стоит высокий
человек с неподвижным лицом, рыжими волосами и бакенбардами. Сбоку заметно
еще одно движение: отвратительный волосатый карлик в старой, дырявой одежде
выбирается на край арены. Лицо его покрыто кровью. Люба видит корень
каждого волоса, растущего на этом лице.

- Они пришли все, - холодно говорит Жанна. В голосе ее слышна решимость
умереть.

- Во имя Хозяина, пославшего нас, - медленно произносит женщина из лифта. -
Отдайте нам девчонку с яблоком и мы вас не тронем. Девчонка украла то, что
принадлежит Хозяину.

Люба чувствует своей рукой, как Наташу начинает колотить дрожь. Жонглер
поднимается во весь свой рост, как деревянный журавль.

- Люди и звери никогда не поймут друг друга! - выкрикивает он. - Ты не
смеешь ступить внутрь священного круга!

- Медведь, - зло говорит женщина из лифта. - Убей их всех.

С оглушительным ревом из щели между кулисами вырывается огромный темный
смерч и устремляется на арену. Он бежит, взметая за собой разрытые
когтистыми лапами опилки. Лицо у него широкое, как подушка, зловещие глаза
узки, словно осиные щели, в оскаленной пасти видны кривые клыки. Жонглер
взмахивает топором и совершает длинный прыжок наперерез зверю, клинорукий
перекатывается по арене, чтобы не быть раздавленным, Клоун странно
изворачивается и выбрасывает из себя клубок яркого пламени. Пламя ударяет в
рыло оборотня, на миг ослепив его, и тогда Жонглер успевает рубануть
Медведя топором по хребту. Зверь проезжает несколько метров по арене и
разворачивается с бешеным ревом, махнув когтистой лапой, но Жонглер уже
успел отпрыгнуть в сторону.

- Летучий, сожги их! - взвывает женщина из лифта, заламывая руки локтями
вперед и напрягая лицо. Она не может завершить своего смертоносного
маневра, потому что Фокусник останавливает на ней взгляд своих невидящих
глаз. Женщина из лифта так и застывает с вывернутыми руками, скорчив лицо в
ужасную гримасу. Рыжий человек выпрыгивает с трибун в воздух и легко
поднимается к куполу, бесшумно, как подхваченная ветром ткань. Он
разворачивается на лету и полоса пламени опадает из его груди, пройдя по
опилками мимо в который раз резко отскочившего Жонглера. Клинорукий визжит,
опаленный дыханием ада. Карлик с топотом бросается на Жонглера, как
вырвавшаяся из рук газонокосилка, и сбивает его с ног. Крутнувшись на
месте, Клоун выпускает еще один клубок огня, который поджигает Медведю
спину, окутанную черной бесформенной одеждой.

Люба сжимает в кулак руку, на которую надето кольцо, и Лариса Леопольдовна,
квакнув, обрушивает на Медведя свою каменную силу. Огромная туша оседает
назад, болезненно рыча, из пасти зверя ударяет струя темной крови.

- Суки! - вопит Жанна и с грохотом выпускает пулю в Летучего, который, воя,
поднимается выше и оттуда снова бросает полосу огня. На этот раз шипящее
пламя рассекает присевшую от натуги Ларису Леопольдовну, которая
всхрипывает и булькает полившейся изо рта кровью, и карлик с рычанием
вырывает Жонглеру сердце, обрызгивая опилки, и горящий Медведь поднимается
вновь, и страшным ударом лапы поражает Фокусника, и женщина из лифта
облегченно выдыхает, завершая свой удар: тело ее выгибается и голова Клоуна
отлетает от туловища, теряя бумажный колпак.

И опять Люба стискивает руку с кольцом, и Жонглер без сердца поднимается на
ноги, и безжалостно бьет карлика топором, потому что ему нечем больше
любить, и лежащий в кровавой луже Фокусник взглядом открывает шкаф, и из
шкафа выходит Заклинатель Зверей Тимофей Валерианович с огненным кнутом, он
свистит, оскаливая цыганское свое лицо, и хлещет кнутом ввысь, и Летучий
загорается на лету, планирует в кулисы, занавес вспыхивает, открываясь
дырами в никуда, Летучий сползает по нему вниз, вереща, сразу два клина
вонзаются карлику в спину, два заржавленных клина, и он хрипит, зашатавшись
на бортике арены, медведь отдирает клинорукого от спины товарища и
разрывает руками, выламывая кости, тело Клоуна дергается, пляшет на опилках
без головы, плюясь кровью, и Заклинатель хлещет снова - с диким воем
женщина из лифта отшатывается назад, и лежащий Фокусник снова открывает
дверь шкафа, и из него выходит прежняя девочка, в белом платье и чулках, но
без туфель, она тонким голосом поет детскую песенку, и от песенки этой
наступает массовая погибель: карлик кривится и валится в темноту, да еще
ноги его, что остаются торчать над бортиком арены, судорожно дергаются, а
Медведя бьет и терзает свистящее пламя, и следующий удар бича убивает его,
огромная туша рушится, ломая собой ящик с шестернями, и только женщина из
лифта остается в строю, свирепо огрызнувшись, она бросается во мрак, где
Заклинателю уже ее не найти.

- Похоже, наша взяла, - кричит Жанна, на которой огонь выжег часть волос с
одной стороны лица. Одна из тех угольных полос, что пересекают арену в
разных направлениях света, проходит прямо под ее ногами.

Люба разжимает ноющие незнакомой болью пальцы. Наташа все еще стоит около
нее, вцепившись в Любин локоть и прижимая к груди книгу и яблоко. Глаза ее
расширены, будто пытаясь вместить в себя всю бесконечность пережитого
ужаса. Люба разжимает ноющие незнакомой болью пальцы и мертвый Жонглер
падает, как скошенный, ударяя спиной в закругленный бортик, обтянутый
красной бархатной материей, на которой здесь и там темнеют кровавые пятна.
Перевернувшийся за пределы арены карлик смрадно и неторопливо горит,
кулисный занавес уже истлел, прорвавшиеся лоскутья его почернели и опали, а
труп Летучего сгорел уже полностью, от него остались только обугленные
пятна на опилках и потеки вонючего пепла.

- Какой кошмар, - наконец произносит Наташа, сдавленно сглотнув.

Рычащим ударом взрывается жарко пылавший труп Медведя, огонь вспыхивает
теперь изо всех сил, прорвав огромное тело в области груди, от толчка
Медведь сползает с ящика, и во все стороны брызгает кипящая черная кровь.
Девочка, вышедшая из шкафа, стоит на коленях возле Фокусника, лежащего на
спине, под голову ему она нагребла опилок. Заклинатель тоже подходит и
останавливается у Фокусника в ногах.

- Представление окончено, - хрипяще говорит Фокусник. - О, если бы мои
глаза могли видеть этот последний парад але! - он пытается закашляться, но
что-то сдавливает ему изнутри грудь. Тонкие голые руки девочки нежно
ослабляют ему воротничок. - А та дама, что стояла у кулис, что с ней?

- Ушла, сука, - зло говорит Заклинатель.

- Она была красива? Какое спокойствие, какая беззвучная тьма были у нее в
душе! Танечка, ты здесь?

- Я здесь, папа, - отвечает девочка в белом платье. Она на миг
отворачивается и вытирает глаза.

- А Клоун? Почему я не слышу, как он смеется?

- Дяде Пете оторвало голову, - тихо говорит девочка.

- И что же он теперь... делает... без головы?

- Лежит себе, - отвечает девочка, вскользь обернувшись.

- Отдыхает, - улыбается Фокусник. - А голова? Далеко?

- Метрах в трех.

- Теперь ему уже ее не подобрать. Помню, девять лет назад ему во время
представления перерезало шею опорным тросом. Петя бежал по бордюру,
изображал публике самолет. Пока акробаты к номеру готовились. Голову ему на
ходу срезало, трос был тонкий. Хорошо был натянут. Так он ее на ходу
подхватил. Обратно приставил. И потом еще девять лет, изо дня в день. Чтобы
люди смеялись. А что акробат, Танечка?

- Дядя Гриша убился. Около выхода с арены лежит. Ему кости поломали, а одну
руку - так и вообще вырвали.

- Отмаялся, - снова улыбается Клоун. - Не увидит больше никто его звездного
номера. Помнишь, как он упал? Это при тебе уже было. Ноги всмятку. Нет,
говорит, меня не возьмешь. Не могу прыгать - летать стану. И полетел. Как
птица. Птицам в полете ног не надо.

- Жонглер тоже умер, - мрачно сообщает Фокуснику Заклинатель.

- А, Серега тоже. Не уберегся, Серега. Некому теперь будет стихи сочинять,
с тьмой перекликаться. А это он ведь и вступился, за девочку-то. Он все и
начал. Помнишь, Танюша?

- Жалко всех, - всхлипывает девочка.

- Ну-ну, Танюша. Не плачь. Что же ты плачешь? Ты ведь уже взрослая. Не
понапрасну это было, ты запомни. Смерть - ее себе подчинить нужно. Это как
твой номер: отсекли голову - а ты снова выходишь из шкафа. Если смерть не
участвует в представлении - зрителям скучно. Смерть всегда должна быть
рядом. И принять ее нужно тогда, когда ты к этому готов. Это лучшее, что
дано человеку. Его единственное настоящее право. Что ж, я рад, что умру.
Они ушли, мои вечные друзья, и мне пора в дорогу. Не плачь, Танюша. Мне
тебя даже не жалко. У тебя еще жизнь впереди. Уходите с дядей Колей,
уходите прочь. Может, когда-нибудь вы вернетесь, и мы снова будем с вами.
Может, тогда мы снова поставим этот блистательный смертельный номер. Разве
не его ждали мы долгие годы? А где девочка с яблоком?

- Я тут, - робко откликается Наташа.

- Береги яблоко, - шепчет умирающий Фокусник. - Оно приведет тебя к своему
дереву. Там ты найдешь то, что ищешь. И откуси от яблока кусочек. Не бойся,
оно снова зарастет. Ты станешь понимать слова мертвых. Они многое знают,
что стоило бы знать живым. Счастливой тебе дороги. А теперь ты, девочка с
кольцом, отпусти меня.

- Я не знаю, как, - отвечает Люба.

- Просто подумай обо мне. О том, что я спас тебе жизнь. Та женщина, что
стояла возле кулис, она хотела тебя убить. И пожалуйста, когда я умру, не
зови меня снова. Я устал от этого мира. Вот, ты правильно делаешь, ты
хорошая, добрая девочка. Прощайте, мои вечные друзья.

Когда голос Фокусника затихает навеки, девочка в белом платье рыдает,
закрыв ладонями лицо. Заклинатель поднимает ее за плечи и прижимает к своей
груди.

- Идемте, - говорит он, обращаясь к остальным. - Нам пора.

На пути через арену Люба с отвращением оглядывается на Ларису Леопольдовну,
безжизненно лежащую в конце одной из выжженных полос. Огонь распорол
старуху подобно рыбе, расплескав ее зловонные внутренности рядом с телом.
Лицо старой ведьмы выгорело дотла. Она пуста, как бумажный кулек, и кольцо
на Любином пальце уже не чувствует ее.

Сразу за кулисами находится низенькая дверь, через которую они попадают на
улицу. Свежий ночной воздух живительной силой наполняет Любину грудь. Она
подставляет лицо ветру, глядит вверх - и правда, звезды четко видны на
огромном куполе неба.

- Смотри, Таня, - Заклинатель вытирает девочке в белом платье рукой лицо. -
На самом деле арена - огромна.

Девочка вдруг улыбается, такой странной и чарующей улыбкой.

- Прощайте, - говорит она, пожимая всем руки своей мокрой от слез ладошкой.
- Я знаю: когда-нибудь мы обязательно увидимся снова.

Заклинатель уводит ее ночной улицей вниз, и, прежде чем окончательно
пропасть из виду в черной тени листвы, она оглядывается еще раз, и Люба
улыбается в ответ, потому что верит, что снова разглядела во тьме ее
прощальную чарующую улыбку.

Спать они устраиваются на кладбище, в провалившейся могиле, свернувшись в
один уютный клубок, над ними поднимается ветер и сыпет свежие золотые
листья на волосы Жанны, обхватившей обеих девочек своими изящными руками,
Жанна не спит, только смотрит остановившимся взглядом, как мертвая, вверх,
где в просветах шелестящих лип постепенно исчезают звезды, и добровольно
стоит на страже, слившись с древесным стволом, пришедший покойник,
спившийся до смерти сварщик Саша Коньков, пиджак которого истлел в гробу до
дыр, а лицо почернело от космической доброты, от любви к сырой земле, ее,
землю, Саша Коньков раньше не имел времени по-настоящему любить, а себя
считал человеком плохим и неудачным, после смерти же, будучи опущен в
могилу, даже заплакал от трогательных чувств, потому что земля приняла его,
как любого другого своего сына, сжалилась над ним, засыпала, укрыла собой
от дождей и палящего солнца, злых трупоядных собак и противно гудящих мух.
Земля выделила Конькову целое место в себе, как доверчивая женщина, а чтобы
Коньков не чувствовал себя одиноко от безличья земли, от несхожести ее с
человеческим существом, земля исторгла из себя ему подругу, женщину
спокойную и хорошую, Анну Мотыгину, а до того женщины только ругали и били
Конькова, и он тоже ругал и бил их в ответ, Анна же только молчала и
глядела на Конькова крупными, и плоскими, как черные лужицы, глазами, она
все время, казалось, думала о чем-то, но отнюдь не казалась при этом
серьезной, так как можно было заметить, что она никак не может ничего
придумать, не приходит ни к какой мудрости, мысль ее, наверное, движется
где-то в области удаленных звезд, в безвоздушном пространстве, где нет
места никаким аналогам полезного знания. И Коньков тогда полюбил Анну, как
не любил никого на свете, а когда на кладбище пришла хозяйка, о которой так
много говорили между собой мертвецы, даже самый старый на кладбище
покойник, никогда не покидавший своей заросшей травой могилы иногда скрипел
об этом ветками дуплистой липы, Коньков сразу полюбил ее, так поразило его,
что страшная хозяйка, вольная одним взглядом обрекать на вечную
невообразимую муку, - всего лишь маленькая живая девочка с овсяными
волосами, такая худенькая и беззащитная. Увидев Любу, Коньков усомнился в
самом существовании на свете любого смертного ужаса, если эта девочка и
захочет его погубить - пусть, значит так нужно для ее игры, ради того,
чтобы доставить радость ребенку, Коньков готов был принять что угодно, для
этого не обидно было погибнуть. И вот он пришел, и стал на страже, чтобы
девочка могла спать и не думать ни о чем страшном - он, Коньков, станет с
улыбкой думать об этом за нее.

Анна Мотыгина тоже пришла сама по себе и села у него в ногах, понемногу
вокруг могилы стал собираться мертвецкий народ, пришел дед Григорий в
поеденной земляными насекомыми шапке-ушанке, что нахлобучила ему в морге на
голову безумная жена Анисия Федоровна, до сих пор еще здравствующая, и
Виктор Севрюгин пришел, обходчик железнодорожных путей, которому тепловозом
отрезало левую руку по локоть и сломало позвоночник, в усы Виктору неясно
как постоянно набивается земля, будто он роет ее ртом, а он вовсе не роет;
пришел и мальчик Костя, попавший под автобус, когда перебегал улицу, лицо
его совершенно стерлось после того, как тяжелая машина несколько секунд
терла мальчика головой об асфальт; пришли старушки: Настасия Павловна,
Мария Петровна и Серафима Антоновна, все маленькие, сухонькие, в черных
платьицах и платочках, совсем почти не изгнившие, потому что с постной
жизни в них и гнить-то было нечему; пришла Валентина Горлова,
воспитательница детского сада, что умерла от рака, которая всю жизнь
испытывала тягу ко всему извращенному и немому, а после смерти - уверовала,
да так сильно, что едва могла опомниться от вожделения к Господу Богу, даже
выла по ночам из могилы в сторону церквей, высовывая из земли один только
сложенный будто в поцелуе рот; явился даже Алексей Яковлевич, ветеран
Великой Отечественной, озлившийся после смерти на своих родных за то, что
они не захоронили вместе с ним орденов и медалей, чтобы предстать ему перед
темной силой при полном параде, а так вышло, будто Алексей Яковлевич
непонятно кто. Еще явилась маленькая девочка Раечка, умершая пяти лет от
роду от порока сердца, такая несчастная, что и в могилке часто плачет,
бывает, и день целый напролет, покоя не даст старухам, что приходят за
могилами ухаживать, ноет и ноет де-то в глубине земли, и до того она всем
опротивела, что милиция уже несколько раз бралась перекапывать могилы, да
без толку, Раечку не сыщешь - как почует, что лопаты скребут - затихнет и
уползет норой подальше - боится, что поймают и снова станут уколы в
больнице делать, снова будет доктор с бородой приходить и над подушкой
стоять, когда Раечке было плохо, стоял себе молча и стоял, смотрел на
оцепеневшую в смертельном страхе девочку, иногда еще пальцем поту немного с
лица у нее брал - и на язык пробовал, боится ли Раечка по-настоящему, или
только притворяется. А однажды, когда она совсем дрожала, как осиновый
листик, ручками вцепилась в одеяльце, чтобы хоть за него удержаться, так
бородатый доктор палату на ключ запер, достал из штанов толстого волосатого
червя и показал Раечке, а она поняла, что этот червь и есть ее смерть,
которая страшная и непонятно зачем нужна. Тогда доктор червя обратно в
штаны засунул и ушел, Раечку попустило, но целую ночь не могла она потом
спать, все снились ей волосатый червь, выползающий у доктора из штанов или
из-под бороды, а она все пыталась понять: зачем он его носит с собой?

Пришли и многие другие усопшие, которых я и не знаю, так вокруг могилы, где
спит Люба, собралась целая толпа мертвецов, а перед рассветом приволоклась
даже Евдокия Карповна, почившая лет восемьдесят назад, со своей внучкой
Зинаидой Ивановной, некрасивой сорокалетней женщиной в мышиного цвета
пуловере, покончившей собой от одиночества при помощи горсти таблеток
против крыс, сама Евдокия Карповна усохла уже по самые кости, но не
распалась, потому что загодя поперевязывала себе каждый суставец швейной
ниткой, а Зинаида Ивановна и вовсе не гниет, потому что сосет кровь у одной
бродячей собаки, посещающей на кладбище в безысходной надежде утолить свой
невыносимый голод.

Мертвецы стояли вокруг могилы, сыпались землей и шептались, разглядывая
Любу, но никто не смел нарушит покой маленькой хозяйки, а если бы кто и
посмел, его разодрали бы в клочья. Люба просыпается сама и, увидев
зловонное сборище на фоне красочной листвы, сразу испуганно дергает локоть
Жанны, но та только улыбается ей в ответ и принимается выбирать листья из
волос, при этом многие из покойников падают на краю могилы мордами в землю,
а один старичок, - судя по всему, из научной интеллигенции, - так тот даже
начинает скулить и мелко кланяться, близоруко сощурив глазенки.

- Будь молоденька, хозяюшка, - шелестят Настасия Павловна, Мария Петровна и
Серафима Антоновна, - пощади, не допусти нас пропасть навеки.

Дед Григорий выдирается из толпы и бухается на край могилы, обсыпав немало
земли к Любиным ногам.

- Помилуй, матушка, свет родной! - воет он, сорвав черной изгнившей рукой
ушанку долой с язвенной головы. - Пропадаем без тебя, кормилица! Без света
надежды единой!

- Ну че воешь-то противно? - морщится Жанна. - Не видишь - устала хозяйка,
- она с любовью оглядывает Любу. - И кушать хочет.

- Это мы мигом, это мы уладим, - хрипит дед Григорий, аж затрясшись от
счастья. - А ну, Мишка, принеси хлебца, и яблочек, у нас, хозяюшка, все
припасено, чтоб ты не имела сомнения! Для того и существуем, чтобы тебя,
родимую, дождаться!

- Только для того! - взвизгивает высоченный молодой мертвец в распавшихся
ботинках и с черными кучерявыми волосами.

- Ой, пощади, не попусти до погибели страшной! - пискляво заводятся
голосить Настасия Павловна, Мария Петровна и Серафима Антоновна.

- Улыбнулась бы ты им, солнышко ясное, - тихо шепчет Любе Наташа. -
Измаялся ведь народ.

Люба робко улыбается, отчего в толпе сразу наступает ликование, многие
покойники плачут, особенно дед Григорий, а Виктор Севрюгин хрипло хохочет,
сложив руки у груди, словно стоял на сцене и собирался запеть. Сквозь толпу
проталкивается горбатый выродок Мишка с буханкой хлеба и сеткой яблок.

- Откушай, любимая, - завывает дед Григорий, бодая землю лбом, - вчерась
только из продмага уперли! Чуяли, что придешь! Чуяли, свет родной, что
почтишь присутствием!

Никогда еще Люба не ела такого вкусного хлеба и таких сладких яблок. Ей
становится сразу так легко и весело на душе, словно нет позади этого
наполненного ужасами вчерашнего дня. Мертвецы удаляются к соседнему ряду
могил и оттуда с умилением наблюдают, как она ест, как расчесывает руками
волосы и даже как она мочится, застенчиво присев за мраморным памятником.
Уже начав мочиться, она вдруг замечает Сашу Конькова, с любопытством
глядящего на нее, и Любе только и остается, что виновато улыбнуться, а Саша
Коньков улыбается ей радостно, во весь свой оборванный разложением рот, и
Анна Мотыгина, выглянувшая из-за его спины, тоже улыбается, скромно и
немного грустно.

- У них тяжбы есть, - сообщает Любе Наташа