е
отсутствие, вероятно, будет довольно  длительным,  я  не  хотела  покинуть
владения вашего высочества, не выразив признательности за то благоволение,
которое вы выказывали мне в течение пяти лет.
   Только тут принц, наконец, понял и побледнел: в целом мире  не  нашлось
бы человека, который страдал бы сильнее его,  когда  обманывался  в  своем
предвидении;  затем  он  принял  величественную  позу,  вполне   достойную
портрета Людовика XIV, висевшего у него перед глазами.
   "В добрый час, -  сказала  про  себя  герцогиня.  -  Вспомнил,  что  он
мужчина!"
   - А что за причина вашего внезапного отъезда? - спросил принц  довольно
твердым тоном.
   - У меня уже давно было такое намерение, а  ускорить  отъезд  заставило
меня ничтожное оскорбление, нанесенное  монсиньору  дель  Донго,  которого
завтра приговорят к смертной казни или к каторжным работам.
   - И в какой же город вы направляетесь?
   - Думаю поехать в Неаполь.
   И, вставая, она добавила:
   - Мне остается  лишь  проститься  с  вашим  высочеством  и  почтительно
поблагодарить вас за ваши прежние милости.
   В свою очередь она  сказала  это  твердым  тоном  и  весьма  решительно
направилась к двери. Принц понял, что через две секунды все будет кончено:
если допустить подобный скандал, примирение невозможно;  герцогиня  не  из
тех женщин, которые отступают от своих решений. Он побежал за ней.
   - Но вы же прекрасно знаете, герцогиня, - сказал он, взяв ее за руку, -
что я всегда любил вас, как друг, и лишь от  вас  зависело  придать  этому
чувству другую окраску.  Совершено  убийство,  этого  нельзя  отрицать.  Я
доверил следствие по этому делу лучшим моим судьям...
   При этих словах герцогиня выпрямилась во весь  рост,  всякая  видимость
почтительности и даже учтивости мгновенно исчезла:  перед  принцем  стояла
оскорбленная женщина, и ясно было, что эта оскорбленная женщина убеждена в
его нечестности. Она заговорила с гневным и даже презрительным выражением,
отчеканивая каждое слово:
   - Я навсегда покидаю владения вашего высочества, чтобы  никогда  больше
не слышать о фискале  Расси  и  других  подлых  убийцах,  приговоривших  к
смертной казни моего племянника и столько  других  людей.  Если  вы,  ваше
высочество, не хотите, чтобы я вспоминала с чувством  горечи  о  последних
минутах,   проведенных   мною   близ   государя,   столь    любезного    и
проницательного,  когда  его  не  обманывают,  покорнейше  прошу  вас   не
напоминать мне об этих подлых судьях, продающих себя за тысячу экю или  за
орден.
   От этих слов, исполненных достоинства и,  главное,  искренности,  принц
затрепетал: на мгновение он испугался, что его самолюбие будет унижено еще
более прямым обвинением, но в общем он испытывал ощущение скорее приятное,
- он любовался герцогиней, весь ее облик  дышал  в  эту  минуту  величавой
красотой.
   "Боже мой! как хороша! - думал принц. - Надо кое-что  и  прощать  столь
необыкновенной женщине, другой такой, пожалуй, не найти во всей Италии. Ну
что же, поведем тонкую политику, и, может быть,  она  станет  со  временем
моей любовницей. Какая  разница  между  таким  созданием  и  этой  куклой,
маркизой Бальби, которая к тому же крадет ежегодно у моих бедных подданных
по меньшей мере триста тысяч франков.  Но  не  ослышался  ли  я?  -  вдруг
вспомнил он. - Кажется, она сказала: "Присудили  к  смертной  казни  моего
племянника и столько других людей?" Чувство  гнева  вновь  взяло  верх,  и
принц заговорил уже высокомерным тоном августейшей особы:
   - А что же надо сделать, сударыня, чтобы вы остались?
   - То, на что вы не способны, - ответила герцогиня  с  оттенком  горькой
иронии и самого откровенного презрения.
   Принц был вне себя, но долголетний опыт в ремесле самодержца помог  ему
подавить злобу.
   "Надо овладеть этой женщиной, - подумал он, - это мой долг перед  самим
собою, а потом уничтожить ее презрением... Если она выйдет сейчас из моего
кабинета, я никогда больше ее не увижу".
   Но в эту минуту он был пьян  ярой  ненавистью  и  не  мог  найти  слов,
которые соответствовали бы его "долгу перед самим собой" и  вместе  с  тем
удержали бы герцогиню от намерения сейчас же покинуть его двор.
   "Нельзя, - думал он, -  ни  повторять  попытку  дважды,  ни  делать  ее
смешной". Он встал перед дверью, загородив дорогу герцогине. В  это  время
он услышал, что кто-то тихонько стучится в дверь.
   - Какой еще там мерзавец, - закричал он во  весь  голос,  -  какой  еще
мерзавец явился надоедать мне!
   Показалось  бледное,  испуганное  лицо  несчастного  генерала  Фонтана;
замирая от страха, он еле выговорил:
   - Его превосходительство, граф Моска, испрашивает чести  быть  принятым
вашим высочеством.
   - Впустить! - крикнул принц и, когда Моска вошел и  поклонился,  сказал
ему:
   - Ну вот, не угодно ли! Герцогиня  Сансеверина  желает  сию  же  минуту
уехать из Пармы и поселиться в Неаполе, и к тому же говорит мне дерзости.
   - Что?! - воскликнул Моска, весь побледнев.
   - Как? вы не знали о ее намерении?
   - Не слышал ни слова! Я расстался с герцогиней в  шесть  часов  вечера,
она была весела и довольна.
   Ответ этот произвел на принца потрясающее впечатление. Прежде всего  он
пристально посмотрел на графа и по выражению его бледного лица понял,  что
Моска говорит правду  и  отнюдь  не  является  пособником  дерзкого  плана
герцогини.
   "В таком случае, - подумал принц, - я потеряю ее навсегда.  Наслаждение
и  месть  ускользнут  от  меня  одновременно.  В  Неаполе  она  со   своим
племянником Фабрицио будет сочинять эпиграммы о большом  гневе  маленького
властителя Пармы".
   Он взглянул на герцогиню;  сердце  ее  переполняли  гнев  и  величайшее
презрение, глаза были устремлены в эту минуту  на  графа  Моска,  и  тонко
очерченные губы выражали горькое  разочарование.  Все  ее  лицо  говорило:
"Низкий царедворец!"
   "Итак, - думал принц, внимательно всматриваясь в нее, - потеряно и  это
средство вернуть ее в мое  государство.  Через  минуту,  если  только  она
выйдет из кабинета, она будет для меня потеряна. Бог весть,  что  она  там
порасскажет в Неаполе о  моих  судьях...  А  при  ее  уме  и  дивной  силе
убеждения, которой одарило ее небо, ей все поверят. Из-за нее  я  прослыву
смешным тираном, который  вскакивает  по  ночам  и  смотрит,  нет  ли  под
кроватью злоумышленников..."
   Применив ловкий маневр - как будто расхаживая в волнении  по  кабинету,
чтобы успокоиться, - принц снова очутился перед дверью; в  трех  шагах  от
него, справа, стоял граф, бледный, подавленный, и дрожал так  сильно,  что
вынужден был опереться на спинку кресла,  в  котором  герцогиня  сидела  в
начале аудиенции, - в порыве гнева, принц далеко отшвырнул его.  Граф  был
влюблен. "Если герцогиня уедет, - думал  он,  -  я  последую  за  нею.  Но
пожелает ли она видеть меня? Вот в чем вопрос".
   Слева от принца стояла герцогиня и, скрестив на груди руки, смотрела на
него с горделивым вызовом; восковая бледность сменила яркие краски, только
что оживлявшие ее прекрасное лицо.
   В противоположность обоим посетителям принц весь покраснел и  вид  имел
встревоженный; левой рукой он нервно дергал  орденский  крест  на  широкой
ленте через плечо, которую он всегда носил под фраком, а правой поглаживал
подбородок.
   - Что делать? - спросил он графа почти бессознательно, по  привычке  во
всем советоваться с ним.
   - Право, не знаю, ваше высочество, - ответил граф с  таким  видом,  как
будто он вот-вот испустит последний вздох.
   Он выговорил эти слова с трудом и таким упавшим голосом,  что  гордость
принца,  претерпевшая  столько  унижений  за  время   аудиенции,   впервые
воспрянула. Эта скромная радость подсказала ему реплику, спасительную  для
его самолюбия.
   - Ну что ж, оказывается, из нас троих я самый благоразумный.  Я  охотно
готов позабыть о своем сане и буду говорить _как друг_.  -  Он  добавил  с
милостивой  улыбкой,  искусно  подражая  благосклонной   снисходительности
счастливых времен Людовика XIV. - Я буду  говорить  _как  друг  со  своими
друзьями_. Герцогиня,  что  нужно  сделать,  чтобы  вы  позабыли  о  своем
опрометчивом решении?
   - Откровенно говоря, я и сама не знаю, - с  глубоким  вздохом  ответила
герцогиня. - Не знаю. Парма внушает мне ужас.
   В этих словах  не  было  намерения  уязвить,  чувствовалось,  что  сама
искренность говорит ее устами.
   Граф резко повернулся к ней: душа придворного пришла в смятение;  затем
он  обратил  на  принца  умоляющий  взгляд.  С  большим   достоинством   и
хладнокровием принц выдержал паузу, а затем сказал графу:
   - Я вижу, что ваша очаровательная подруга совершенно  потеряла  голову,
это вполне понятно: она _обожает_  своего  племянника.  -  Повернувшись  к
герцогине, он поглядел на нее с галантной улыбкой  и  добавил  в  шутливом
тоне, как будто цитировал тираду из комедии:
   - _Что нужно сделать, чтобы эти прекрасные глаза улыбнулись_?
   Герцогиня тем временем успела пораздумать; раздельно и внушительно, как
будто диктуя ультиматум, она произнесла:
   - Ваше высочество, вы должны написать мне милостивое письмо и с обычной
вашей благосклонностью заявить в нем,  что  вы  нисколько  не  убеждены  в
виновности Фабрицио дель  Донго,  первого  главного  викария  архиепископа
Пармского, и поэтому не подпишете приговора, когда его представят  вам  на
утверждение, и что это несправедливое судебное дело не будет иметь никаких
последствий.
   - Что? _Несправедливое_?!  -  воскликнул  принц,  покраснев  до  корней
волос, и вновь запылал гневом.
   - Это еще не все, - сказала герцогиня с величавой гордостью,  достойной
римлянки. - _Нынче же вечером_, - а сейчас уже  четверть  двенадцатого,  -
добавила она, взглянув на часы, - нынче же вечером  вы,  ваше  высочество,
прикажете сообщить маркизе Раверси, что вы советуете ей уехать  в  деревню
отдохнуть от утомительных хлопот по известному ей процессу, о котором  она
сегодня говорила в своей гостиной в начале вечера.
   Принц в ярости расхаживал по кабинету.
   - Где  это  видано?  -  воскликнул  он.  -  Что  за  женщина!  Как  она
непочтительна со мной!
   Герцогиня ответила с милой непринужденностью:
   - Ваше высочество, никогда в жизни мне  даже  в  голову  не  пришло  бы
оскорбить  вас  непочтительностью.  Бы,  ваше   высочество,   только   что
соблаговолили заметить, что говорите _как друг  со  своими  друзьями_.  Я,
впрочем, не имею ни малейшего желания остаться в Парме,  -  добавила  она,
глядя на графа с глубоким презрением.
   Взгляд этот заставил принца согласиться;  до  той  минуты  он  все  еще
колебался, хотя словами своими как будто связал себя,  -  слова  для  него
мало значили.
   Затем обменялись  еще  несколькими  фразами,  и,  наконец,  граф  Моска
получил  повеление  написать   милостивое   письмо,   которого   требовала
герцогиня. Он опустил слова "_Это несправедливое судебное  дело  не  будет
иметь никаких последствий_".
   "Достаточно того, - подумал граф, - что  принц  обещает  не  утверждать
приговора".
   Принц взглядом поблагодарил его, подписав письмо.
   Граф совершил большую ошибку: принц был утомлен и  подписал  бы  в  эту
минуту  любое  обязательство.  Он  находил,  что  прекрасно  выпутался  из
неприятного положения, да и во всей этой истории  важнее  всего  была  для
него одна мысль: "Если герцогиня уедет, через неделю при моем дворе  будет
смертельная скука". Граф  заметил,  что  его  повелитель  изменил  дату  и
пометил письмо завтрашним днем. Он взглянул на часы: стрелка  приближалась
к полуночи. Министр решил, что  дата  исправлена  лишь  из  педантического
стремления  к  точности,  подобающей  хорошему  правителю.  Что   касается
изгнания маркизы Раверси, оно не встретило никаких возражений, -  принц  с
особым удовольствием отправлял людей в изгнание.
   - Генерал Фонтана! - крикнул он, отворяя дверь.
   Генерал  явился;  на  лице  его  было  такое   забавное   изумление   и
любопытство, что граф и герцогиня  обменялись  веселым  взглядом,  и  этот
взгляд примирил их.
   - Генерал Фонтана, - сказал принц, - садитесь  в  мою  карету,  которая
ждет под колоннадой, поезжайте к маркизе  Раверси;  прикажите  доложить  о
себе; если она уже в постели, добавьте, что вы  явились  от  моего  имени,
войдите к ней в спальню и скажите ей такими словами (именно такими,  а  не
иными): "Маркиза Раверси, его высочество повелевает вам завтра, до  восьми
часов утра, выехать в ваше поместье Веллейя. Его высочество уведомит  вас,
когда вам можно будет вернуться в Парму".
   Принц заглянул в глаза герцогине, но, вместо того  чтобы  поблагодарить
его, как он ожидал, она сделала весьма почтительный, глубокий  реверанс  и
быстро вышла.
   - Что за женщина! - воскликнул принц, повернувшись к графу.
   Граф, радуясь изгнанию маркизы Раверси, облегчавшему все его действия в
качестве главы министерства,  добрых  полчаса  беседовал  с  принцем;  как
искусный царедворец он сумел утешить монаршее самолюбие и откланялся, лишь
когда убедил принца, что в собрании анекдотов из  жизни  Людовика  XIV  не
найдется страницы прекраснее той, которую  принц  подготовил  сегодня  для
будущих своих историков.
   Возвратившись домой, герцогиня заперлась у себя, приказав не  принимать
никого, даже графа. Ей хотелось побыть одной и поразмыслить  над  недавней
сценой. Она действовала наугад, желая лишь потешить свою  гордость,  но  к
какому бы  решению  ее  ни  привел  этот  шаг,  она  выполнила  бы  его  с
твердостью. Даже и теперь, когда к ней вернулось хладнокровие,  она  вовсе
не упрекала себя и нисколько не раскаивалась, - таков уж был ее  характер;
благодаря ему она и в тридцать  шесть  лет  оставалась  самой  обаятельной
женщиной при дворе.
   Она стала обдумывать, какие  удовольствия  может  доставить  ей  Парма,
словно вернулась из долгого путешествия: с  девяти  до  одиннадцати  часов
вечера она была уверена, что навсегда покинет эту страну.
   "Бедняжка граф!.. Какой забавный у него был вид, когда он в присутствии
принца узнал, что я  уезжаю...  Право,  он  человек  очень  приятный  и  с
редкостным сердцем. Он бросил бы все свои министерские посты и помчался бы
вслед за мной... Но и то сказать: целых пять лет он не мог упрекнуть  меня
в малейшей неверности. А много ли женщин, обвенчанных перед алтарем, могли
бы заявить это своему господину и  повелителю?  Правда,  мне  вовсе  и  не
хотелось его обманывать, - в нем нет ни важности, ни педантства, близ меня
он всегда словно стыдится своего могущества...  Какой  он  был  смешной  в
присутствии своего властителя; будь он сейчас тут, я бы его расцеловала...
Но ни за что на свете  я  не  соглашусь  развлекать  отставного  министра,
лишившегося портфеля, - это неисцелимая болезнь: от  нее  умирают.  Какое,
верно, несчастье сделаться министром в молодые годы!  Надо  написать  ему:
пусть он твердо знает, что я об  этом  думаю,  прежде  чем  поссориться  с
принцем. Но я позабыла о моих слугах. Добрые люди!.."
   Герцогиня позвонила. Горничные еще укладывали сундуки; карета стояла  у
подъезда, и ее нагружали; все слуги, не занятые работой, окружили  карету,
у всех были слезы на глазах. Эти подробности  герцогине  сообщила  Чекина,
которая в важных случаях одна имела к ней доступ.
   - Позови всех наверх, - сказала ей герцогиня.
   Через минуту она вышла в приемную.
   - Мне  обещали,  -  сказала  она,  -  что  приговор,  вынесенный  моему
племяннику,  не  будет  подписан  государем  (так  говорят  в  Италии).  Я
откладываю свой отъезд. Посмотрим, хватит ли у моих врагов влияния,  чтобы
изменить это новое решение.
   После краткого молчания слуги принялись кричать: "Да  здравствует  наша
герцогиня!" - и неистово захлопали в ладоши.
   Герцогиня, уже удалившаяся в соседнюю  комнату,  снова  появилась,  как
актриса, которая выходит на аплодисменты, и, мило поклонившись, сказала:
   - _Друзья мои, благодарю вас_!
   Скажи она в эту минуту только слово, все  бросились  бы  ко  дворцу  на
приступ.  Герцогиня  подала  знак  одному  из  своих  форейторов,  бывшему
контрабандисту и человеку преданному. Он вышел вслед за нею.
   - Оденься зажиточным крестьянином  и  как-нибудь  выберись  из  города;
найми седиолу и мчись в Болонью. Войди в город пешком через  Флорентийскую
заставу, как будто возвращаешься с прогулки. Разыщи в гостинице "Пилигрим"
Фабрицио и  передай  ему  пакет,  который  принесет  тебе  сейчас  Чекина.
Фабрицио скрывается; в Болонье он живет  под  именем  Джузеппе  Босси;  не
выдай его по легкомыслию, не показывай вида, что знаешь  его;  мои  враги,
может быть, пустят шпионов по твоим следам.  Фабрицио  отошлет  тебя  сюда
через несколько часов или через несколько  дней;  на  обратном  пути  будь
вдвое осторожнее, чтобы чем-нибудь не выдать его.
   - Ага! Остерегаться людей маркизы Раверси?  -  воскликнул  форейтор.  -
Пусть только сунутся. Если пожелаете, мы с ними живо расправимся.
   - Сейчас не надо.  Может  быть,  позднее...  А  без  моего  приказа  не
вздумайте выкинуть что-нибудь, если дорожите жизнью.
   Герцогиня хотела послать Фабрицио копию записки принца;  она  не  могла
отказать  себе  в  удовольствии  позабавить  его  и  решила  рассказать  в
нескольких  словах  о  той  сцене,  которая  завершилась  этой   запиской.
"Несколько слов" превратились в письмо на десяти страницах.  Наконец,  она
приказала позвать форейтора.
   - Из города тебе удастся выйти только часа в четыре утра, когда откроют
ворота, - сказала она.
   - Я рассчитываю выбраться через главную водосточную канаву, воды там до
самого подбородка, но пройти можно.
   - Нет, - возразила герцогиня. - Я не  могу  допустить,  чтобы  один  из
самых верных моих слуг схватил лихорадку. Знаешь  ты  кого-нибудь  в  доме
монсиньора?
   - Помощник кучера - мой приятель.
   - Вот письмо к  его  преосвященству.  Проберись  незаметно  к  нему  во
дворец, попроси  провести  тебя  к  камердинеру.  Только  не  надо  будить
монсиньора. Если он уже удалился в свою спальню, проведи ночь  во  дворце;
обычно он встает на рассвете, и  ты  в  четыре  часа  утра  попроси,  чтоб
доложили о тебе; скажи, что ты пришел от меня, подойди под благословенье к
его преосвященству, отдай ему вот этот пакет, а  от  него  возьми  письма,
которые он, возможно, отправит с тобою в Болонью.
   Герцогиня переслала монсиньору подлинник милостивой записки  принца  и,
поскольку  записка  касалась  главного   викария   архиепископа,   просила
сохранить этот документ в архивах епархии, выразив  надежду,  что  господа
старшие викарии и каноники, коллеги ее племянника, пожелают ознакомиться с
содержанием бумаги, разумеется, под условием соблюдения строжайшей тайны.
   Письмо   герцогини   к   монсиньору   Ландриани   было   составлено   в
непринужденном тоне, что должно было очаровать этого доброго буржуа,  зато
подпись занимала целых три  строки,  -  в  конце  ее  дружеского  послания
стояло:

   Анджелина-Корнелия-Изотта
   Вальсерра дель Донго
   герцогиня Сансеверина.

   - Давно я не перечисляла всех своих имен, кажется,  со  дня  свадьбы  с
покойным герцогом и брачного нашего контракта, -  усмехаясь,  сказала  про
себя  герцогиня.  -  Но  этим  людям  можно  импонировать  только   такими
побрякушками, - в глазах буржуа смешное кажется прекрасным.
   Чтобы  достойно  закончить  этот  вечер,  герцогиня  уступила  соблазну
написать еще  письмо  бедняге  графу  и  сообщила  ему  "_для  сведения  и
руководства в его отношениях с венценосцами_",  как  она  выразилась,  что
совершенно не чувствует себя способной развлекать опального министра.
   "Принц внушает вам страх; когда же вы лишитесь счастья  лицезреть  его,
очевидно, мне придется внушать вам трепет".
   Она приказала немедленно отнести письмо графу.
   Со своей стороны принц уже в  семь  часов  утра  вызвал  к  себе  графа
Дзурла, министра внутренних дел.
   - Еще раз разошлите всем подеста  (*79),  -  сказал  он,  -  стр