о
вторит Валентина Харитоновна, а Ольга Матвеевна не смеЈтся, она пустоглазо
смотрит в песок, машинально убирая рукой папиросу ото рта, и сбивает пепел
указательным пальцем. Покурив, гости собираются уезжать. Седой прощается с
девочками, он уже почти не может говорить, пыль походов разъедает ему
горло, он только кивает и машет устало рукой в тЈплой перчатке. Одна из
девочек целует его, поднявшись на цыпочки, потом смущЈнно отходит в
сторону, и тут все начинают подбегать к нему и целовать. Усатый хохочет,
притоптывая ногой, ему визгливо вторит Валентина Харитоновна, поцеловав
красного комиссара в бритую щЈку, Катя чувствует странный его запах,
химический аромат лекарств и жжЈный дух больного горячечного тела.
Некоторые целуют героя даже два раза, и ему приходится отступать к будке,
где скалится за решЈткой окна неусыпный Макарыч, как обезьяна в клетке, и
Надежда Васильевна заслоняет седого от лезущих к нему девочек,
насильственно прекращая стихийную демонстрацию нежности. На прощанье
комиссар ещЈ раз машет из машины рукой, дверца захлопывается и мотор
рычанием заставляет колЈса разбрасывать песок, железные ворота со стоном
смыкаются, вновь оставляя детскую толпу на тЈмном острове, отгороженном от
всего мира камнем высоких стен.

Радио умолкает, девочки печально собираются в очередь у сортира. Катя стоит
с краю, заслонЈнная стеной барака от фонаря, что даЈт ей возможность хорошо
видеть звЈзды, просыпанные в небе, будто должна скоро прийти большая
серебряная птица и склевать их для своей сытости.

- Вот ты где, Котова, а я тебя всюду ищу, - говорит вдруг над ней голос
Надежды Васильевны. - Пошли, к начальнице.

Катя вопросительно смотрит в холодные глаза Надежды Васильевны, но там нет
ответа, и тогда Катя понимает: что бы не случилось, пощады не будет.
Надежда Васильевна молча поворачивается и идЈт прочь, и Катя начинает
плестись ей вслед. К Ольге Матвеевне. Это крысы, крысы. По пути еЈ
постепенно пробирает дрожь, и когда они проходят мимо второго барака, у
Кати уже зуб на зуб не попадает.

- Я что-то плохо сделала? - робко спрашивает она, не в силах больше
выносить гнетущую кладь неизвестности. Надежда Васильевна молчит, засунув
руки в карманы своего военного полушубка, шаги еЈ тяжелы, и Катя понимает,
что Надежда Васильевна пьяна. - Я что-то сделала не так? - снова спрашивает
Катя, и сердце снова замирает у неЈ в груди. Она уже и не думала, что еЈ
сердце сможет так замирать, но страх глуп и всЈ ещЈ живЈт в ней, несмотря
ни на что. Надежда Васильевна не отвечает Кате, она смахивает волосы рукой
со лба, покачнувшись на повороте, опирается той же рукой о стену цеха за
углом, но удерживается и идЈт дальше. Так они приходят к каменному строению
с начисто выметенным крыльцом, над крышей которого течЈт река дыма,
заслоняя своим потоком сияние звЈзд. Катя ещЈ никогда не была внутри, там
страшно и тепло, хорошо натоплено печкой, из глубины комнат слышится
музыка, бархатный женский голос поЈт о любви и цветущих весенних садах.
Надежда Васильевна стучит в одну из дверей, приоткрывает еЈ, берЈт Катю за
плечо и вталкивает еЈ перед собой внутрь. Катя спотыкается о порог,
хватаясь рукой за дверной косяк, и видит стол у окна, накрытый скатертью,
на нЈм тарелки и бутылки, сбоку от стола застеленная серым одеялом кровать,
рядом с ней полированный комод с двумя дверцами, на комоде стоит горящая
керосиновая лампа и лежат стопки книг, на стене висит портрет товарища
Сталина. Катя останавливается взглядом на лампе, которая лучится ярким
потусторонним светом, словно всЈ находится где-то глубоко под землЈй. Она
боится смотреть в другую сторону, где стоит у окна, закрытого белой
гардиной с инеевой вязью, приближЈнная к высшим силам Ольга Матвеевна.

4. Пальцы смерти

Дверь затворяется за Катиной спиной, и наступает молчание. В молчании горит
керосин, бьЈтся Катино сердце и играет за стеной патефон, грудной женский
голос продолжает петь о потусторонней жизни, окрашенной в густой белый
цвет, будь то снег или цветущая черЈмуха. Ольга Матвеевна стоит неподвижно
и беззвучно, она как будто и не дышит, воздух не совершает движения в еЈ
пустых дыхательных путях, а просто замер там, подобно затекшей внутрь воде.

- Садись на стул, - наконец произносит Ольга Матвеевна. Голос еЈ идЈт в
другом направлении от Кати, куда-то в стену. Катя находит перед собой стул,
отодвигает его и садится, опустив глаза. Скорее бы уже всЈ кончилось.

- Посмотри, там на столе еда. Хочешь - поешь.

Катя смотрит, куда велено, и видит нарезанные куски ветчины и хлеба,
нечищенные яйца, красное яблоко, пару солЈных огурцов и наполовину полную
бутылку водки. На отдельной тарелке лежит яичная скорлупа и несколько
огрызков от уже съеденных яблок.

- Что же ты не ешь? - спрашивает Ольга Матвеевна отрешЈнным, красивым
голосом. Катя берЈт кусок хлеба, кладЈт на него ветчину и откусывает от
образовавшегося бутерброда полным захватом рта. Едва успев прожевать и
проглотить, она кусает снова, давясь, и таким образом быстро запихивает в
себя еду. - Голодная, - произносит Ольга Матвеевна, словно дивясь, как это
Катя ещЈ может быть голодной. От этих слов у Кати кусок застряЈт в горле.

- Вкусно?

Катя кивает, вытирая рукой рот.

- ЕщЈ хочешь? Ты хорошо жрЈшь, - Ольга Матвеевна подходит и садится на
второй стул. - Любишь жрать? Дети любят жрать. А срать любишь? Что молчишь?
Срать любишь, спрашиваю?

- Нет, - говорит Катя.

- Почему? Тебе что, больно, когда ты срЈшь? Отвечай.

- Нет. Может иногда.

- А если тебе не больно, отчего ты не любишь срать? Отчего, Котова, дети
так любят жрать и так не любят срать? Разве срать нехорошо? Посмотри мне в
глаза.

Катя смотрит на Ольгу Матвеевну. Та сидит за столом, уперев в него локоть и
уткнув щЈку в ладонь. Лицо еЈ перекошено от такого способа сидения. Глаза
Ольги Матвеевны, в которые она требовала посмотреть, пусты и неживы. Катя
тяжело вздыхает.

- Так что, Котова? Не знаешь? А ведь это так просто. От сранья нет никакой
пользы, но все всЈ равно срут. И ты срЈшь, и я сру. Поняла, что я имею в
виду? Ничего ты не поняла. Становись на колени. Быстро.

Катя поспешно встаЈт на колени, прямо возле стула.

- Ближе ко мне. Подползи ближе. В церкви была когда-нибудь?

- Нет.

- Тогда возьми вот, - Ольга Матвеевна протягивает Кате сложенный вдвое
листик в клеточку. - Читай.

Катя раскрывает листик. На нЈм круглым, завивающимся почерком написаны
карандашные слова. У Кати всЈ расплывается перед глазами, и она не может
понять, что написано. Пластинка за стеной умолкает.

- Читай, дура.

- Слава тебе, потому что ты начальствуешь над всем, и даЈшь всему жизнь и
свет, и не было бы ничего без тебя, и нет ничего лучше и справедливее тебя,
ты чище неба и светлее солнца, о, милый Боже... Спасибо тебе за то что ты
есть, и что ты любишь меня, а я люблю тебя больше всего на свете, и кровь
свою отдам тебе, и душу отдам, всЈ отдам тебе, потому что всЈ это твоЈ.

- Плохо читаешь. А стихи ты читала хорошо. Давай ещЈ раз.

Катя прочитывает написанное снова, стараясь читать лучше.

- Ну и, - говорит Ольга Матвеевна, - о ком это всЈ? Ты поняла?

Катя кивает, поднимая на Ольгу Матвеевну покорный взгляд. Наверное, еЈ
всЈ-таки когда-нибудь отпустят.

- И о ком же? - Ольга Матвеевна устало смыкает веки и размыкает их вновь.

- О товарище Сталине.

Ольга Матвеевна срывает свободную руку с юбки и, размахнувшись, бьЈт Катю
по лицу. Катя пытается увернуться, но удар всЈ равно сильный, так что она
чуть не падает с колен.

- Дура, - коротко и зло говорит Ольга Матвеевна. - При чЈм здесь товарищ
Сталин? В глаза мне смотри, а то хуже будет! Знаешь, что хуже?

- Крысы, - говорит Катя.

- Правильно. Большие, жирные крысы. Они очень любят жрать. Они очень
кусачие. Когда ты уснЈшь, они будут откусывать от тебя мясо. Так о ком это,
дура?

- Может... О Боге?

Ольга Матвеевна хватает Катю рукой за волосы, что ей удаЈтся только со
второй попытки и наклоняется к ней лицом. Лицо еЈ, плоское и широкое,
словно вырезанное из круглой кости, кажется Кате огромным, как морда
сверхчеловеческой совы.

- О Боге? О каком Боге? О каком Боге, я тебя спрашиваю?

- Я не знаю! - взвизгивает Катя, больше от страха, чем от боли.

- Тссс! Что ты верещишь, пакость, - переходит на шЈпот Ольга Матвеевна. -
ЕщЈ один крик - и пойдЈшь к крысам! Запомни, дура, уродка проклятая,
запомни, падаль недоношенная, Бог - это я. Понятно? Понятно тебе, сволочь?

- Понятно, - тихо соглашается Катя, зажмурившись от ужаса.

- Хорошо, - Ольга Матвеевна отпускает Катины волосы и уводит своЈ лицо
вверх. - А ты знаешь, кто такой Бог?

- Нет, нам в школе говорили, что Бога нет.

- Значит, ты атеистка? Считаешь, что Бога нет? Есть Бог или нет?

- Простите, Ольга Матвеевна, простите меня пожалуйста, - Катя начинает
плакать, слЈзы сбегают по еЈ лицу, как тЈплые муравьи. - Я больше не буду,
я всЈ буду делать только так, как вы хотите. Вы скажите только, я всЈ буду
делать, как вы скажете...

- Заткнись, - выпятив подбородок, коротко говорит Ольга Матвеевна. Катя
умолкает и только всхлипывает от плача. - Раз ты не знаешь, кто такой Бог,
я покажу тебе. Хочешь?

- Да, - покорно соглашается Катя.

- Тогда читай ещЈ раз. И помни, о ком читаешь.

Катя вытирает слЈзы и снова начинает читать, иногда прерываясь от тихих
спазмов плача. Листок дрожит у неЈ в руках. Одна слезинка капает сверху на
чистый участок ниже текста, расплывается бесцветной кляксой и нарушает
клеточки. Кончив читать, Катя вытирает глаза и стоит на коленях с дрожащим
листком в руках. Она непрерывно молится про себя, чтобы Ольга Матвеевна
отпустила еЈ в барак.

- ЕщЈ раз? - робко спрашивает она.

- Хватит. Поднимись и сядь на стул.

Катя делает, что велено, и Ольга Матвеевна встаЈт, снимает с себя
гимнастЈрку, расстЈгивая все без исключения пуговицы. Потом она через
голову снимает майку и остаЈтся в одном лифчике голой по пояс. Так она
подходит к сидящей на стуле Кате, которая боится даже смотреть на весь этот
ужас, а просто дрожит, сжав вместе ноги и схватившись руками за сидение.
Ольга Матвеевна начинает гладить руками Катино лицо, волосы, шею, руки у
неЈ тЈплые и ласковые. Она поворачивает лицо девочки вверх, целует его,
проводит языком по губам, носу, щеке и закрытым глазам Кати, которая
удивляется, что от Ольги Матвеевны совсем не пахнет спиртом. Потом руки
Ольги Матвеевны отпускают Катю, она слышит, как тихо выдыхает отпускающий
натяжение лифчик, и потом его плотная шЈлковая ткань оказывается на Катиной
шее, и сильно затягивается назад. Катя не успевает даже понять, что
происходит, когда в глазах еЈ темнеет и ей становится нечем дышать. Она
беспомощно ищет руками душащую ткань, хватая вместо неЈ свою собственную
одежду, пытается попросить пощады, но в горле еЈ уже практически нет
воздуха, она только тихонько сипит, широко открывает глаза и тупо смотрит
на Ольгу Матвеевну, которая улыбается ей нежной, таинственной улыбкой, лишь
поверхностно затрагивающей губы. Катя плохо видит Ольгу Матвеевну в
опускающейся темноте, тело еЈ начинает дЈргаться само собой, стукая ножками
стула, но Ольга Матвеевна держит стул своей тяжестью, медленно затягивая
лифчик одной рукой и прижимая голову девочки к своей голой груди. Черты
лица Ольги Матвеевны видятся Кате нечеловеческими и ужасными, хотя
совершенно не изменились, всЈ так же мягко очерчены и просты, как раньше.
Катя ударяется коленями в стол и, резко повернувшись телом, пытается слезть
со страшного стула, превратившегося в станок смерти, но сила Ольги
Матвеевны тянет еЈ обратно, а снова вырываться у Кати не хватает уже воли,
она теряет себя и только чувствует, как еЈ сапоги сами стучат в пол, и
видит перед собой Бога, огромного мохнатого пегого слона с забрызганным
кровью рылом, и из рыла выходят два укороченных, мохнатых хобота. Катя что
есть силы раскрывает рот, но воздуха нет, словно Бог высосал его весь
дырками своих хоботов.

Вдруг давящая боль ослабевает, и воздух прорывается ей в грудь. Катя дышит,
жадно, поспешно, пока Бог не решил снова забрать воздух себе. Слон ревЈт,
глухо и тяжело, Катя трогает руками свою шею, на ней ничего нет, только
болящие следы, оставленные пальцами смерти.

- Ну что, видела Бога? - спрашивает Ольга Матвеевна.

- Да, - отвечает Катя, сглотнув от боли.

- И какой Он?

- Страшный.

- Правильно. Можешь идти, Котова. Я назначила тебя тут убирать, завтра
придЈшь в девять сорок. И если кому-нибудь хоть слово скажешь о нашем
разговоре, отправишься к крысам. Ясно?

- Да, Ольга Матвеевна.

На следующий день Катя не может ни шить, ни есть, ни слушать уроки, потому
что боится идти вечером к Ольге Матвеевне, потому что боится, что пальцы
смерти на этот раз могут не разжаться. В девять тридцать вечера Катя
бесчувственными руками вытаскивает к колонке ведро, которое нужно наполнить
водой для мытья полов. Пока вода со звоном бьЈт по алюминию, Катя кутается
в казЈнный ватничек, мечтая провалиться куда-нибудь под землю и замереть
там, так надолго, чтобы все про неЈ забыли. Воде всЈ равно, еЈ не станут
мучить и душить, и песку всЈ равно, и другим девочкам тоже, вот они
выстроились в очередь к сортиру, кто курит, кто смеЈтся, кто просто смотрит
перед собой, и это глядение, раньше казавшееся Кате таким скучным, теперь
желанно ей, вот так бы стояла хоть всю ночь и глядела, только бы не быть
собой. За обедом она встретилась глазами с Зиной, взгляд у Зины был
холодный и мутно подрагивающий, как вода. Возвратившись вчера ночью в
барак, Катя сказала Зине, что у неЈ сильно болит живот от куска барской
ветчины, полученной за чтение стихов, но Зина не поверила, трогала ей живот
рукой и нюхала Кате зачем-то лицо, хотя потом всЈ же ушла к себе, и Катя
слышала в тишине барака, как она сильно, с козьей монотонностью возилась
под одеялом, делала то, что нельзя.

Увидев, что ведро уже полно, Катя хватает его и волочит к дому ужаса, не
останавливаясь ни на миг, стиснув зубы, смахивая пряди волос с глаз, она
неловко вскарабкивается по ступеньками крыльца, часть воды выплЈскивается
на пол, но Катя, совершенно отупевшая от своего страха, не обращает на это
внимания, проносится по коридору к швабре, наматывает на неЈ тряпку
непослушными пальцами и стукает в закрытую дверь, из-под которой
пробивается узенькая полоска света.

- Да? - говорит голос Ольги Матвеевны. - А, это ты, Котова, заходи. Подмети
только сначала, тут песка много, Макарыч нанЈс. ВсЈ старик по барханам
шляется, зверей своих ловит. Знаешь, кто он такой? Чего молчишь с веником?
Обиделась на меня, что я тебя вчера душила? Обиделась?

- Нет, Ольга Матвеевна.

- И правильно. Я же тебе просто показать хотела то, чего ты не знаешь. Ну
мети, мети. А Макарыч - вонючая старая сволочь. Ты запомни это. Никогда не
связывайся с такими, как он. Пойди сюда. Ну пойди же.

Катя нерешительно подходит к Ольге Матвеевне. Та обнимает еЈ, не вставая со
стула, и прижимает к себе, целует в лицо.

- Ты такая хорошая, - шЈпотом говорит Ольга Матвеевна в перерывах между
поцелуями. - Я тебя так люблю, ты не бойся, я не буду тебя больше лифчиком
душить. И если ты будешь слушаться, я тебе буду давать мясо, и картошку, и
помидоры, и даже... грушу. Ты любишь груши?

- Да, - прошептала Катя, постоянно ожидая, когда еЈ начнут мучить.

- Любишь груши... Послушай, тебя, кажется, Катей зовут? Катя, у тебя были
куклы?

- Были.

- Ты любила с ними играть?

- Да.

- Тогда ты легко меня поймЈшь. Я тоже очень люблю играть в куклы. Если ты
будешь моей куклой, если ты будешь... Ты помнишь о крысах?

- Да, Ольга Матвеевна.

- Если ты будешь себя хорошо вести, ты не пойдЈшь к крысам. Ты не пойдЈшь,
мой зайчик... ты не пойдЈшь, - Ольга Матвеевна шепчет и целует Катю,
которая не смеет отвернуться от еЈ горячих губ. - Ну иди, подметай, иди, -
Ольга Матвеевна прижимается ртом к Катиной щеке и говорит с дыханием через
полусжатый рот. - Когда всЈ сделаешь, придЈшь сюда.

Вымыв пол во всех комнатах каменного дома, Катя вспотела и устала. Руки у
неЈ опухли от воды и жгучего ноябрьского ветра, который набрасывается на
неЈ каждый раз, как она выносит сливать ведро. Она так устала, что ей даже
не хочется есть, как обычно вечерами, когда живот уже тоже понимает, что
ему больше ничего не дадут. ОсвещЈнный только дверными щелями коридор
подплывает у неЈ в глазах, а пол кажется косым и непригодным для хождения.
Поставив швабру в маленькой каморке, забитой всяким хламом, Катя трогает
рукой похороненный здесь старый сломанный шкафчик из тЈмного с краснотой
дерева, его железные ручки сделаны в виде каких-то ящериц, и именно из-за
них Катю посещает новое, странное чувство, будто кроме того бездонного,
тоскливого мира, в котором она живЈт, есть ещЈ другой, где встречаются
такие шкафчики с ручками в виде ящериц, шумят полнолистные сады, возникают
розы на кустах и пунцовые бабочки садятся на стены солнечных комнат,
открывая и раскрывая крылья в волшебной тишине. И Катя точно знает - там, в
этом прекрасном мире, нет людей, только похожие на них существа, лица
которых меняются, как речная вода, и которые лишь снятся друг другу, и
потому не могут причинить настоящее горе и настоящую боль.

Ольга Матвеевна сидит на стуле возле стола, сняв сапоги и закинув ногу за
ногу. Она велит Кате снова стать на колени и читать с листика, пока Катя
читает, Ольга Матвеевна качает ногой в такт еЈ словам.

- Повторим наш урок, - говорит Ольга Матвеевна, когда Катя закончила. - Ты
вчера видела Бога. Какой он?

- Страшный, - отвечает Катя, помня, что это правильно.

- Вспомни теперь, что я говорила тебе перед этим о Боге. Я говорила тебе,
что Бог - это я. Помнишь?

- Да.

- Значит, я - страшная. Я страшная?

- Да.

- А ещЈ я какая?

- Красивая, - предполагает Катя, надеясь, что это понравится Ольге
Матвеевне.

- Может быть. А ещЈ? Я ласковая?

- Да.

- Я добрая?

- Да.

- Ну скажи, какая я ещЈ.

- Вы... умная.

- А ещЈ?

- Вы самая хорошая на свете.

- Повтори.

- Вы самая хорошая на свете.

- Раздевайся. ВсЈ снимай, трусы тоже.

Поднявшись с колен, Катя снимает одежду, пальцы еЈ потеют от страха. Скоро
она стоит перед Ольгой Матвеевной совсем голая. Ольга Матвеевна встаЈт и
берЈт девочку за плечи.

- Посмотри на меня.

Катя поднимает лицо. Глаза еЈ уже повлажнели от наступающих слЈз.

- Отойди немного назад. ЕщЈ немного.

Катя отступает, пока голени еЈ не упираются в кусачее одеяло, которым
застлана кровать.

- Потерпи, деточка, - тихо говорит Ольга Матвеевна и сильно толкает Катю
руками в грудь.

Этой ночью Катя долго не может уснуть, потому что сильно болят защипанные
Ольгой Матвеевной грудь и ноги. Уткнувшись в подушку, Катя трогает
невидимые в темноте синяки и тихо плачет. Раньше плакать она не могла, у
Ольги Матвеевны она старалась сдержать слЈзы изо всех сил, потому что
заметила: как только они появляются на глазах, Ольга Матвеевна тут же
начинает ещЈ сильнее наваливаться на неЈ и щипать. Щипает она не так, как
Зина, а сильно, с птичьей жестокостью, сожмЈт зубы свои, оскалится, схватит
всей пятернЈй и так сдавит, а хватает она глубоко, и пальцы у неЈ, как
деревянные. Щипается, хватает и в глаза глядит - слЈзы выдавливает. А
однажды Кате было так больно, что она не удержалась и просто заплакала,
скривившись, и в ярости стала царапать Ольгу Матвеевну, а та засмеялась,
прижала Катю к подушке, схватила за уши и трясла, и лицо языком лизала, как
мороженное, и шЈпотом требовала гадости говорить, и Катя говорила, потому
что испугалась, что Ольга Матвеевна опять станет еЈ душить, и с тех пор
решила больше никогда больше не плакать.

Катя плачет и слышит, как приходит Зина, садится к ней на кровать,
воспоминания об их любовном бешенстве вызывает у Кати теперь тошноту и
приступы боли в отдавленной плоти. Она тихо говорит Зине, чтобы та ушла. Но
Зина не уходит, она некоторое время молча сидит на краю кровати, а потом
вдруг рывком вытаскивает из-под Катиной го