уха
Джилетти. Тот немного растерялся, но сразу же оправился.
   -  А-а!  ты  вздумал  размозжить  мне  голову,  каналья!  Я   с   тобой
рассчитаюсь.
   Джилетти  обнажил  бутафорскую  шпагу  и  с  поразительным  проворством
ринулся на Фабрицио. Безоружному Фабрицио угрожала гибель. Он  бросился  к
карете, остановившейся в десяти шагах от Джилетти, подбежал к ней с  левой
стороны и, ухватившись за рессору, вмиг очутился на  правой  стороне,  где
была  открыта  дверца.  Долговязый  Джилетти  кинулся  за  ним,   но,   не
догадавшись ухватиться за рессору, не мог остановиться сразу и по  инерции
пролетел  на  несколько  шагов  дальше.  Пробегая  мимо  открытой  дверцы,
Фабрицио услышал, как Мариетта вполголоса крикнула:
   - Берегись, он убьет тебя! На, возьми!..
   И мгновенно на дорогу упал длинный нож, похожий на охотничий.  Фабрицио
нагнулся, чтобы подобрать нож, но тут подоспел Джилетти и ранил его шпагой
в плечо. Фабрицио выпрямился; разъяренный Джилетти ударил его эфесом шпаги
по лицу, и с такой силой, что у Фабрицио в голове помутилось. В эту минуту
он был на волосок от смерти. По счастью для него, Джилетти  стоял  слишком
близко и не мог нанести удар клинком шпаги. Опомнившись, Фабрицио помчался
вдоль дороги, на бегу сбросил чехол с ножа, круто повернул  и  очутился  в
трех  шагах  от   преследователя.   Джилетти,   разбежавшись,   не   успел
остановиться. Фабрицио занес  нож,  Джилетти  отбил  удар  шпагой,  однако
лезвие вспороло ему левую щеку. Джилетти отскочил, а Фабрицио почувствовал
острую боль в бедре: актер успел раскрыть складной нож.  Фабрицио  прыгнул
вправо, обернулся, и, наконец, противники оказались друг против друга,  на
расстоянии, удобном для поединка.
   Джилетти злобно ругался. "А-а, мерзавец, поп окаянный, сейчас  перережу
тебе горло!" - бормотал он. Фабрицио запыхался и не мог говорить; от удара
эфесом шпаги у него  очень  болела  щека,  из  носа  лилась  кровь.  Почти
бессознательно он отпарировал ножом  несколько  ударов  противника  и  сам
сделал  несколько  выпадов;  ему  смутно  казалось,  что   это   публичное
состязание, -  такую  мысль  внушало  ему  присутствие  зрителей:  человек
тридцать землекопов окружили сражающихся,  но  держались  на  почтительном
расстоянии, видя, что  они  ежеминутно  перебегают  с  места  на  место  и
бросаются друг на друга.
   Поединок как будто затихал: удары сыпались уже не так стремительно,  но
вдруг Фабрицио подумал: "Как болит щека! Наверно, он изуродовал мне лицо".
От этой мысли он рассвирепел и бросился на  врага,  выставив  нож  вперед.
Острие вонзилось Джилетти в правую сторону груди и вышло у левого плеча, в
то же мгновение шпага Джилетти насквозь проткнула руку Фабрицио  у  плеча,
но почти под самой кожей, - рана была легкая.
   Джилетти упал; Фабрицио подошел к нему, не сводя взгляда  с  левой  его
руки, в которой был нож; вдруг рука разжалась, и нож выскользнул из нее.
   "Негодяй умер", - подумал Фабрицио и перевел взгляд на  его  лицо.  Изо
рта Джилетти ручьем лилась кровь. Фабрицио побежал к карете.
   - Есть у вас зеркало? - крикнул он Мариетте.
   Мариетта смотрела на него, вся побелев, и ничего не  ответила.  Старуха
весьма хладнокровно  раскрыла  зеленый  мешочек  для  рукоделия  и  подала
Фабрицио зеркальце с ручкой, величиною с ладонь.  Фабрицио  посмотрелся  в
зеркало, ощупывая свое лицо: "Глаза невредимы, - говорил он про себя, -  и
то хорошо". Он раскрыл рот, зубы не были выбиты.
   - Почему же мне так больно? - спросил он себя вполголоса.
   - Эфесом шпаги вам придавило верхнюю часть щеки вот к этой косточке - к
скуле, - ответила старуха. - Щека у вас ужасно распухла и  посинела;  надо
сейчас же поставить пиявки, и все пройдет.
   - Поставить сейчас пиявки? - смеясь, повторил Фабрицио, и самообладание
вернулось к нему.
   Он увидел, что землекопы обступили Джилетти и смотрят на него, не  смея
дотронуться.
   - Помогите же этому человеку! - крикнул он. - Снимите с него одежду.
   Он хотел еще что-то сказать, но, подняв  глаза,  увидел  на  дороге,  в
трехстах  шагах,  пять  или  шесть  человек,  неторопливым,  мерным  шагом
направлявшихся к месту происшествия.
   "Жандармы!.. - подумал он. - Увидят убитого, арестуют меня,  и  я  буду
иметь  удовольствие  войти  в  город  под  почетным  конвоем.  Вот   будут
издеваться  приятели  этой  Раверси  при  дворе!  Они  так  ненавидят  мою
тетушку".
   Тотчас он  с  быстротой  молнии  бросил  остолбеневшим  землекопам  все
деньги, какие были у него в карманах, и вскочил в карету.
   - Помешайте жандармам преследовать меня, - крикнул он землекопам, - и я
озолочу вас! Скажите им, что я невиновен, что этот человек _напал первым и
хотел меня убить_.
   - Пусти лошадей вскачь,  -  сказал  он  vetturino.  -  Получишь  четыре
золотых, если проедешь через мост раньше,  чем  эти  люди  успеют  догнать
меня.
   - Ладно! - ответил возница. - Да вы не  бойтесь,  они  пешком  идут,  а
ежели мои лошадки побегут только рысью, и то мы их обгоним.
   И, сказав это, он пустил лошадей галопом.
   Нашего героя задели слова:  "Не  бойтесь",  -  он  действительно  очень
испугался, когда Джилетти ударил его по лицу эфесом шпаги.
   - Но вот, чего доброго, встретятся нам верховые, - продолжал осторожный
возница, думая о четырех золотых, - и те  люди,  что  погонятся  за  нами,
могут им крикнуть, чтоб нас задержали...
   Слова эти означали: "Заряди-ка свое ружье".
   - Ах, какой ты храбрый, миленький мой аббат!  -  воскликнула  Мариетта,
обнимая Фабрицио.
   Старуха смотрела на дорогу,  высунув  голову  в  окошко  кареты.  Через
некоторое время она обернулась.
   - Никто  за  вами  не  гонится,  сударь,  -  хладнокровно  сказала  она
Фабрицио. - И впереди на дороге тоже никого нет. Но вы ведь знаете, что за
придиры сидят в австрийской полиции: если мы таким вот аллюром прискачем к
плотине у берега По, вас арестуют, не сомневайтесь.
   Фабрицио выглянул из окошка.
   - Рысью! - приказал он кучеру. - Какой у вас паспорт? -  спросил  он  у
старухи.
   - Целых три - на каждого в отдельности, - ответила она,  -  и  обошлись
они нам по четыре франка. Просто ужас! Как  обирают  бедных  драматических
артистов, которые путешествуют круглый год! Вот паспорт на  имя  господина
Джилетти, драматического артиста, - это будете вы; вот еще два паспорта  -
мой и Мариетты. Но все наши деньги остались у  Джилетти.  Что  нам  теперь
делать?
   - Сколько было денег? - спросил Фабрицио.
   - Сорок новеньких экю по пяти франков, - ответила старуха.
   - Нет, нет! Шесть экю и мелочь, - смеясь поправила ее  Мариетта.  -  Не
надо обманывать моего миленького аббата.
   - Сударь, - совершенно хладнокровно сказала старуха, - вполне  понятно,
почему, я стараюсь вытянуть у вас тридцать четыре экю лишних. Ну, что  для
вас значат тридцать четыре экю? А ведь мы потеряли покровителя. Кто теперь
будет подыскивать для нас квартиру,  торговаться  с  возницами,  когда  мы
путешествуем, и нагонять на всех  страх?  Конечно,  Джилетти  не  назовешь
красавцем, но он был нам очень полезен; и если бы вот эта девчонка не была
дурочкой и сразу же не влюбилась в вас, - Джилетти никогда  бы  ничего  не
заметил, а вы бы давали и давали нам золотые экю. Мы очень  бедны,  уверяю
вас.
   Фабрицио растрогался;  он  вытащил  кошелек  и  дал  старухе  несколько
золотых.
   - Видите, - сказал он ей, - у меня осталось только пятнадцать  золотых;
больше не приставайте ко мне с деньгами.
   Мариетта бросилась ему на шею, а  старуха  целовала  ему  руки.  Лошади
бежали рысцой. Впереди  показался  желтый  шлагбаум  с  черными  полосами,
возвещавший  границу  австрийских  владений,  и  тогда   старуха   сказала
Фабрицио:
   - Вам лучше пройти одному пешком с паспортом Джилетти в кармане;  а  мы
тут остановимся ненадолго, как будто для того, чтобы  привести  в  порядок
туалет. И к тому же в таможне будут осматривать наши вещи. Вот  послушайте
меня, вам надо сделать так: спокойно пройдите шагом через  Казаль-Маджоре,
даже загляните в кофейню, выпейте рюмку водки, а  как  выйдете  за  город,
бегите вовсю! В австрийских владениях полиция чертовски зорко следит:  она
скоро узнает про убийство, а вы путешествуете с чужим паспортом, -  одного
этого уже достаточно, чтобы попасть на  два  года  в  тюрьму.  За  городом
поверните направо, к берегу По, наймите лодку и удирайте в Равенну  или  в
Феррару. Поскорее выбирайтесь из австрийских владений. За два  луидора  вы
можете купить у какого-нибудь таможенного чиновника другой паспорт,  а  то
попадете в беду: не забывайте, что вы убили Джилетти.
   Фабрицио пешком  направился  к  понтонному  мосту  у  Казаль-Маджоре  и
дорогой  внимательно  прочитал  паспорт  Джилетти.  Герой  наш   испытывал
мучительный  страх:  ему  очень  живо  вспомнились  слова   графа   Моска,
предупреждавшего,  насколько  опасно  для  него  оказаться  в  австрийских
владениях; и вот в двухстах шагах от себя он видел страшный мост,  который
сейчас приведет его в ту страну, где  столицей  был  в  его  глазах  замок
Шпильберг. Но как быть? Герцогство Моденское, с которым Парма граничит  на
юге, согласно особой конвенции, выдает ей всех  беглецов;  другая  граница
проходит в горах со стороны Генуи, до нее слишком далеко; его  злополучное
приключение станет известно в Парме раньше, чем он скроется в горах; итак,
остается только пробраться в австрийские  владения  на  левом  берегу  По.
Австрийские  власти;  пожалуй,  только  через  день,  через  два   получат
требование об его аресте... Взвесив все обстоятельства, Фабрицио  раскурил
сигару и поджег ею свой паспорт: в австрийских владениях  лучше  оказаться
бродягой, чем Фабрицио дель Донго, а весьма возможно, что его обыщут.
   Помимо  вполне  естественного  отвращения,  которое  вызывала  у   него
необходимость доверить свою участь  паспорту  несчастного  Джилетти,  этот
документ представлял чисто  практические  неудобства:  рост  Фабрицио  был
самое большее пять футов пять дюймов, а вовсе не пять футов десять дюймов,
как это указывалось в паспорте; затем,  Фабрицио  шел  двадцать  четвертый
год, по виду же он казался еще моложе, а  Джилетти  было  тридцать  девять
лет. Признаемся, что наш герой добрых полчаса прогуливался у плотины, близ
понтонного моста, не решаясь спуститься к нему.
   Наконец, он спросил себя: "Что бы я посоветовал человеку,  оказавшемуся
в  моем  положении?  Разумеется,  перейти  мост.  Оставаться  в   Пармском
государстве опасно: могут послать жандармов на розыски  человека,  который
убил другого человека, хотя бы и защищая свою жизнь". Фабрицио  обследовал
все свои карманы, разорвал все бумаги, оставил при себе только портсигар и
носовой платок: важно было сократить время досмотра в таможне. Он  подумал
также о вопросе, который могли ему задать и на  который  он  находил  лишь
весьма неубедительные ответы: он хотел назваться Джилетти, а все его белье
было помечено инициалами Ф.В.
   Как видите, Фабрицио принадлежал к породе мучеников собственного своего
воображения - в Италии это довольно обычный недостаток среди умных  людей.
Французский солдат, храбростью  равный  Фабрицио  и  даже  менее  храбрый,
двинулся бы к мосту, не беспокоясь заранее ни о каких трудностях, сохраняя
все свое хладнокровие, а Фабрицио был очень далек от хладнокровия, когда в
конце моста какой-то низенький человек в сером мундире сказал ему:
   - Зайдите в полицейский участок отметить паспорт.
   По грязным стенам участка развешаны были на больших гвоздях  засаленные
шляпы и чубуки полицейских чинов. Большой еловый стол, за  которым  сидели
эти господа, весь был  в  чернильных  и  винных  пятнах.  Зеленые  кожаные
переплеты двух-трех толстых  реестров  пестрели  пятнами  всех  цветов,  а
почерневшие обрезы указывали, что страницы захватаны пальцами.  На  стопке
реестров лежали один на другом три великолепных лавровых венка, за день до
того украшавшие помещение по случаю тезоименитства императора.
   Фабрицио поразили все эти мелочи, и у  него  сжалось  сердце:  вот  как
приходилось расплачиваться за пышную  роскошь  и  свежесть  убранства  его
красивых покоев во дворце Сансеверина. Он вынужден войти  в  этот  грязный
участок, покорно стоять здесь в роли  подчиненного  да  еще  подвергнуться
допросу.
   Черномазый низенький чиновник протянул желтую руку  за  его  паспортом;
галстук у него заколот был медной булавкой. "Этот  чинуша,  видимо,  не  в
духе", - думал Фабрицио.  Полицейский  выказывал  явное  изумление,  читая
паспорт, и читал его не меньше пяти минут.
   - Что-нибудь случилось в дороге?  -  спросил  он,  поглядывая  на  щеку
Фабрицио.
   - Кучер вывалил нас, съезжая с плотины к берегу.
   Опять настало молчание; чиновник  бросал  на  путешественника  свирепые
взгляды.
   "Я попался, - думал Фабрицио, - сейчас  он  скажет,  что,  к  глубокому
своему  сожалению,  должен   сообщить   мне   неприятное   известие:   "Вы
арестованы". Всяческие безумные планы возникали  в  голове  нашего  героя,
который в эту минуту мыслил не  очень  логически.  Он  задумал,  например,
бежать, заметив, что дверь открыта. "Сброшу с себя платье, кинусь в  реку;
наверно,  доплыву  до  другого  берега.  Будь  что  будет,  только  бы  не
Шпильберг".  Пока  Фабрицио  взвешивал  шансы  на  успех  такого  замысла,
чиновник в упор смотрел на него;  у  обоих  лица  были  весьма  живописны.
Опасность делает человека рассудительного гениальным, - он,  так  сказать,
поднимается  выше  своего  обычного  уровня,  а  человеку  с  воображением
опасность внушает  романтические  планы  -  смелые,  правда,  но  зачастую
нелепые.
   Стоило бы понаблюдать, с каким возмущенным  видом  Фабрицио  выдерживал
испытующий взгляд  полицейского  писца,  носившего  медные  драгоценности:
"Если я убью его, - говорил себе Фабрицио, - меня  приговорят  к  двадцати
годам каторги или к смертной казни, но все же  это  не  так  страшно,  как
попасть в Шпильберг: на каждой ноге цепь в сто двадцать фунтов, а вся пища
- восемь унций хлеба в день, и это на целых двадцать лет, так что я  выйду
оттуда в сорок четыре года".
   Рассуждая таким образом, Фабрицио совсем  позабыл,  что  он  сжег  свой
паспорт и, следовательно, полицейский чиновник никак  не  мог  знать,  что
перед ним мятежник Фабрицио дель Донго.
   Герой наш, как видите, перетрусил изрядно и напугался  бы  еще  больше,
знай он, какие мысли  беспокоили  полицейского  писца.  Человек  этот  был
приятелем Джилетти;  легко  представить  себе,  как  он  удивился,  увидев
паспорт актера  в  чужих  руках;  первым  его  намерением  было  задержать
незнакомца, затем он подумал, что Джилетти, возможно, продал свой  паспорт
этому красивому юноше, который, очевидно, что-то натворил в Парме. "Если я
арестую его, - думал  он,  -  у  Джилетти,  пожалуй,  будут  неприятности;
откроется, что он продал свой паспорт; а с другой стороны, как мне  самому
достанется  от  начальства,  если  узнают,  что  я,   приятель   Джилетти,
завизировал его паспорт, предъявленный  каким-то  посторонним  человеком".
Писец встал, и, позевывая, сказал Фабрицио:
   - Обождите, сударь.
   И по обычаю полицейских добавил:
   - Тут возникают кое-какие затруднения.
   Фабрицио подумал:
   "Сейчас возникнет вопрос о моем бегстве".
   Действительно, чиновник вышел из канцелярии, не закрыв за собой  дверь;
паспорт остался на еловом столе: "Опасность очевидна, - думал Фабрицио.  -
Возьму сейчас паспорт и, не  торопясь,  пойду  обратно  через  мост.  Если
жандарм спросит меня почему, скажу,  что  я  позабыл  отметить  паспорт  у
полицейского комиссара  в  последнем  селении  Пармского  государства".  И
Фабрицио уже протянул руку за паспортом, но вдруг, к  несказанному  своему
удивлению, услышал, как чиновник с медной булавкой говорит кому-то:
   - Ей-богу, сил больше нет, такая жарища, дышать нечем. Схожу в кофейню,
выпью чашечку кофе. Когда  выкурите  трубку,  загляните  в  канцелярию,  -
какой-то иностранец явился завизировать паспорт.
   Фабрицио, крадучись, подошел к двери и очутился лицом к лицу с  молодым
и смазливым писцом, который говорил сам  с  собой  нараспев:  "Ну  что  ж,
отметим паспорт и сделаем росчерк".
   - Вы куда, сударь, желаете ехать?
   - В Мантую, Венецию и Феррару.
   - Прекрасно, Феррара, - повторил чиновник и, насвистывая,  поставил  на
паспорте штемпель, смазанный синими чернилами, быстро  вписал  в  пробелах
слова:  "Мантуя,  Венеция,  Феррара",  затем  повертел  в  воздухе  рукой,
подписался и, обмакнув перо, медленно, с великим тщанием  украсил  подпись
росчерком. Фабрицио следил за всеми движениями пера; чиновник  полюбовался
на свой росчерк, добавил к нему пять-шесть  завитушек  и,  наконец,  отдал
Фабрицио паспорт, весело сказав:
   - Счастливого пути, сударь.
   Фабрицио вышел на улицу, стараясь скрыть торопливость своих шагов,  как
вдруг кто-то  дотронулся  до  его  плеча;  он  инстинктивно  схватился  за
рукоятку ножа и, не будь вокруг домов, пожалуй, поступил  бы  опрометчиво.
Человек, остановивший его, заметил этот испуг и сказал в виде извинения:
   - Я вас  три  раза  окликнул,  сударь,  вы  не  ответили.  Есть  у  вас
что-нибудь предъявить к досмотру?
   - Ничего, кроме носового платка. - Я иду совсем недалеко, поохотиться в
поместье родственников.
   Фабрицио пришел бы в полное замешательство, если б его спросили фамилию
этих родственников. От палящей жары и волнения он обливался потом  и  весь
вымок, как будто упал в По. "Для столкновений с актерами  у  меня  хватает
мужества, но писцы, любители медных драгоценностей, меня подавляют. На эту
тему я сочиню комический сонет для герцогини".
   Войдя в Казаль-Маджоре, Фабрицио свернул вправо,  на  какую-то  грязную
улицу, спускавшуюся к берегу По. "Мне очень нужна помощь Бахуса и  Цереры,
- подумал он и направился к дому, над дверью которого висел на палке серый
лоскут с надписью: "Траттория". У входа чуть не до  земли  свисала  грубая
холстина, натянутая  на  два  тонких  обруча  и  защищавшая  тратторию  от
знойных, отвесных лучей солнца.  Полураздетая  и  очень  красивая  хозяйка
встретила  гостя   весьма   приветливо,   что   доставило   ему   живейшее
удовольствие; он поспешил сообщить, что умирает  с  голоду.  Пока  хозяйка
готовила  ему  завтрак,  вошел  мужчина  лет  тридцати;   войдя,   он   не
поздоровался и уселся на скамью по-домашнему. Вдруг он вскочил и обратился
к Фабрицио:
   - Eccelenza la riverisco (Мое почтение, ваше сиятельство).
   Фабрицио был очень весел в эту минуту, и вместо мрачного  раздумья  его
охватил смех; он ответил:
   - Черт побери! Откуда ты знаешь мое сиятельство?
   - Как, ваше сиятельство! Вы не узнали меня?  Я  -  Лодовико,  служил  в
кучерах у герцогини Сансеверина. Но в усадьбе Сакка, куда мы ездили каждое
лето, я всегда хворал лихорадкой, и вот  я  попросил  герцогиню  дать  мне
отставку с пенсией и бросил службу. Теперь я богач: самое  большее  я  мог
рассчитывать на двенадцать экю в год, а герцогиня мне назначила  пенсию  в
двадцать четыре экю; она сказала, что мне надо иметь досуг  для  сочинения
сонетов, - я ведь поэт, пишу на народном наречии. А граф сказал, что  если
когда-нибудь со мной случится беда, то я могу обратиться к  нему.  Я  имел
честь везти вас, монсиньор, один перегон, когда вы, как добрый христианин,
ездили на богомолье в Веллейскую обитель.
   Фабрицио всмотрелся в этого человека и  с  трудом  узнал  его:  в  доме
герцогини он был одним из самых франтоватых кучеров; теперь же он  называл
себя богачом, а весь его костюм состоял из рваной рубашки толстого  холста
и холщовых штанов, некогда выкрашенных в черный цвет и едва доходивших ему
до колен; наряд этот дополняли грубые башмаки и  дрянная  шляпа;  вдобавок
он, видимо, недели две не брился. Уничтожая яичницу, Фабрицио  вел  с  ним
разговор, как с равным;  по  всей  видимости,  Лодовико  был  возлюбленным
хозяйки. Быстро покончив с завтраком, Фабрицио шепнул ему: