аза. Отважная девочка пошатнулась и упала назад, взмахнув рыжими волосами
и раскинув руки в стороны для прощанья со всем наслаждением жизни, затылок
ее хрустнул при ударе об асфальт, фонари погасли.

Сейчас мы видим с тобой вместе ту узкую улочку, где тускло, светом иного
мира горят фонари, стоит у линии кустов бронзовый автомобиль, трупы двух
девочек распластаны у разбитой витрины гастронома, за которой все еще
корчится на залитом кровью плиточном полу вспоротый ножом мужчина. Из
одного окна, в котором не зажжена лампа, кто-то тоже смотрит, но не так,
как мы, он бесчувственен, этот человек прошлого, он больше, чем мертв, он
превращен в тень на экранах нашей памяти, но больше всего мне кажется
странным, как можешь видеть это ты, Наташка, как смеешь ты во всем быть
похожей на меня, и что чувствуешь ты сейчас, после того как вихрь
смертоносных угольных воробьев пронесся со свистящим щебетом мимо, ты же
просто пригнула голову, что чувствуешь ты сейчас? Радость? Или боль
бессилия? Ведь вот лежит на асфальте подруга твоя, разрубленная саблей
пустоты, разве не ближе она к отцу, не отступившая, лицом принявшая удар
смерти, ты побежала, а она - нет.

- Обезьянка, - стонет Наташа, оставляя книгу на полу и пряча лицо в ладони.
- Зачем же ты умерла.

Любы садится у стены, обхватив колени руками и уткнув в них губы. Дрожь
пробирает ее, как листья кустов у дома, что днем были красны. Наташа плачет
в темноте, вздрагивая и тихонько завывая от душевной боли.

- Уходи, - вдруг говорит она, отрывая лицо от рук. - Оставь меня одну,
иначе ты тоже умрешь.

- Мне все равно, - призрачно отвечает Люба. - Я не боюсь смерти, потому что
все повсюду страшно.

- А я боюсь. Я не хочу, чтобы ты умерла. Как они обе. Они уже ничего не
чувствуют, их просто нет, ты понимаешь? И их никогда больше не будет. Я
любила их, но тебя я люблю больше всего на свете. Если тебя не станет, я...
я...

Люба на коленях подползает к вновь разрыдавшейся Наташе, которая даже не
пытается спрятать свое кривляющееся от боли и судорог плача лицо. При
приближении Любы она резко отползает назад, к окну.

- Нет! - вскрикивает она искаженным, осипшим голосом. - Не подходи ко мне!

Люба замирает в нерешительности.

- Что ты хочешь? - спрашивает Наташа, зачем-то натягивая на колени край
измявшегося платья.

- Я хотела... Поцеловать тебя.

Наташа сглатывает и вытирает рукой нос. Губы ее дрожат.

- Ну, поцелуй, - осторожно произносит она.

Люба дважды целует ее в мокрую соленую щеку. На время поцелуев Наташа
зажмуривается и перестает дышать. Люба проводит рукой по Наташиным волосам,
продолжая движение по мягкому прохладному хвосту косы. Наташа открывает
глаза и смеется скрытым в темноте ртом.

- Значит, ты меня любишь? - певуче спрашивает она. - Значит, ты и в самом
деле меня любишь? Теперь я знаю, ведь иначе... - она запинается и,
порывисто обняв Любу, часто целует ее в нос, в губы, в скулы и глаза. -
Иначе ты убила бы меня, солнышко ясное, - пришептывает она, - ты же можешь
убить меня одним пальчиком, если разлюбишь, моя смерть - вот, на твоей
руке. Я даже немножко описялась от страха, когда ты меня целовала, честно,
я такая трусиха, мне бы надо быть посмелее, но я не могу, а ты ведь
простишь меня, Любка, Любочка, ты ведь простишь меня, что я не верила в
твою любовь? Это все страх, проклятый страх, которым Он наделил все живое,
да будет Он проклят, я буду называть его Сволочью, именно так, и пусть Он
попробует меня убить, моя смерть - вот она, на твоем пальчике, а ты ведь не
убьешь меня? Ты не станешь убивать меня?

- Нет, нет, - отвечает Люба, прижимая к себе нежное тело подруги.

- Ты же не знаешь даже, что у тебя на пальчике, - шепчет ей на ухо Наташа.
- Это кольцо власть дает над мертвыми, власть оживлять и убивать вновь. Ты
будь с ним очень осторожна, солнышко. Ну скажи: я тебя люблю и не разлюблю
никогда.

- Я тебя люблю и не разлюблю никогда, - скороговоркой повторяет Люба.

- Неужели все может быть так хорошо, - блаженно смеется Наташа. - Мне снова
хочется жить.

Они ласкаются, сидя на полу в темноте, расстегнув себе пуговки на груди,
чтобы целовать ключицы, шеи и плечи, рядом чернеет забытая Наташей книга,
которую она так долго и безответно любила в одиночестве, сквозь пыльное
стекло светит белый фонарь, мутный, словно погруженный в воду, они дуют
друг другу в лица, передразнивая дыхание, и слезы уже высохли, и
согревшаяся кровь создает мимолетные, подобные легким теням цветы в их
телах, и кошачий зверь осени смотрит за ними, свернувшись под разверзшейся
прорубью неба.

Пока наверху не открывается дверь. Щелкает провернутый в замке ключ.
Каблуки неспешно стучат по лестнице вниз.

Наташа убирает книгу к стене, чтобы на нее не наступили, забрасывает косу
за спину и подтягивает на голенях сбившиеся носки, Люба машинально
застегивает пуговки, глядя на лестницу, она сразу узнает девушку, что
выходит из-за поворота перил, это лицо из тех, какие не забываются, ни
мрак, ни мажущиеся тени косметики не способны изменить его, конечно же это
Жанна, Жанна Петухова, невеста героя, девушка удивительной судьбы.

Я расскажу о ней кратко, потому что никакой бессонной ночи не хватит, чтобы
написать ее волшебную жизнь, даже звезды кажутся лишь украшениями, данными
этим темным волосам, и каждый раз, когда смотришься в ее прекрасные глаза,
явственно ощущаешь потустороннее изменение своей собственной жизни, словно
тебя и вовсе нет, а только хрупкая девушка Жанна пишет твое существование
влажной холодной кистью на заранее раскрашенном незнакомым узором холсте
вечности.

Я не знаю, в каком городе она родилась, знаю только, что там большей частью
была ночь, и много сирени, запах которой отбирал у жителей воздух дыхания,
сердца не решались биться в тишине плывущей среди склонившихся к самой воде
деревьев реки, иногда ночь была белой, и тогда беззвучные девушки продавали
мороженое из холодильных ящиков, где дымились и таяли маленькие кусочки
луны, скамьи утопали в густых гроздьях сирени, кувшинки плавали в ртутных
прудах, она всегда думала, что они сладкие на вкус, их мокрые зябкие
лепестки, но сладость не сообщалась пальцам, касавшимся их, только губам, и
часто, нагнувшись со скользящей в ночи лодки, она целовала их, касаясь
языком; лягушки, эти поющие камни камышей, журчали в небе, звезды светили
все ярче, иногда казалось, будто они приближаются к земле, но нет, это были
всего лишь непрерывные сны ее детства, воздух, вдыхаемый ею, тоже был
ненастоящим, как жемчужины, что находила она в траве, настоящим был только
он, тот, кого она полюбила, едва только увидев, невысокий человек с
простым, глуповатым лицом сельского парня, набранного в огромную армию
гипотетической страны, его уши были оттопырены, нос округлен, губы пухлы,
двигался он неловко, нелепо, туфли всегда были ему велики, шнурки
распускались, и он вечно наступал на них, взмахивая рукой, улыбался наивно,
блестя глазами от радости, а ей было всего тринадцать лет, когда они
повстречались на пляжных танцах, он пришел в форме, она - в коротком
лимоновом платьице, что так шло ее темным волосам.

Ей было тринадцать и она сразу влюбилась в него, безоглядно и безудержно,
он протанцевал с ней просто ради шутки по хрустящей песком площадке из
квадратных бетонных плит, от него пахло одеколоном и мылом, от нее пахло
мамиными духами, она смотрела на него во все глаза, и он заметил это, он
купил ей мороженое, чтобы девочка не обиделась, и ушел танцевать с другой,
но потом снова вернулся, что-то влекло его к ней, в одиночестве покорно
лижущей пломбир у крашеных темно-зеленым цветом железных перил, он говорил
с ней и даже поцеловал на прощанье в волосы, как старший брат, и она не
спала потом все ночи, пока не встретилась с ним опять, и он не подарил ей
цветы, и она пошла к нему в общежитие, и напилась шампанского, и льнула к
нему, и подставляла поцелуям рот, но он не верил в ее решимость и только
нежно трогал Жанну за плечи, и там, при свете настольной лампы, из которой
сквозь дыру в абажуре слепил жгучий электрический свет, она наконец уснула,
держа его за руку, пока он рассказывал ей о будущей жизни, о людях,
летающих на спинах титанических стальных птиц выше облаков, выше самого
неба, где есть только солнце, разумный огненный шар, который не злится, ибо
уже знает: все равно на него ступит нога человека.

А потом у них была настоящая любовь, где-то пахнущей сиренью темноте Жанна
забыла свою девственность, смеясь, и после часто в интимные минуты она
легко и ласково смеялась, а он удивлялся взрослой, опьяненной беззаботности
ее детского существа. Однажды это произошло прямо в лодке, они же любили
кататься на лодке, а тогда в ночи почему-то светило солнце, вода блестела,
как зеркало, веточки ив стучали по деревянным бортикам, когда они
проплывали у берега, Жанна взяла его детским, ягнячьим способом, плоть
любимого была мягка и горяча, солнце грело ей волосы и он обхватил ее за
затылок широкой, жгучей ладонью, пригибая к себе, он и раньше делал так, от
этого она почти что теряла сознание в блаженстве, они сплелись тогда,
качаясь посреди воды, как в колыбели, и когда все кончилось, она радостно
подняла на него смеющееся лицо, он, улыбаясь, взял ее за щеки, учащенно
дыша, она навсегда запомнила его доброе лицо, голубое ночное небо, и гул
реактивного самолета, чертящего над кронами деревьев свою свежую творожную
полосу.

А потом он уехал туда, где мог быстрее летать над просторами жарких степей,
полными песка, кузнечиков и сухой травы, а потом она узнала, что его убили,
степь заморила удушливым зноем моторы его самолета, и он упал в ужасное
увеличение летящей навстречу земли, и никогда-никогда уже больше не
вернется в неизвестный город, где Жанна готова была ждать его до самой
смерти. И еще она узнала, что еще раньше он успел стать героем, что посреди
степи люди воздвигли белый город и запустили из него ракету с надписью
"Советский Союз", и ракета та взлетела выше неба, и он был на ней, только
он, потому что не боялся погибнуть, ему важнее было самому увидеть солнце,
чтобы потом рассказать Жанне, какое оно на самом деле.

И когда Жанна узнала, что единственный, милый, которого запомнило ее тело -
тот самый человек, о котором говорит весь мир, у нее возникла тайная
надежда: будто герой, разбившийся в далекой степи - уже не совсем он, что
часть его может быть осталась там, наверху, где жить он вечно мечтал,
потому что не могло все это совершиться зря - исполнение его волшебной
мечты, видение огромного невыразимого солнца; оттуда не должен был он
возвращаться, а если бы вернулся - первым делом навестил бы Жанну, которая
одна знала о всех его мечтах. Значит, вернулся не он, а кто-то другой,
главное осталось там, то главное, что она и любила в нем, счастливо смеясь
от торжества своей любви, чувствуя, как нечто, возникшее в ней, уже не
помещается в сознании, поглощает в себе весь мир, изменяя его по своему
желанию, и солнце застывало в небе, и кувшинки поднимались со дна, только
чтобы увидеть в своей жизни ее глаза, и самолет тек, как капля, по
небосводу, чтобы никогда не достичь горизонта.

Жанна написала письмо в ЦК КПСС, чтобы ее пустили полететь в кажущееся
безжизненным пространство галактики на огромной светлой ракете с надписью
"Советский Союз", но ей ответили, что сначала она должна пройти специальную
медицинскую комиссию для космонавтов, однако уже в московском институте
авиации врачи сказали Жанне, что у нее слабое чувствительное сердце, с
которым она ни за что не выдержит космических перегрузок. Жанна плакала и
кричала, что выдержит все на свете, только бы полететь к любимому, и что у
него тоже было чувствительное сердце, а все равно он стал героем и лучшим
человеком на земле. Но комиссия утвердила категорический отказ, и Жанна,
вернувшись в свой город, съела целую бутылочку ядовитого клея, после чего,
покорчившись в постели и поплевавшись пенкой, умерла. Ее отнесли в
одноэтажный морг на тихой, спускающейся куда-то вниз улице, заросшей липами
и акацией, там главный санитар высоко оценил ее магическую школьную
прелесть и погрузил Жанну в самый мощный холодильник с электрическим
замком, а через сутки красивый голый труп отправился реактивным самолетом в
Москву, в следственный морг Высочайшего Комитета, и дальше в специально
оборудованный морозильный гроб на даче человека, чье имя до сих пор ничего
не говорит стране, но чья власть вечна. Человек долго не переставал
любоваться Жанной в свете военного фонаря, а она спокойно лежала под
стеклянной крышкой гроба, закрыв глаза, как заколдованная спящая царевна.
Затем в течение восьми часов засекреченная бригада трупных хирургов ласкала
Жанну в подземной лаборатории, на свинцовых дверях которой, подчиняющихся
голосу только двух людей на земле, висела табличка без надписи, просто
потому, что никто посторонний не должен был ее увидеть, не то что прочесть.
Члены девушки сделали мягкими, кровь разбавили изысканной золотой пыльцой,
волосам придали прежнюю жирность и запах луговых цветов, усохшим было губам
- упругость, удалены была лишняя жидкость, которой исходят мертвые тела в
безрадостном своем одиночестве, восстановлена была вся нежность юного
девичьего тела, шелковистость белой кожи, повсюду, где она обескровилась,
нанесена была несмываемая пылевая краска, изготовленная из лепестков едва
родившихся на свет китайских роз, внутренности Жанны пропитали
мумифицирующим составом, а в сердце вживили электрический механизм для
имитации пульса.

В таком виде Жанна и стала наложницей владельца дачи, человека без имени,
господина подземных городов и садов, выращенных на почве, покрывающей
непроницаемый бетон, одной только силой инфракрасных ламп, человек без
имени любил наслаждаться телом Жанны в огромном цементном террариуме,
посередине которого мерцало темное озеро, а берега застилала густая трава,
стояли плакучие ивы, и еще там был античный павильон со статуями, большими
керамическими вазами и ледяным артезианским родником, посередине павильона
стоял невысокий жестяной стол, просторный, как двуспальная кровать, на этом
столе Жанна бывала особенно часто отдана своему новому хозяину, отнявшему
ее у Бога, или его гостям, иногда появлялись даже женщины, некрасивые, с
лицами враждебными, выражающими одну только злость и утомленное мучение.
Гости сильно напивались, насиловали и мучили друг друга, а с Жанной делали
то, чего не вытерпел бы никто из живых. И вот в одну глухую подземную ночь
хозяин привел к Жанне четырнадцатилетнюю дочь своего сослуживца, - эти люди
дарили друг другу даже своих детей, пресытившись их невинностью, настолько
высоко вознес их священный долг над всем человеческим, - он хотел вовлечь
девочку в любовь с мертвыми, чтобы привить ей отвращение к обывательским
чувствам, но та распалилась, может быть, ее обкурили бешеной травой, а
может быть, она просто выплеснула пропитывавшую ее с рождения ненависть,
злобное, истерическое зверство своей матери, как бы то ни было, она вынула
из волос заколку с иглой и вонзила Жанне в тело, когда все трое сплелись в
причудливой позе неземной любви, и стимулятор, сокращавший Жаннино сердце,
работал с такой интенсивностью, что кровь шла ей из носа, медная игла вошла
Жанне в живот, проткнула печень, у жестокой девочки начался оргазм, она
закричала, и тогда Жанна открыла свои прекрасные, голубоватые глаза и
схватила мучительницу руками за волосы, вывернула ей голову, сломав шею, и,
прокусив девочке грудь, стала пить горячую кровь, жадно всасывая и дрожа, а
человек без имени не испугался, он ласково изнасиловал расслабившуюся от
гибели девочку, в которой еще теплилась бессознательная жизнь, и семя его
потекло вместе с ее кровью в пустоту небытия, свободное, как потоки талой
воды.

- Блядь, - с томной жадностью сказала Жанна свое первое слово, кончив
сосать и растягиваясь на холодящей жести.

- Жанна, - обратился к ней человек без имени. - Жанна.

Он все еще прижимал тогда к себе задом мертвую, согнувшуюся в поясе
девочку, гладя ее волосы.

- Давай, еби, - пожелала она, толкая его ногой.

- Я не могу, - равнодушно ответил он.

- Ты же говоришь, что можешь все, - она тихо рассмеялась. - Говно. Тогда
найди мне того, кто может. Найди мне мужика.

- Вот стерва, - он спихнул труп девочки со стола на мраморный пол. -
Значит, все это время ты притворялась? Когда мы спали, ты вставала из гроба
и жрала объедки со стола?

- Мне не надо жрать, - Жанна села на столе, согнув одну ногу в колене. -
Еда мне противна. Я люблю только кровь. И семя.

Ее железные пальцы стиснули человеку без имени плечо так, что он застонал,
не столько от боли, сколько от досады перед внезапно пробудившимся в нем
ощущением собственной плоти.

- Если ты не найдешь мне мужика, я тебя накажу.

Человек без имени понял, каково будет наказание, давящий мрак придавил его
к жесткому ложу, как надвигающаяся духота гигантской, космической грозы.

Жанне был доставлен двухметровый комитетский охранник Василий, деревенский
парень, забивший насмерть в свое время отца и старшего брата, а ныне в
отпусках, напившись с дружками, часто ездивший на конезавод насиловать
однолетних девственных кобыл. Жанна без труда задавила своей черной
ментальной силой парализованный за ненадобностью центральный нервный узел
Василия, и он несколько последних своих часов жил исключительно функцией
спинного мозга, свирепый вой его гулко перекатывался в лабиринтах подземных
садов, когда Жанна ногтями раздирала кожу на его груди, кусала в плечо, она
не тряслась, а вибрировала под Василием, как не может живая женщина, она
плевалась кровью, неистово рыча, и с грохочущей силой била спиной в жесть,
только голубые глаза ее смотрели ровно и ясно в капающую сквозь сжатые зубы
слюной идиотскую морду любовника, чем больше было семени, тем бешенее
становилась Жанна, пока наконец не разорвала голыми руками спину Василия и
не вцепилась в почки, как в сатанинские рычаги, да даже после этого он еще
трудился над ней, пока сердце его не встало, словно отключенный от
источника питания станок, и тяжелая мертвая туша не привалила счастливую
Жанну к столу горой мяса и костей, тогда она вздохнула глубоко и уснула,
обняв мертвеца, как большую игрушку, обеими руками, и никто не смел
нарушить их долгий сон, даже когда Василий гадко засмердел. После того
Жанна познала многих достойных мужчин, но Василий остался ее первой любовью
в новой жизни, она долго не позволяла убрать с елисейского луга его
разлагающийся труп, поливала водкой огнившее до черепных костей лицо, а
иногда приходила тайком и, раздевшись догола, валялась по падали, засовывая
в нее руки и ступни ног, и человек без имени никак не мог отучить ее от
этого, сколько не корил, пока от трупа не остался только грязный,
вдавленный в траву скелет, который Жанна разрешила разгрести и выбросить, а
себе оставила только череп, его она любила погружать в воду, так, чтобы из
глазниц выходили пузыри, при этом она часто говорила:

- Вот это был настоящий мужик. Такого больше не найдешь. Он подох от любви.

Человек без имени сперва хотел заманить Жанну в канистру с бензином и
сжечь, но партия научила его не спешить поступками, а размышлять сперва над
сущностью вещей, и он изобрел, как обратить земляную похоть Жанны на пользу
социалистическому отечеству. Из нее сделали элитную валютную проститутку
для богатых иностранных граждан, ведь Жанна совершенно сводила мужчин с ума
бледной красотой своего вечномолодого тела, светом голубых глаз,
дьявольской грубостью и непристойным бешенством, последнее, впрочем,
никогда больше не доходило до смертоносного садизма, что было Жанне
настрого запрещено. Все деньги Жанна отдавала хозяевам, кроме сумм,
необходимых для покупки платий и косметики, единственным условием ее
договора с человеком без имени стало странное желание быть снова принятой в
комсомол, так как ее старый билет был уничтожен вместе с другими
документами, когда труп отправляли в столицу. Желание Жанны было ис