ, что угодно. Вот где начинается любовь. Ты понимаешь,
гадина? Я могу вот так взять и врезать тебе по морде. Даже товарищ Сталин
не может, а я могу. Я бы на тебя, зайка, целое ведро кипятка вылила, прямо
на голову, ты ведь такая прелесть!

И Ольга Матвеевна выливает ведро кипятка, только не на Катю, а на Лену
Мошкову из первого барака, привязав еЈ сперва к стулу в том же самом
подполье и исхлестав еЈ пряжкой своего военного ремня, так что на спине и
руках Лены вздуваются алые рубцы, проточенные кровью, и она признаЈтся
Ольге Матвеевне, что состоит в тайном вредительском кружке, организованном
Зиной, что они читают брошюры Ленина, хранящиеся в красном уголке, задом на
перЈд, заменяя "партия", "пролетариат", "коммунистический" и другие важные
слова ругательными, что они учат других девочек курить, непристойно
ругаться и заниматься онанизмом, что кружок их назывался "ЧЈрная зоря", что
все они лижут Зине и по ночам органы выделения и размножения, устраивая
оргии, к которым принуждаются и те, кто не хочет, а под конец Лена выдаЈт
всех своих сообщниц, общим числом девять душ. Надежда Васильевна тщательно
записывает все показания Лены в планшет, сидя на досках, пальцы еЈ мЈрзнут
и постоянно перекладывают ручку поудобнее.

- Видишь, Надя, я ведь тебе говорила, что давно надо было устроить
следствие. Эта антисоветская сволочь никогда не станет на правильный путь,
- заявляет Ольга Матвеевна, глубоко выдыхая и отирая пот с лица. - Сколько
волка не корми, а он всЈ в лес смотрит, - стиснув от натуги губы, она
поднимает двумя руками с пола дымящееся ведро и опрокидывает его на
полураздетую, привязанную к стулу Лену, которая вздЈргивается и визжит так,
что Катя затыкает уши, а Ольга Матвеевна ещЈ ждЈт, пока она наорЈтся и
надрыгается всласть, и только потом, когда Лена уже охрипла и кожа на ней
попузырилась и полопалась до кровавого мяса, особенно на спине, Ольга
Матвеевна берЈт еЈ руками за волосы, зайдя сзади и, упрясь коленом в
исстЈганную спину, сильно рвЈт на себя, ломая девочке шею. Изо рта Лены
выплЈскивается кровь, взбулькивая от воздуха, идущего горлом после
оборвавшегося предсмертного стона, и Надежда Васильевна мучается тяжЈлым
сладостным спазмом живота, со стоном трясясь на досках, она зажмуривается и
ревЈт, как больная скотина, а Ольга Матвеевна дЈргает Лену ещЈ несколько
раз за волосы, внимательно прислушиваясь к хрусту еЈ позвонков. Потом
Надежда Васильевна отвязывает мЈртвую девочку от мокрого дымящегося стула и
тащит еЈ за ноги землЈй, лестницей, мимо Кати сараем, в холодную ночь.

На следующий день допрашивают Лиду Васильеву, тоже из первого, бедная Лида
сразу начинает плакать, как только ей велят раздеться, но упорно не
признаЈтся во вредительстве, за что ей льют кипяток на ступни и колени,
потом Надежда Васильевна разводит в яме на полу огонь и жжЈт Лиде
раскалЈнной докрасна железкой грудь, и тогда Лида хриплым от крика голосом
признаЈтся во всЈм, она громко рассказывает, что есть ещЈ у вредительниц
свои пионерские звенья, а чЈрные галстуки они рисуют у себя на груди
кусками угля, и что планируют ночью убить Макарыча кирпичом по голове и
бежать, уйти в лес, организовать банду и прорываться в тайгу, где до сих
пор бродит недобитая кулацкая сволочь, и что Зина говорила, будто у Ленина
есть сын, которого держат в застенках НКВД, а ему Ленин наказал перед
смертью всю правду, а Сталин хочет сына ленинского расстрелять, чтобы
правда погибла. И пока Лида всЈ это рассказывает, Ольга Матвеевна берЈт и
засовывает ей раскалЈнную железку сзади между ног, и ставит колено Лиде на
спину, чтобы прижать еЈ к железке животом, и Лида даже орать уже не может,
всю еЈ как свело, трясЈтся только на стуле, раскрыв рот, а Ольга Матвеевна
кривится и глубоко железку всаживает, наклоняя Лиду коленом вперЈд, хрипит,
лицо раскраснелось, а Надежда Васильевна как взвизгнет, и сама хвать эту
железку двумя руками.

- Что же она не воет, Ольга, - хрипит она, слюни изо рта, и на спину Лиды
капают. - Что не воет?

- Подогреть надо, дура, остыла уже, - отвечает ей Ольга Матвеевна, тоже
сильно задыхаясь.

Надежда Васильевна вытаскивает железку, из-под Лиды и суЈт еЈ в огонь.

- Мама, - вдруг по-птичьи всхрипывает Лида. - Мама.

- Вот живучая тварь, - удивляется Ольга Матвеевна, ещЈ сильнее нажимая
коленом на склонЈнную спину девочки. - Надя, ну что ты там возишься.

Когда Надежда Васильевна поднимается с корточек от костра и снова всаживает
под Лиду сзади конец железки, алый, как кремлЈвская звезда, Лида не кричит,
она уже успела умереть.

- Подохла, сволочь, - со злым разочарованием, чуть не плача, стонет Надежда
Васильевна. - Вот падло, подохла.

- Ничего, Надюша. Не вечно же она терпеть может. Тебе бы так под жопу
всадить, вот бы выла, - Ольга Матвеевна устало смеЈтся, подмигивая Надежде
Васильевне.

- Мне-то за что, я не враг народа, - обиженно хмурится та, гася сапогом
костЈр.

- Нет? - лукаво улыбается Ольга Матвеевна. - Ну конечно, ты не враг. А если
всЈ равно, взять вот так - и под жопу? В качестве следственной ошибки? Лес
рубят - щепки летят, так, кажется, говорил товарищ Сталин?

- Шутки у тебя, Ольга, - тихо произносит Надежда Васильевна, отвязывая труп
Лиды от стула. - Скоро их, свиней, некуда класть станет.

- А мы их в лес потащим, - не унывает Ольга Матвеевна, сгребая тряпкой из
Лидиной одежды, прижатой к земле сапогом, кровавую грязь. - Там-то места
всем хватит. Даже нам с тобой.

Надежда Васильевна морщится и плюЈт в землю.

Этой ночью Катя просыпается много раз, крики терзаемых девочек звенят в ней
непрекращающимся эхом, и всЈ время снится, будто Ольга Матвеевна рвЈт за
волосы, ломает одной из них шею, а потом вдруг поворачивается к двери и
кричит: "Котова, а ты-то что? А ну вылазь!", а ведь она может, разве
знаешь, что ей в голову придЈт. Катя не сомневается, что рано или поздно еЈ
тоже обольют кипятком, и невыразимый ужас стягивает еЈ своими ледяными
путами, вот так заставят раздеться и обварят, как курицу, потому что им
ведь всЈ равно, им никого не жалко.

А следующая по списку - Маша Калугина, увидев чайник с кипятком, она со
слезами молит, чтобы ничего не делали, но Надежда Васильевна крепко берЈт
еЈ за плечи, а Ольга Матвеевна зажимает Машину руку под мышкой и аккуратно
льЈт кипяток из чайника на пальцы, Маша вопит, бьЈтся и топает по земле,
она выдаЈт всех своих сообщниц, она кричит, что ходила ночью в парашу
плевать между ногами в яму и называть имена вождей коммунистической партии,
начиная со Сталина, а после имени Ленина надо было плевать три раза, и
другие девочки тоже ходили, а Люба Авилова говорила, что Ленин из мавзолея
выходит каждую ночь и воет на луну, потому что он не может умереть, пока
мировая революция окончательно не победит, и после всего этого признания
Маша устаЈт от боли и, всхлипывая, воет, повторяя одно и то же, хотя
Надежда Васильевна ругает еЈ матом, а Ольга Матвеевна крутит и надкусывает
ей пальцы, до крови, а потом они еЈ бьют по лицу, и она даже руками не
может закрыться, потому что руки ей связали за спиной, рот разбили, и нос,
а потом Ольга Матвеевна спички зажигает и подпаливает девочке волосы и уши,
а Надежда Васильевна голову Маше держит набок, тогда Маша ещЈ, плача,
признаЈтся, что Настя ХвощЈва онанировала на портрет красногвардейского
матроса, бьющего белую сволочь мускулистыми руками и ногами, и засовывала
портрет себе под майку, и спала с ним. Потом Маша орЈт, что ни в чЈм не
виновата, чтобы отпустили, что она больше не будет, а Ольга Матвеевна даЈт
Надежде Васильевне ремень, и та начинает сзади им Машу душить, а сама Ольга
Матвеевна приседает перед девочкой на корточки, налегает грудью ей на
живот, и смотрит в лицо, и язык показывает, и неторопливо, сильно щипает
девочку, пока та ещЈ жива. Маша дЈргается, хрипит под ремнЈм, вцепившись в
него руками, и выгибается, тщетно ищет воздуха раскрытым ртом.

Но этого им мало, и пока Ольга Матвеевна вытаскивает труп наружу, Надежда
Васильевна приводит из бараков полусонную Настю ХвощЈву, которая кутается в
ватник, наброшенный поверх спальной одежды, и Ольга Матвеевна сразу, без
вопросов, бьЈт еЈ ногой в пах, ХвощЈва со стоном падает, корчится на земле,
а Ольга Матвеевна пинает еЈ и топчет ей пальцы, Настя визжит, схаркивает
идущую ртом кровь, потом скорчивается от удара в живот, и обе женщины бьют
еЈ сапогами, молча, тяжело дыша и краснея от натуги, глухо лупят в
сжавшееся, пыльное тело, которое подЈргивается от пинков и сдавленно
стонет, волосы прилипают к разбитым губам, а они всЈ бьют и бьют, а Надежда
Васильевна потом прыгает на Настю с размаху, обеими ногами, взвизгивая,
потом снова, и Настя замолкает скулить, потому что они еЈ убили, и еЈ тоже,
даже не спросили ничего. А они ещЈ долго бьют бездыханную Настю тяжЈлыми
сапогами, топчут еЈ, давят, прыгают, и воздух со звуками выходит из их
вибрирующих горл, волосы взметаются вверх, на лицах крупными каплями
выступает пот, потом Ольга Матвеевна, которая всегда что-нибудь да
придумает, хватает Настю за одежду и бросает головой в кирпичи, и снова
бьЈт сапогами, стараясь попасть в разбитое, изуродованное лицо, тащит за
руку по земле, а Надежда Васильевна идЈт следом и топчет, кровь брызгает, в
девочке влажно хрустят кости, и Ольга Матвеевна, присев над ней, став на
колени, начинает рвать руками одежду Насти, еЈ волосы, нос, рот, стонет
хрипло, по-звериному, будто от внутренней тоски, и Надежда Васильевна тоже
садится и рвЈт, руки у них в крови, плоть Насти лопается и отстаЈт, а они
стонут и давятся слюной, отталкивая друг друга, так велика их страсть
уничтожить пойманное зло, всЈ, без остатка, изорвать мЈртвое Настино лицо,
чтобы забыть его навеки, чтобы исчезло оно с белого света, словно не было
его никогда.

Катя смотрит, как зачарованная, на двух тяжело стонущих женщин,
сосредоточенно возящихся при тусклом свете керосинки над телом девочки,
которое превратилось уже в бесформенный тЈмный предмет. Когда-то, в
близком, но уже неуловимом прошлом, она перестала верить, что это не сон,
она забыла, зачем она здесь и как сюда пришла, она забыла и своЈ страшное
будущее, и теперь только настоящее течЈт перед ней, страшное, неотвязное,
полное нереального, негасимого света, настоящее, не стремящееся больше
никуда, живущее лишь само в себе, и нет из него выхода, и не будет ему
конца. Она смотрит, как Ольга Матвеевна слизывает кровь Насти со своих
пальцев, Јрзает коленями по грязному полу, губы у неЈ уже в крови, полосы
крови на щеках, Надежда Васильевна встаЈт, держа растопыренные руки
опущенными перед собой, сглатывает, пошатывается, оглядываясь по сторонам,
и Катя знает: если бы Надежда Васильевна сейчас заметила еЈ, сразу бы
набросилась и стала живьЈм рвать на куски, как надоевшую куклу, кусать,
бить и царапать, драть, драть своими острыми лакированными ногтями. Поэтому
Катя прячется в хламе, прижавшись к стене, закрывается руками и дрожит.
Сейчас, думает она, сейчас будет моя очередь. Затаив дыхание, Катя
вслушивается в приглушЈнные голоса, там, внизу. Куда она тащат их потом,
наверное, зарывают в песок, и сколько их уже зарыто там раньше, замученных,
ослепших и оглохших навсегда, истлевших, поеденных червями, утопленных в
непроницаемой темноте.

- Я не хочу туда, - шЈпотом просит Катя. - Не надо меня туда.

Она всЈ время ждЈт, когда они позовут еЈ, надо будет бежать, но бежать
некуда, кругом стена, запертые дома, не спрячешься, они всЈ равно найдут,
потащат в подвал, будут бить, будут смеяться, будут ошпаривать кипятком,
жечь железом, будут лизать кровь с разодранного лица. Она всЈ время ждЈт,
время остановилось на краю пропасти, накренившись уже вниз, как огромный
ржавый шкаф, и нет сил его удержать, сейчас оно с грохотом обрушится в
бездну, наступит конец. Она всЈ время ждЈт, она не может уже терпеть,
обмочилась, трусы мокрые, колготки тоже, она засунула костяшки пальцев в
рот, чтобы не выть от ужаса, вот Надежда Васильевна поднимается по
лестнице, отворяет дверь, останавливается на пороге, что ж она
остановилась? Запах, понимает вдруг Катя. Она чует запах моей мочи. Теперь
она меня найдЈт. Сдавив зубами пальцы, Катя дрожит и совсем перестаЈт
дышать, вся в холодной капельной сыпи. Надежда Васильевна медленно проходит
сквозь помещение сарая во двор. Катя разжимает челюсти, расслабляется и
вдруг проваливается под толстый чЈрный лЈд, переставая чувствовать и жить.

- Вот ты куда забралась, - говорит ей Ольга Матвеевна с керосиновым светом
смерти в руке. - Испугалась? - она становится возле Кати на колени и
садится на поджатые голенища сапог. - Открой рот.

Катя открывает рот. Надо слушаться, иначе все ногти поотшпаривают. Ольга
Матвеевна всовывает Кате в рот свои страшные пальцы.

- Оближи.

Катя чувствует вкус крови. Это свежая Настина кровь.

- Вкусно? - шЈпотом спрашивает Ольга Матвеевна. - Правда, вкусно? Ты давно,
наверное, мяса не ела? Давай Настю откопаем и покушаем.

Катя мотает головой.

- Не хочешь? Почему? Она вкусная, ты же видишь, какая вкусная. Ты не думай
о том, что это девочка. Представь себе, что ешь обычное мясо, телятину
например. Я тебе на костре пожарю, будет очень вкусно. Пошли. Пошли, кому
говорят.

В подвале Ольга Матвеевна разрывает руками притоптанную сапогами землю.
Сначала показывается бледная рука Насти, потом присыпанная землЈй шея. Катя
отворачивается, чтобы не видеть ободранного лица девочки, которое сильно
залепила грязь.

- Тебе пожирнее или как?

- Меня сейчас вырвет, - откровенно говорит Катя.

- Почему, зайчик? Это уже не человек, она мЈртвая. Обычное мясо. Самое
обычное мясо, - Ольга Матвеевна тщательно выговаривает букву "ч", словно
именно она отличает хорошее мясо от плохого. - Труп - это просто мясо,
больше ничего. Не заставляют же тебя есть еЈ живой.

- ВсЈ равно вырвет.

- Ну если и вырвет, что тут такого? - пожимает плечом Ольга Матвеевна. -
Например, ноги, бЈдра, например. Мясо вкусное, жирненькое. Ой, не тошни
здесь, отойди на пару шагов, - она вынимает нож, ловко распарывает Настину
одежду и вспарывает лезвием бледное Настино бедро. - Погляди, ей и не
больно. Ей всЈ равно. Фу, хватит, довольно, где же ты сожрала столько? А я
рЈбра люблю.

Свой кусок мяса Ольга Матвеевна зажаривает прямо на лезвии ножа. Катя сидит
на земле возле лужи собственной блевоты, обхватив колени руками и с
отвращением смотрит на керосиновую лампу.

- Я есть совсем не хочу, - говорит она. Говорить трудно, потому что горло
режет от рвоты.

- Аппетит приходит во время еды, - весело возражает Ольга Матвеевна и тихо
смеЈтся своей шутке. - Не грусти, лапочка. Я знаю, почему ты грустишь - ты
испугалась, мы же еЈ на твоих глазах. Но тебе ведь ничего не было, правда?
Ты только описялась и всЈ. Видишь, я всЈ про тебя знаю. То, что ты
описялась - это не страшно и не стыдно, это естественно. Со мной такое тоже
было. Да, да, представь себе, со мной тоже. Мне снились страшные сны в
детстве, и я часто мочила постель. Мать меня за это била. А мне снились
иногда очень, очень страшные сны. Однажды мне приснилась... огромная
чЈрная... птица, размером с дом. Она нагнулась ко мне своей мордой, такой
волосатой, что не найти было глаз, и дохнула на меня из клюва, а дыхание у
неЈ было ледяное, как руку в прорубь сунуть. Вообще-то это была вовсе не
птица, а что-то другое, не знаю, что. У неЈ морда была какая-то не птичья,
какая-то...

Почему он тебя не сожрал, с ненавистью подумала Катя. Почему он не
расклевал тебя в кровавую кашу.

Ольга Матвеевна вцепляется зубами в немного подгоревший кусок. Она грызЈт
его с хрустом и тихим чавканьем. - Вот ведь невинное существо, - говорит
она, проглатывая и снова начиная грызть. - Я имею в виду, она ещЈ и с
мальчиками не спала. У Надежды Васильевны, например, мясо, я думаю, жирное
и воняет. Ты как думаешь? Возьми, попробуй. Катерина!

Катя смотрит на мясо и отворачивается, потому что еЈ снова начинает рвать.

- Ну и противная же ты, - с досадой кривится Ольга Матвеевна. - Вот же
чучело.

- Я правда не могу, - выговаривает наконец Катя.

- Тебе что, Настю жалко? Ты с ней дружила?

- Не дружила. Но есть не могу.

- Дура. Так что же ей, зря в земле гнить? Она кашу ела, росла, жира
набиралась, а теперь так и скиснет? Послушай, Котова, - вдруг быстро
зашептала Ольга Матвеевна, чуть не поперхнувшись. - Знаешь, ведь это и есть
настоящая, настоящая любовь, ты еЈ просто ещЈ не чувствуешь, а я уже - о, я
уже чувствую, настоящая любовь - человека съесть, и не нужно желать, чтобы
человек лучше стал, не нужно, Котова, это утопия, его нужно кушать таким,
как он есть, принять в себя, растворить в себе, какое тут отвращение,
потому что гадость у человека в сердце, в голове, и она лишь потом
переходит в мясо, позже, ты понимаешь, Котова, вот Настю возьми, она же
гадина была, маленькая сволочь, а мясо у неЈ хорошее, кровь сладкая,
хорошая плоть, чистая, пропадать не должна, она должна в человечество
переходить, это и у Ленина написано, а ты как думаешь, Ленин про это писал,
он страшной силы был человек, и мне один мой родственник рассказывал, что
во время коллективизации бедняки мясо кулацких детей ели, это было
правильно, и кровь надо было пить, а ты знаешь ещЈ, Котова, что если
коровье мясо - это чтобы тело жило, то человеческое - в нЈм больше, и ты
знаешь что, Котова, мне бы знаешь, я бы Ленина поела, это же страшной силы
был человек, вот тело его в мавзолее лежит, как запас бесценный, ещЈ
Христос говорил, я в Библии читала, а ты не читала ведь Библии, так вот он
говорил, чтобы тело его съели, а вместо того все ели хлеб, потому что
Христа же на всех не хватит, Котова, его и в гробу не нашли, а знаешь
почему, Котова, ничего ты знаешь, потому что съели его, ученики собственные
же и съели, мученики, чудотворцы, думаешь зря они мЈртвых воскрешали, ты бы
подумала об этом, Котова, за одну ночь съели, двенадцать же мужиков, ты
думаешь, религия - это опиум для народа, а я тебе скажу, что еЈ понимать
надо, ведь никто же не понимал, только люди знающие, а Христос сам так жил
и ученикам своим завещал: мучаться, умереть, и чтобы съели тебя, а знаешь
зачем, чтобы так человека лучше сделать, чище, не Настю, не Зину, а
человека, потому что Настя, Зина - это мясо, мясо говорящее, им бы только
какать да хихикать, они функции своей не знают, а функция их - мучаться,
мучаться и мЈртвыми стать, пока яд в теле не накопился, и тут их есть надо,
саму жизнь их, пока она в теле ещЈ, кровь от этого чище де