непонимающе хрипобулькает Мешок.

- Фашисты новое оружие изобрели, - терпеливо объясняет Соня. -
бактериологическое. От него человек болезнями разными заражается. Холерой
или свинкой какой-нибудь. Фашисты это оружие в снаряды запаковывают, из
которых потом зараза выползает.

- Ох ты ж мать честная, - отмахивается Мешок, и в брюхе его некоторое время
работает маленький водоворот, после чего он громко отрыгивает.

- А ты, гадина, откуда всЈ это знаешь? - подозрительно сипит Сова.

- Мы это в школе учим, чтобы привыкать к фашистскому образу ведения войны.
А самих нас как фашистских детей с детства от всех этих страшных болезней
уже привили. Если хотите, я вас на заразные склады проведу, где бактерии в
ваннах кишат.

- Не верю я ей, - кривясь, говорит Мохнатый. - ВрЈт она всЈ.

- Да, дело это тухлое, - соглашается Сова. - А может и вобще ловушка.

- Точно ловушка, - радуется Мохнатый. - Хитро придумано, - даже с некоторым
восхищением перед фашистским замыслом, он с силой плюЈт в землю.

- Ну почему, почему вы мне не верите, - начинает плакать Соня, лицо еЈ
опухает, из глаз льются слЈзы, она трЈт кулачками глаза и всхлипывает.

Сова крепко держит Соню за локти, пока Репа снимает с неЈ одежду. Потом они
укладывают еЈ спиной на сырой грунт и, привалив Соню тяжестью своего тела,
Сова начинает жечь еЈ спичками. Огонь вспыхивает, озаряя звероподобные лица
партизан. Соня рвЈтся и кричит, как резаная. Мохнатый вытягивает из штанов
ремень и бьЈт сверху Соню бляхой, с оттяжкой, целясь по печени. Соне очень
больно, и она надрывно ревЈт, пытаясь защититься ногами. Потом партизаны
отдыхают и грызут рыбу, стреножив Соню ремнЈм Мохнатого. Капли дождя шипят
о спичечные ожоги на еЈ теле. Живот покрыт кровящимися синяками и сечЈными
порезами, оставленными бляхой ремня. Лицо Сони безобразно от непрестанного
плача.

- Ну что, скажешь, фашистская гадина? Скажешь правду? - склоняется над ней
Сова. Речь со свистом вырывается из его глотки, как пар из-под крышки
кастрюли. Он распускает ремень и Соня пытается закрыть руками лицо, но он
крепко сжимает ей запястья.

Соня часто кивает головой.

- Я вам правду сказала, - ноет она, давясь слезами. - Я больше ничего не
знаю.

- Давай ей проволоку в ухо засунем, - предлагает Репа. - Или в нос.

- Дело говоришь, - снова налегает на Соню Сова. Соня дЈргает головой, но
партизан железной рукой хватает еЈ за подбородок и суЈт ей проволоку в нос.
- Отвечай, гадина, - надсадно шипит от Соне.

- Глубже, - взвизгивает Репа. - Глубже засовывай!

Соня вопит во весь голос, чувствуя холодную морось дождя на нЈбе и кровь,
заливающую горло. Сова вынимает проволоку и аккуратно, как зубной врач,
поворачивает голову Сони набок, чтобы совать в ухо. Из носа Сони течЈт
кровь.

В этот момент из леса появляется Таня, прижимающая к груди маленький домик
с дыркой вместо двери.

История Тани после еЈ расставания с Соней проста. Едва увидев партизан, она
со всех ног бросилась бежать, и из четырЈх выстрелов Мохнатого только один
достиг цели, попав ей в спину между лопаток. Залегши в кустарнике, Таня
выковыряла пулю острым сучком и вернулась к месту нападения. Ни Сони, ни
партизан там уже не было, только шуршал дождь и матово светился на дереве
полусгнивший скворешник. Вколачивая свою железную левую руку, как коготь, в
ствол, Таня взобралась наверх и вырвала скворешник вместе со ржавыми
гвоздями из мокрой огнившей коры. Скворешник был очень старый и дощечки,
составлявшие его крышу перекосились и повынимали гвозди из стенок. Несмотря
на любопытство и голод, Таня не решилась вскрыть скворешник, из которого
торчали остатки старого гнезда и сильно воняло падалью, а просто понесла
его по сониным следам. Наблюдая из кустов за муками подруги, Таня
испугалась, что Соня погибнет от проволоки в ухе и решилась выйти. Она
верила, что в сворешнике действительно находится страшный талисман, и если
его выпустить на свободу, произойдЈт какая-нибудь страшная вещь, которая,
может быть, поможет Соне. Поэтому, когда Мохнатый и Репа взяли еЈ на
прицел, Таня просто с размаху хряпнула скворешник о находившийся у еЈ ног
пень, и он разлетелся на куски. Но на пне Таня не увидела ничего, кроме
дощечек, какого-то мусора и кусков развалившегося гнезда, сплетЈнного из
прутиков, птичьих перьев и звериных волос.

Партизаны с удивлением смотрят на девочку с железной рукой, разбившей о
пень скворешник. Сквозь шуршание капель слышится сдавленное рыдание Сони и
глухое урчание в животе Мешка. Сова тяжело поднимается с измученного тела
девочки, всЈ ещЈ держа в пальцах кровавый кусок проволоки. И тогда все
чувствуют ужасный смрад, такой смрад, будто по всему лесу лежат
разлагающиеся туши слонов.

Соня, лежащая на спине и потому обращЈнная глазами к небу, первой замечает
Его. Он высотой метров сто и звезда на его будЈновке сияет, как на башне
кремля. Вдоль шеи Его чЈрной лошади, стоящей по колено в ночных деревьях,
длинными языками пылает огненная грива. Соня видит огромные и посиневшие
босые ноги, опущенные в стремена и сотни человеческих черепов, украшающих
сбрую. Соня видит седло из кожи убитого ангела и выцветшую гимнастЈрку,
обожжЈнную ударами молний. Она видит, как Он поднимает огненную саблю,
горящий тополь.

- Нет! - орЈт Соня, но удар секущего пламени уже обрушился через тЈмные
кроны деревьев на мокрый берег, сметая всЈ на своЈм пути. Стволы рушатся,
вершины их опадают, объятые хрустящим пламенем от негасимого жара
красноармейского клинка. Волна огня сметает несчастную Таню и проносит еЈ
по воздуху, как воспламенившегося от свечки мотылька. Она не успевает даже
крикнуть и исчезает бесследно, внезапно угаснув, будто клочок пустой
салютной ракеты.

Бешено взвыв, партизаны бросаются бежать, на ходу сдирая с себя одежду и
превращаясь в волков. Не бежит только Мешок, который слишком толст для
бегства, вместо этого он очаянно садит по уже выпрямившемуся в седле
красноармейцу из автомата. Пули алыми шипящими трассами тянутся в чЈрную
высоту. Страж длинно замахивается как-то из-за спины, и следующий удар
огненной сабли, лишая мимоходом Мешка взвизгнувшей головы, сметает с
избушки часть крыши и проходит низко над рекой, задевая вихрем жаркого
пламени воду. Избушка вспыхивает, словно спичечный коробок, оставшийся
кусок крыши треща рушится внутрь, и от реки поднимается ввысь полоса
густого тумана. Стоящее на огненном фоне безглавое тело толстого партизана,
выбрасывающее шеей фонтан бурой крови навстречу струям дождя, как гусь,
которому только что отрубили голову, рассеивает последние патроны в небе,
где их уже никому не найти, и тяжело валится назад только когда автомат уже
злобно клацает зубом по пустоте.

Остальные оборотни, озираясь, несутся вдоль берега реки, но огромный
всадник медленной рысью нагоняет их, и они резко поворачивают и бросаются в
воду. В призрачном огне горящей избушки уже трудно идентифицировать их
полузвериные личности, остервенело ныряющие под воду в жажде достичь
другого берега. Лошадь стража с неконским хрипом осторожно ступает в воду
и, налегая всем телом, красноармеец однократно бьЈт саблей по воде. Река
вскипает, испаряясь на своЈм медленном ходу, захлЈбывающиеся волкодлаки
стремятся вглубь, но дохнут, так не достигнув желанной прохлады донного
ила, от хлынувшего им в глотки кипятка. Когда пар редеет, становятся видны
их раздувшиеся вываренные трупы, несомые течением на север.

Пока идЈт расправа, Соня, харкая затекающей в носоглотку кровью, ползЈт на
спине к пню, толкаясь ногами по мокрой земле. От боли в животе она почти
ничего не соображает, ею движет единственное желание: увидеть перед смертью
страшный талисман. Но когда чЈрная статуя всадника закрывает над ней чЈрное
небо, Соня прекращает ползти и тихо, без истерики, плачет от бессилия и
напрасности своей судьбы. ВсЈ с самого начала было напрасно. Ей никогда
было не одолеть Его.

Он смотрит с высоты на распростЈртую Соню. Его мЈртвое лицо не выражает
чувств. Сквозь слЈзы Соня видит, что Его иссиня-чЈрная рука, держащая
поводья, проводит по гимнастЈрке, покрытой обугленными дырами от ударов
молний. И тогда Соня слышит в голове Его голос, хрипящий и глухой,
доносящийся отовсюду, словно говорит сама земля.

Ты пришла. Я долго ждал тебя.

Сердце Сони останавливается и кровь перестаЈт течь в горло. Холодный
воздух, пропитанный водяной взвесью, легко входит ей в грудь.

На твоЈм теле тоже знаки огня. Пророчество исполнено.

Огненная сабля исчезает в адских ножнах. Глаза демона смотрят в глаза Сони,
и в них она видит бесконечное спокойствие, как в наполненном звЈздами
зимнем небе.

Теперь твоя очередь. Теперь ты должна хранить его.

Он начинает медленно растворятся в струях дождя. Грива Его лошади гаснет.
Через несколько минут Его уже нет, словно никогда и не было. Соня пропадает
в бесчувственную темноту, где мЈртвые птицы поют совсем непохожими на
птичьи голосами.

Она возвращается, когда ещЈ ночь. Погашенная дождЈм избушка сочится в
темноте горьким дымом. Невдалеке видны обгоревшие деревья, некоторые стволы
ещЈ таинственно тлеют. Отряхнув со спины налипшую землю, Соня одевается,
морщась от боли, которую причиняет ей одежда. Она видит место, где лежит
вылетевший из скворешника страшный талисман, отсвечивая в траве, как
гнилушка, но не торопится. Что-то возникло в ней, чего раньше она не знала.
Она думает что, может быть, снова была мертва. По-натоящему мертва, а не
так как после брошенного строителями в голову кирпича. По-настоящему
мертва, как в то далЈкое лето поинерского лагеря, когда вожатый ПЈтр ударом
чЈрной прибрежной скалы открыл ей ворота в ад.

Ах страшный ПЈтр, его вьющиеся тЈмные волосы и руки с длинными музыкальными
пальцами, его неразгаданный косящий взгляд, хрипловатый голос, слабый запах
табака от белой рубашки с коротким широким рукавом, его смеющиеся загорелые
друзья, вожатые соседних отрядов. Соня и еЈ подруга Даша пили с ними
тЈмно-красное крымское вино, затягивались маленькими обкусанными
самокрутками с дурной травой, смотрели порнографические картинки и
отдавались вожатым в душной темноте корпуса для взрослых, где громко тикали
часы, отсчитывая время до утреннего горна. Пьяную Дашу всегда уносил на
руках в свою комнату Игорь, вожатый отряда "Заря", а Соня оставалась с
остальными и позволяла им делать с собой всЈ, даже то, чего не было на
картинках. При этом взрослые доходили до бешенства и мучили Соню, уже не в
силах наслаждаться человеческим путЈм, а Соня думала, что так всегда
происходит в их страшном мире и послушно терпела, хотя нравился ей только
ПЈтр, поцелуи которого сжигали Соню, как падающие с летнего неба звЈзды. Ей
нравилось, когда ПЈтр, прижав еЈ к кровати так, что она не могла
пошевелиться, неистово и долго бил всем телом, время от времени целуя во
вспотевший от ночной жары лоб, и вместе с болью Соня чувствовала
сатанинскую силу, живущую в его недоразвитом теле, падала в полуобморок и
летела низко над небесными лугами, почти касаясь лицом легковесных пылающих
цветов.

А когда кончилась смена, ПЈтр попросил Соню тайком от всех прогуляться с
ним на прощанье к берегу моря. Было прозрачное солнечное утро, они шли
босиком по гладкому от прибоя песку, и Соня знала, что ПЈтр скажет ей
что-то очень важное, что может даже изменить всю еЈ жизнь. Прислонившись
спиной к изъеденному водой чЈрному утЈсу, ПЈтр долго курил, а Соня собирала
возле него ракушки, чтобы привезти маме домой. Наконец ПЈтр велел Соне
подойти к нему. Она подошла, смахивая с лица волосы, наносимые бризом,
оставив собранные ракушки кучкой на песке. Он обнял еЈ и прижал к груди,
поцеловал в лоб, а потом, крепко взяв за волосы, со всей силы ударил
головой в утЈс. Он ударил еЈ ещЈ раз, но этого Соня уже не запомнила, упав
после первого удара в траву, горящую вечным огнЈм.

Одевшись, Соня умывает в ледяной реке заплаканное лицо. Потом она
возвращается к пню и поднимает из травы страшный талисман. Он беззлобно
жжЈтся в еЈ руке, сверкая рубиновой металлической поверхностью и тонким
золотым рисунком. Комсомольский Значок Зои Космодемьянской.

ТЈплый, мерцающий свет проникает в Соню, исцеляя ещЈ живущую внутри неЈ
боль. Она прижимает значок к губам.

- Ты любишь меня, - ласково произносит Соня, дыша в золотой профиль. - Ты
любишь меня, Ленин. А я теперь комсомолка.

Приколов значок к рубашке на груди, Соня заходит в обугленную избушку, в
которую сыпется не сдерживаемый больше крышей дождь, ложится на лавку и,
закрыв перед дождЈм глаза, думает о Зое, темноволосой девушке из московской
школы номер 217, повешенной фашистами в деревне Петрищево, которая, идя на
партизанское задание, спрятала свой комсомольский значок в скворешнике,
прибитом на молодом лесном деревце. А может быть, вовсе не она туда его
положила, а скорбящие о весЈлой юной подруге хмурые партизаны. А может
быть, и значок этот принадлежал вовсе не ей, а появился позже в
каком-нибудь музее, подобно рассеянным по земле мощам святых, потому что
какая же героиня-комсомолка без значка. А может быть, и саму Зою не вешали,
жестоко пытав и насиловав, безвестные фашисты, говорившие на зверином
языке, а просто пропала она без вести на фронте, как бесконечные тысячи ей
подобных молодых комсомольцев. А может быть, еЈ вообще не было на свете, а
только во тьме времени существовала она, рождЈнная невесть как человеческой
фантазией, но от этого не менее красивая, страшная и святая. Да даже и не
сама она была важна, непорочная мученица, либо совсем не жившая, либо
умершая давно, а еЈ пылающий символ, вот этот рубиново-золотистый значок,
напитанный еЈ кровью, обречЈнной теперь гореть вечно, в независимости от
ушедшей в прошлое правды, была ли она настоящей или нет.

На рассвете Соня уснула, сделавшись совершенно невидимой в сгоревшем
домике, и гуляла во сне по сверкающим золотой росой ночным полям, шепчась с
босой Зоей, на шее которой виднелся тЈмный след петли.

4. Второе лицо Маши.

И многие из народов и колен, и языков и племен будут смотреть на трупы их
три дня с половиною, и не позволят положить трупы их во гробы... Но после
трех дней с половиною вошел в них дух жизни от Бога, и они оба стали на
ноги свои; и великий страх напал на тех, которые смотрели на них.

Откр. 11.9, 11.11

Просыпается она в наступающих вечерних сумерках. Дождь перестал, но небо,
стиснувшее потрескавшийся рот перед давлением холодного ветра, по-прежнему
печально и пасмурно. Довольно далеко от рокового пня Соня находит железку,
заменявшую Тане руку, на которой ещЈ сохранился кусок обгоревшей проволоки
с налипшими на него лоскутками еЈ плоти, похожими на чЈрный плавленый сыр.
Улыбнувшись тому, что Тане теперь возвращена для пионерского салюта в
каменном лесу еЈ настоящая рука, Соня бросает железку с берега в близкую
свинцовую воду. Потом она долго идЈт против течения, но не находит моста,
нужного ей, чтобы перейти на другую сторону и продолжать путь на восток,
где стоит в поле дерево, а под ним ржавый трактор.

Уже темнеет, когда Соня выходит на лодочную станцию, огороженную
проволочным забором, где лежат штабелями неплавоспособные лодки,
перевЈрнутые днищами вверх, и где обитают одичавшие собаки вместе с бывшим
сторожем лодочной станции Григорием, давно уволенным от нехватки денег на
зарплату, но продолжающим существовать на территории станции от отсутствия
какой-либо альтернативы. Первое время жадные хозяева наняли было другого
сторожа за вдвое меньшую плату, и Григорий боролся с пришельцем, ударяя по
ночам в пустые канистры из-под моторного топлива и завывая наподобие
большой подводной птицы. Пришелец был очень молод и боялся издаваемого
Григорием воя, но не уходил, а только пил водку, запираясь в сторожке на
засов и спускал собак. УвЈл его не страх, а нужда, потому что и ему денег
платить было неоткуда. Станцию закрыли на замок, и Григорий стал жить на
ней спокойно, хотя и без платы, ловя в реке рыбу и побираясь по соседним
посЈлкам на хлеб. Одежда его почти истлела, тело высохло, глаза впали, и
Григорий приобрЈл такой вид, что забредший в паскудное место человек из
монашеских шатунов принял его за нового подвижника и какое-то время жил с
ним в сторожке, внимая горланным крикам Григория и преданно кормя учителя
пирогами с горохом. Но с наступлением холодов монах не вынес тяготы
станционного существования и исчез, оставив под лавкой грязный носок и
худую книжицу с заповедями неизвестных святых.

К тому дню, когда Соня постучалась в ворота станции, Григорий уже неделю
ничего не ел и в еде больше не нуждался. Не нуждался он и в движении, сидя
в тЈмной каморке станции на ободранном кресле и ожидая прихода смерти.
Смерть Григорий расценивал как обычное продолжение жизни, но такое, где ни
еды ни питья человеку больше не надо, так что он свободно может встать и
пойти по ветрящимся осенним дорогам вдаль, обходить свет. Для долгой ходьбы
Григорий изготовил себе уже палку, потому что ноги сами могли не пойти, и
теперь внимательно вслушивался в происходящее, не доверяя ослабевшему
зрению, чтобы сразу определить наступление смерти и не мучиться больше
глупым ожиданием.

Увидев Соню, Григорий сразу понимает, что это пришла святая девочка
Прасковья Пальчикова, которая ходит повсюду пешком и выставляет себя
скотским людям на поругание, пытаясь устыдить их своей чистотой. Она
рождена из земли и отец еЈ - Бог, представляющийся Григорию большим
стыдливым мужиком с немытой бородой, узловатыми ступнями и бездонным
взглядом больших ясных глаз. Григорий знает, что Бог пьЈт водку, заедая еЈ
квашеной капустой и хлебом, а больше ничего не ест по своей природной
простоте. Когда же люди поступают по-скотски, Бог стыдится и вздыхает,
старательно думая большой лохматой головой, как поправить дело.

Григорий радуется приходу Сони и решает не пускать еЈ на станцию, дабы
постыдится своей отшельнической чЈрствости. Девочка, наверное, голодна и
продрогла, кожа еЈ так тонка, что просвечивают кровеносные сосуды. В слабой
надежде, что жалостливый человек пустит погреться и даст немного еды, она
стучит заиндевевшим кулачком в ржавые ворота. Григорий смотрит на неЈ через
окошко, сильно стыдясь, и чистота Параскевы, брошенной Отцом в
бесчеловечный холодный мир, умиляет его до тихого молитвенного бормотания.

Не достучавшись, Соня уходит. Григорий слышит, как задевают землю еЈ
маленькие босые ступни. Бладженный божий стыд наполняет Григория и из глаза
его скатывается скупая слеза. В то же мгновение дверь сторожки отворяется и
входит Соня, аккуратно отирая ноги о порог. Затворив дверь, она садится на
лавку напротив Григория, сложив на коленках замЈрзшие руки. Сторож
крестится, дивясь святой силе, не допускающей его остаться при малом стыде.

- Нет ли у вас, дяденька, лодки? - спрашивает Соня, глядя на пальцы своих
рук. Григорий не отвечает ей, умильно разглядывая лицо Сони и отысивая в
нЈм признаки скотского поругания. В светлых волосах Сони застряла земля, на
ноздре царапина, курточка испачкана гнилой травой и песком. От всего этого
Григорий повторно крестится.

- Мне на тот берег надо, - говорит Соня.

Григорий охает и снова крестится, потому что знает, что на том берегу
девочку будут ещЈ больше мучать, а потом и совсем убьют. Там, на лесном
холме, недоступном тяжЈлым ноябрьским туманам, стоит заброшенная церковь,
откуда дьявольское зверство царствует над безжизненными полями. Если б не
река, текущая из святой подземной купели, нечисть давно бы уже пришла и
сожрала Григория, не брезгуя жЈсткостью присохшего к костям старческого
мяса. Две деревни, находящиеся на том берегу выше по течению, полностью
опоганились. Григорий не раз видел, как возле церкви горят костры и слышал
заунывное сатанинское пение, а однажды приметил на песчаной косе женщину в
чЈрном, мывшую в ледяной реке своего странно молчащего младенца.

- ПовезЈте меня на тот берег? - Соня поднимает на Григория свои чистые
глаза, полные неземной скорби.

Лодочник встаЈт и идЈт к двери, отирая прозрачные от многодневного
недоеда