артиллерии и фургонами. Капрал Обри сворачивал то в одну, то в другую,  то
в третью улицу, но каждый раз через двадцать  шагов  уже  невозможно  было
пробиться. Кругом раздавались злобные окрики и ругательства.
   - И тут тоже какой-нибудь изменник командует! -  воскликнул  капрал.  -
Если у неприятеля хватит догадки окружить  деревню,  всех  нас  заберут  в
плен, как собак. Ступай за мной, ребята.
   Фабрицио оглянулся - за капралом шло теперь только шесть солдат.  Через
открытые ворота они вошли  на  просторный  скотный  двор,  со  двора  -  в
конюшню, а оттуда, через маленькую дверцу, -  в  плодовый  сад.  Некоторое
время они блуждали наугад - то  в  одну,  то  в  другую  сторону,  наконец
пролезли сквозь живую изгородь и очутились в поле, засеянном рожью. Меньше
чем через полчаса, пробираясь навстречу крикам и смутному гулу, они  снова
вышли на большую дорогу, но уже за деревней. В придорожных канавах грудами
валялись брошенные ружья. Фабрицио выбрал себе ружье. Но  дорога,  хотя  и
очень широкая, была так запружена беглецами и повозками,  что  за  полчаса
капрал и Фабрицио едва ли продвинулись на  пятьсот  шагов.  Говорили,  что
дорога  ведет  в  Шарлеруа.  Когда  на  деревенской   колокольне   пробило
одиннадцать, капрал воскликнул:
   - Пойдем-ка опять полем!
   Маленький отряд состоял уже только из трех солдат, капрала и  Фабрицио.
Не успели отойти от большой дороги на четверть  лье,  как  вдруг  один  из
солдат сказал:
   - Невмоготу мне!
   - И мне тоже, - добавил второй.
   - Вот еще новости! Нам  всем  несладко,  -  заметил  капрал.  -  А  вот
слушайтесь меня, и вам хорошо будет.
   Он приметил пять-шесть деревьев, росших около  меж"  посреди  огромного
поля.
   - К деревьям! - скомандовал он. А когда подошли к деревьям, добавил:  -
Ложитесь тут, а главное, не шумите. Но перед сном надо бы пожевать. У кого
есть хлеб?
   - У меня, - отозвался один из солдат.
   - Давай сюда, - властно заявил капрал.
   Он разрезал хлеб на пять ломтей и взял себе самый маленький.
   - Минут за пятнадцать до рассвета, -  сказал  он,  прожевывая  хлеб,  -
нагрянет  неприятельская  кавалерия.  Надо  изловчиться,  чтобы   нас   не
изрубили. Если один будешь удирать от кавалерии по такой широкой равнине -
крышка тебе, а впятером  можно  спастись.  Держитесь  около  меня  дружно,
стреляйте только в упор, и я ручаюсь, что завтра к вечеру  приведу  вас  в
Шарлеруа.
   За час до рассвета капрал разбудил свой отряд и велел всем перезарядить
ружья. С большой дороги по-прежнему доносился гул, не  прекращавшийся  всю
ночь: казалось, слышится отдаленный рев водопада.
   - Точно бараны бегут, - сказал Фабрицио, с простодушным видом глядя  на
капрала.
   - Заткнись, молокосос! - возмущенно крикнул капрал.
   А трое солдат, составлявших  всю  его  армию,  посмотрели  на  Фабрицио
такими глазами, словно услышали кощунство. Он оскорбил нацию.
   "Ну, уж это слишком! - думал наш герой. - Я это  и  раньше  замечал,  у
вице-короля в Милане.  Они  никогда  не  убегают!  Нет!  Французам  нельзя
говорить правду, если она задевает их тщеславие. Но мне наплевать, что они
смотрят на меня такими злыми глазами. И я им это докажу".
   Отряд двинулся в путь, по-прежнему шагах в пятистах от потока беглецов,
катившегося по большой дороге. На расстоянии одного лье от  места  ночлега
капрал и его отряд пересекли соединявшийся с большой дорогой проселок,  на
котором вповалку спали  солдаты.  Фабрицио  купил  тут  за  сорок  франков
довольно хорошую лошадь,  а  среди  валявшихся  повсюду  сабель  тщательно
выбрал себе длинную прямую саблю.
   "Раз говорят, что надо колоть, а не рубить, - думал  он,  -  эта  будет
лучше всех".
   Вооружившись таким способом, он пустил лошадь вскачь  и  вскоре  догнал
капрала, который порядком опередил его.
   Покрепче упершись в стремена и прихватив левой рукой саблю, он  сказал,
окидывая взглядом всех четырех французов:
   - Эти люди бегут по  дороге,  точно  стадо  _баранов_...  точно  _стадо
испуганных баранов_...
   Фабрицио старательно подчеркивал слово  бараны,  но  его  товарищи  уже
совсем позабыли, как рассердило их  это  слово  час  тому  назад.  В  этом
сказалось различие между итальянцами  и  французами:  у  французов  натура
более счастливая, - они скользят по поверхности событий  и  не  отличаются
злопамятством.
   Не скроем, Фабрицио был чрезвычайно доволен своим намеком  на  баранов.
Отряд двигался полем; болтали о том о сем; прошли еще два лье, капрал  все
удивлялся,  что  неприятельская  кавалерия  не  показывается;  он   сказал
Фабрицио:
   - Вы - наша кавалерия. Скачите вон к той ферме,  что  стоит  на  бугре;
спросите хозяина, не может ли он дать  нам  позавтракать  _за  плату_.  Не
забудьте сказать, что нас только пятеро. Если он станет мяться, дайте  ему
из своих денег пять франков вперед. Не беспокойтесь, - мы отберем  у  него
монетку после завтрака.
   Фабрицио взглянул на капрала и  увидел  на  лице  его  выражение  такой
невозмутимой важности, даже  своего  рода  морального  превосходства,  что
покорно подчинился.  Все  прошло  так,  как  предвидел  главнокомандующий,
только по настоянию  Фабрицио  у  крестьянина  не  отняли  силой  те  пять
франков, которые были даны ему вперед.
   - Это мои деньги, - сказал Фабрицио товарищам, - и я не за вас плачу, я
плачу за себя: моей лошади тут дали овса.
   Фабрицио  так  плохо  изъяснялся  по-французски,  что   его   товарищам
почудилось какое-то высокомерие в его  словах.  Это  очень  их  задело,  и
постепенно у них созрела мысль проучить его в конце  дня.  Он  казался  им
совсем чужим, непохожим на них, а это их обижало. Фабрицио, напротив,  уже
начинал чувствовать к ним большое расположение.
   Два часа шли молча,  и  вдруг,  поглядев  на  дорогу,  капрал  радостно
крикнул:
   - Наш полк идет!
   Тотчас побежали к дороге. Но, увы, вокруг древка с орлом  было  человек
двести, не больше. Вскоре Фабрицио разглядел в толпе маркитантку: она  шла
пешком, с красными от слез глазами, и время от времени  опять  принималась
плакать. Фабрицио напрасно искал взглядом ее повозку и лошадь Красотку.
   - Ограбили, погубили, обокрали! -  закричала  маркитантка  в  ответ  на
вопрошающий взгляд нашего героя.
   Он молча слез с лошади, взял ее под уздцы и сказал маркитантке:
   - Садитесь.
   Ему не пришлось ее упрашивать.
   - Укороти стремена, - сказала она.
   Усевшись хорошенько в седле, она принялась рассказывать Фабрицио о всех
бедствиях,  случившихся  с  нею  за   ночь.   После   бесконечно   долгого
повествования, которое наш герой из чувства  нежной  дружбы  слушал  очень
внимательно, хотя ничего в нем не понимал, маркитантка добавила:
   - И подумать только!  Ведь  это  французы  меня  ограбили,  поколотили,
изругали.
   - Как! Французы? А я  думал  -  неприятель!  -  воскликнул  Фабрицио  с
наивным видом, придававшим детскую прелесть его красивому, но  строгому  и
бледному лицу.
   - Какой же ты глупыш! - сказала маркитантка, улыбаясь сквозь слезы. - А
все-таки ты очень милый.
   - И при всем при том молодчина - ухлопал  пруссака,  -  добавил  капрал
Обри, в общей сумятице случайно оказавшийся рядом с  лошадью,  на  которой
ехала маркитантка.
   - Только гордец он! - добавил капрал.
   Фабрицио сделал нетерпеливое движение.
   - А как твоя фамилия? -  спросил  капрал.  -  Может,  доведется  рапорт
представить, так я хочу упомянуть тебя.
   - Моя фамилия - Вази, - ответил Фабрицио,  несколько  замявшись,  -  то
есть нет - Було, - спохватился он.
   Фамилия Було стояла в том документе, который дала ему  Б-ая  тюремщица;
за день до этого он дорогой старательно вытвердил ее, так как начинал  уже
кое-что соображать и меньше удивлялся всему, что происходило вокруг. Кроме
подорожной гусара Було, он, как зеницу ока, берег итальянский паспорт,  по
которому  мог  претендовать  на   благородную   фамилию   Вази,   продавца
барометров. Когда капрал укорил его в гордости, он чуть было  не  ответил:
"Я - гордец? Я, Фабрицио Вальсерра  маркезино  дель  Донго,  согласившийся
принять имя какого-то Вази, который торгует барометрами!"
   Пока он раздумывал и мысленно говорил себе: "Надо крепко запомнить, что
моя фамилия -  Було,  иначе  не  миновать  тюрьмы,  которой  угрожает  мне
судьба", капрал и маркитантка обменялись несколькими словами на его счет.
   - Не думайте, что я из любопытства спрашиваю,  -  сказала  маркитантка,
перестав вдруг говорить ему "ты". - Я вам  добра  хочу.  Скажите,  кто  вы
такой на самом деле?
   Фабрицио ответил не сразу. Он думал о том, что  вряд  ли  найдет  более
преданных друзей, готовых помочь и делом и  разумным  советом,  а  он  так
нуждался сейчас в разумных советах. "Мы скоро войдем в  военную  крепость,
комендант захочет узнать, кто я такой,  и  меня  засадят  в  тюрьму,  если
увидят из моих ответов, что я никого не знаю в четвертом гусарском  полку,
хотя на мне мундир этого полка". Будучи  австрийским  подданным,  Фабрицио
прекрасно знал, какое важное значение  имеет  паспорт.  Даже  его  близкие
родственники, люди знатные, ханжески благочестивые  и  притом  приверженцы
победившей партии, раз двадцать имели всякие неприятности из-за паспортов.
Поэтому Фабрицио не обиделся на вопрос маркитантки. Он ответил  не  сразу,
подыскивая французские слова, чтобы понятнее все объяснить, а маркитантка,
подстрекаемая любопытством, добавила с намерением ободрить его:
   - Капрал Обри и я дадим вам хорошие советы, как вести себя.
   - Я не сомневаюсь в этом, - ответил Фабрицио. -  Моя  фамилия  Вази,  я
приехал из Генуи. Моя сестра, прославленная у нас красавица,  вышла  замуж
за французского капитана. Мне только семнадцать лет, и  сестра  пригласила
меня пожить у нее, чтобы посмотреть Францию и пополнить свое  образование.
Я уже не застал ее в Париже и, узнав, что  она  следует  за  этой  армией,
приехал сюда. Я повсюду ее  искал  и  не  мог  найти.  Солдатам  показался
подозрительным мой выговор, и меня арестовали. У меня были тогда деньги, я
дал денег жандарму, а он вынес мне  чужую  подорожную,  мундир  и  сказал:
"Удирай! Только поклянись, что никогда не произнесешь моей фамилии".
   - А как его фамилия-то? - спросила маркитантка.
   - Я же дал слово! - сказал Фабрицио.
   - Он прав, -  подтвердил  капрал.  -  Жандарм,  конечно,  прохвост.  Но
приятель наш не должен называть его. А как фамилия  капитана,  мужа  вашей
сестры? Если мы будем знать фамилию, можно разыскать его.
   - Телье, капитан четвертого гусарского полка, - ответил наш герой.
   - Так, значит, вас подвел иностранный выговор? - с некоторым лукавством
спросил капрал. - Солдаты за шпиона вас приняли?
   - Ну да! Подумайте, какая гнусность!  -  воскликнул  Фабрицио,  сверкая
глазами. - Это я-то шпион! Когда я так люблю императора и  французов!  Мне
нестерпимо такое оскорбление!
   - Ошибаетесь! Никакого тут оскорбления нет. Ничего  удивительного,  что
солдат взяло сомнение, - строгим тоном возразил капрал.
   И он весьма наставительно объяснил, что в армии каждый должен  состоять
в  какой-нибудь  воинской  части  и  носить  ее  мундир,  а   иначе   тебя
_натурально_ примут за шпиона. Неприятель подсылает множество шпионов, - в
этой войне кругом предатели. Пелена спала с глаз Фабрицио. В первый раз он
понял, что сам виноват во всем, что  случилось  с  ним  за  последние  два
месяца.
   - Погоди ты, пускай он нам все хорошенько расскажет, - перебила капрала
маркитантка, у которой разгорелось любопытство.
   Фабрицио покорился. Когда он кончил свой рассказ,  маркитантка  сказала
капралу с серьезным видом:
   - По правде говоря, он еще мальчик и никакой не военный. А  нам  теперь
плохо придется в этой войне, после того как нас разбили и предали. Оставит
он тут свои кости. А зачем? Во славу божью, что ли?
   - Да он и ружья-то солдатского зарядить не умеет, - добавил  капрал,  -
ни в двенадцать темпов, ни вольно. Ведь это я ему сам шомполом пулю забил,
которой он пруссака ухлопал.
   - Да еще он всякому встречному и поперечному деньги свои показывает,  -
добавила маркитантка. - Как только нас с ним не будет, его дочиста оберут.
   - Какой-нибудь вахмистр, - добавил капрал,  -  затащит  его  к  себе  в
эскадрон, чтобы на его счет винцом угощаться, а может,  еще  и  неприятель
его переманит, - ведь нынче кругом изменники. Первый  попавшийся  прикажет
ему идти за собой, он и пойдет. Лучше всего ему поступить в наш полк.
   - Нет, уж, пожалуйста, капрал, - живо возразил Фабрицио.  -  На  лошади
гораздо удобнее, чем пешком. И к тому же я не умею заряжать  ружье,  а  вы
сами видели, что с лошадью я хорошо справляюсь.
   Фабрицио очень гордился этой маленькой речью.
   Мы не станем пересказывать читателю  долгие  прения  между  капралом  и
маркитанткой  относительно  дальнейшей  судьбы  нашего   героя.   Фабрицио
заметил, что они в этом  споре  раза  по  три,  по  четыре  повторяли  все
обстоятельства его приключений: как заподозрили его солдаты,  как  жандарм
продал ему подорожную и мундир, как он вчера оказался в  эскорте  маршала,
как увидел мельком императора, как "подтибрили" у него  лошадь  и  т.д.  и
т.д.
   С чисто женским любопытством  маркитантка  то  и  дело  возвращалась  к
обстоятельствам похищения той прекрасной лошади, которую он купил  при  ее
содействии.
   - Так ты, значит, почувствовал, что тебя схватили  за  ноги,  тихонечко
приподняли, пронесли над хвостом твоей лошади и посадили на землю?..
   "Зачем столько  раз  повторять  то,  что  всем  нам  троим  уже  хорошо
известно?" - думал Фабрицио. Он еще не знал, что во Франции  простые  люди
именно таким путем стараются набрести на какую-нибудь мысль.
   - А сколько у тебя денег? - вдруг спросила у него маркитантка.
   Фабрицио ответил, не колеблясь ни секунды: он  был  уверен  в  душевном
благородстве этой женщины, - вот что выгодно отличает Францию.
   - Осталось, пожалуй, тридцать наполеондоров и восемь или десять экю  по
пяти франков.
   - В таком случае ты вольный сокол! - воскликнула маркитантка.  -  Брось
ты эту разбитую  армию,  сверни  вправо,  выберись  на  первую  попавшуюся
дорогу, хорошенько настегивай лошадь и скачи все дальше и дальше от армии.
Постарайся поскорее купить штатское платье. Как проедешь восемь или десять
лье да увидишь, что кругом  больше  нет  солдат,  поезжай  на  почтовых  в
какой-нибудь хороший город, отдохни там недельку, поешь бифштексов. Только
смотри никому не говори, что ты был в армии:  жандармы  сцапают  тебя  как
дезертира, а ты хоть и славный мальчик, но еще нет у тебя смекалки,  чтобы
отвечать жандармам как  надо.  Как  только  оденешься  опять  в  штатское,
разорви солдатскую подорожную на тысячу клочков и назовись своей настоящей
фамилией - Вази. А что ему говорить - откуда он приехал? - спросила она  у
капрала.
   - Из Камбре на Шельде. Это хороший городок. Слыхал про  него?  Там  еще
собор есть и Фенелон (*37).
   - Правильно, - сказала маркитантка. - Нипочем не говори, что ты  был  в
сражении, никому ни слова насчет Б***  и  жандарма,  который  продал  тебе
подорожную. Если захочешь вернуться в  Париж,  поезжай  сперва  в  Версаль
(*38) и с той стороны пройди  через  парижскую  заставу;  иди  пешком,  не
торопясь, как будто возвращаешься с прогулки. Наполеондоры  свои  зашей  в
пояс панталон, а главное, когда будешь покупать что-нибудь,  не  показывай
ты всех денег: вынимай  столько,  сколько  надо  заплатить.  Вот  что  мне
горько: обдерут тебя как липку, непременно обдерут. А  что  ты  без  денег
будешь делать? Ведь ты вести себя совсем не умеешь? - и т.д.
   Добрая маркитантка говорила еще  очень  долго;  капрал  только  кивками
подтверждал все ее поучения, не успевая вставить хоть слово. Вдруг  густая
толпа, двигавшаяся по большой дороге, сначала ускорила шаг, потом ринулась
влево, через узкую придорожную канаву,  и  опрометью  помчалась  по  полю.
"Казаки! Казаки"! - кричали со всех сторон.
   - Бери назад свою лошадь! - крикнула маркитантка.
   - Боже сохрани! - сказал Фабрицио. - Скачите, спасайтесь!  Я  вам  дарю
ее. Хотите, дам денег на новую повозку? Половина того, что у меня есть,  -
ваша.
   - Говорят тебе, бери свою лошадь! - гневно кричала маркитантка и хотела
было спрыгнуть наземь. Фабрицио выхватил саблю.
   - Держитесь крепче! - крикнул он, плашмя ударил два-три раза саблей  по
лошади, и она вскачь понеслась вслед за беглецами.
   Герой наш поглядел на дорогу, по которой только что двигалось  три  или
четыре тысячи человек, густой толпой, как крестьяне в церковной процессии.
От слова "казаки" дорога вмиг опустела, на ней не было  ни  души;  беглецы
побросали кивера, ружья, сабли и прочее снаряжение.  Фабрицио,  удивляясь,
свернул вправо на  распаханный  пригорок,  поднимавшийся  над  дорогой  на
двадцать - тридцать футов; он окинул взглядом всю дорогу и равнину, но  не
приметил и следа казаков. "Странные люди, эти французы! -  сказал  он  про
себя. - Но  раз  мне  все  равно  надо  идти  направо,  то  отчего  бы  не
отправиться сейчас же, - подумал он. - Не знаю какая, но, верно,  есть  же
причина, что они вдруг все побежали". Он подобрал с земли ружье, проверил,
заряжено ли оно, подсыпал пороху на полку, почистил кремень, затем  выбрал
себе туго набитый патронташ и снова оглянулся во все  стороны,  -  он  был
совсем один на этой равнине, недавно такой людной.  Далеко-далеко  впереди
все еще мчались без оглядки  беглецы,  постепенно  исчезая  за  деревьями.
"Вот, право, странно"! - думал он. И вспомнив маневр, примененный накануне
капралом, сел на землю посреди поля пшеницы.  Он  не  хотел  удаляться  от
дороги, так как надеялся увидеть своих  друзей  -  маркитантку  и  капрала
Обри.
   Сидя в поле, он пересчитал деньги и убедился, что у  него  осталось  не
тридцать наполеондоров, как он думал, а только восемнадцать; но  в  запасе
были еще маленькие бриллианты,  которые  он  засунул  за  подкладку  своих
гусарских ботфортов  в  комнате  Б-ой  тюремщицы  в  то  утро,  когда  она
выпустила его. Он тщательно запрятал наполеондоры и снова стал  размышлять
о  причинах  такого  внезапного   бегства.   "Может   быть,   это   дурное
предзнаменование для меня?" - думал он. Но больше всего он огорчался  тем,
что не спросил у капрала Обри, действительно ли он участвовал в  сражении?
Ему казалось, что да, и, будь он уверен в  этом,  он  чувствовал  бы  себя
счастливейшим человеком.
   "А все-таки, - думал он, -  в  сражении  я  был  под  именем  какого-то
арестанта, у меня в кармане его подорожная, и даже  хуже,  -  на  мне  его
одежда. Это роковая примета  для  моего  будущего.  Что  сказал  бы  аббат
Бланес?  Бедняга  Було  умер   в   тюрьме!   Право,   все   это   зловещие
предзнаменования: судьба готовит мне тюрьму!" Фабрицио  отдал  бы  все  на
свете, чтобы узнать, действительно ли гусар  Було  был  виновен.  Он  стал
припоминать: кажется, тюремщица в Б. говорила ему, что гусара  посадили  в
тюрьму не только за кражу серебряных столовых ложек, но еще и за  то,  что
он украл крестьянскую корову и до полусмерти избил ее хозяина. Фабрицио не
сомневался,  что  и  его  также  когда-нибудь   заключат   в   тюрьму   за
преступление, которое чем-то будет похоже на вину гусара Було. Он думал  о
своем друге, аббате Бланесе. Ах, если б можно было посоветоваться  с  ним!
Затем он вспомнил, что не писал своей  тетке,  с  тех  пор  как  уехал  из
Парижа. "Бедная Джина!" - подумал он, и слезы навернулись у него на глаза.
Но вдруг он услышал неподалеку легкий шум: какой-то солдат кормил  в  поле
трех лошадей, держа их в поводу и сняв с  каждой  удила;  лошади,  видимо,
умирали с голоду. Фабрицио взметнулся,  как  куропатка;  солдат  оторопел.
Заметив это, наш  герой  поддался  искушению  разыграть  на  минутку  роль
гусара.
   - Одна из этих лошадей принадлежит мне, мерзавец! - закричал он.  -  Но
так и быть, я дам тебе пять франков за  то,  что  ты  взял  на  себя  труд
привести ее сюда.