журналистами, чтобы они  ничего  не
писали о _печальном событии_, - такой у  нас  установлен  термин;  человек
этот должен также поехать в Лондон и в Париж и дать там  во  всех  газетах
почти официальные опровержения всем возможным толкам о происходивших у нас
беспорядках. Второго чиновника направили в Болонью и Флоренцию.  Я  только
плечами пожал.
   Забавно, однако, - я  в  мои  годы  пережил  минуту  энтузиазма,  когда
выступал с речью  перед  гвардейцами  и  срывал  эполеты  с  этого  труса,
генерала П. В то мгновение я без колебаний отдал  бы  жизнь  за  принца...
Признаюсь теперь, что это был бы весьма глупый  конец.  Молодой  государь,
при всей своей доброте, охотно дал бы сто экю, лишь бы я заболел  и  умер;
он еще не решается предложить мне подать в отставку, но  мы  разговариваем
друг с другом чрезвычайно редко, и я посылаю ему уйму докладных записок  -
такой порядок я ввел при покойном  принце,  после  заключения  Фабрицио  в
крепость.  К  слову  сказать,  мне  не  пришлось  наделать  папильоток  из
приговора Фабрицио по той простой причине, что мерзавец Расси не отдал мне
этого  документа.  Вы  правильно  поступили,  помешав   Фабрицио   открыто
вернуться сюда. Приговор все еще остается в силе. Правда,  не  думаю,  что
Расси сейчас дерзнет арестовать нашего племянника, но весьма возможно, что
недели через две он осмелеет. Если Фабрицио так жаждет вернуться в  Парму,
пусть поселится у меня в доме.
   - Но  что  за  причина  всех  этих  перемен?  -  изумленно  воскликнула
герцогиня.
   - Принца убедили, что я вообразил себя диктатором и спасителем родины и
намерен командовать им, как ребенком; мало того: говоря о нем, я будто  бы
произнес роковые слова: "_это ребенок_". Возможно, я так и сказал, - в тот
день я был в экзальтации; так, например,  он  мне  показался  чуть  ли  не
героем, оттого что не очень испугался ружейных выстрелов, хотя  слышал  их
впервые в жизни. Ему нельзя отказать в уме, и держится он  гораздо  лучше,
чем отец: словом, я готов где угодно сказать, что сердце у него честное  и
доброе, но это искреннее юное сердце сжимается от негодования,  когда  ему
говорят о каком-нибудь подлом  поступке,  и  он  полагает,  что  тот,  кто
замечает такие дела, сам  тоже  подлец.  Вспомните,  какое  воспитанна  он
получил!..
   - Ваше превосходительство, вам нужно было помнить, что когда-нибудь  он
станет государем, и приставить к нему воспитателем умного человека.
   -  Во  первых,  мы  имеем  плачевный  пример:  маркиз  де  Фелино,  мой
предшественник, пригласил аббата Кондильяка (*95), и тот сделал из  своего
воспитанника сущего болвана. Он только и знал, что участвовал в  церковных
процессиях, а в тысяча семьсот девяносто шестом году не сумел договориться
с генералом Бонапартом, который  утроил  бы  его  владения.  Во-вторых,  я
никогда не думал оставаться министром десять лет подряд.  А  за  последний
месяц мне все здесь так опротивело, что я хочу только собрать  миллион,  а
потом бросить на произвол судьбы этот бедлам, который я спас. Если б не я,
Парма на два месяца обратилась бы в республику, а поэт Ферранте Палла  был
бы диктатором в ней.
   При имени Ферранте герцогиня покраснела: граф ничего не знал.
   - Мы скоро вернемся к обычаям монархии восемнадцатого века: духовник  и
фаворитка. В сущности принц любит  только  минералогию  и,  пожалуй,  вас,
синьора. С тех пор как он взошел на престол, его  камердинер,  у  которого
брат, после девятимесячной службы,  произведен,  по  моему  требованию,  в
капитаны, камердинер этот, позвольте вам сказать, усердно внушает  принцу,
что он - счастливейший из людей, потому что его профиль чеканят теперь  на
золотых монетах. Такая прекрасная мысль привела  за  собою  скуку.  И  вот
принцу нужен адъютант,  избавитель  от  скуки.  Но  даже  за  миллион,  за
желанный миллион, необходимый нам с вами для приятной жизни в Неаполе  или
в Парме, я не соглашусь развлекать его высочество и  проводить  с  ним  по
четыре, по пять часов в день. К тому же я умнее  его,  и  через  месяц  он
будет считать меня чудовищем.
   Покойный принц был зол и завистлив, но он как-никак побывал  на  войне,
командовал войсками, и это дало ему некоторую  закалку,  у  него  все-таки
были задатки монарха, и при нем я мог быть министром, плохим или  хорошим,
но  министром.  А  при  его  сыне,  человеке  порядочном,  простодушном  и
по-настоящему  добром,  я  должен  быть  только  интриганом.  Мне  в  этом
приходится соперничать с самой последней бабенкой при дворе, и я  оказался
очень  слабым  соперником,  так  как  пренебрегаю  множеством  необходимых
мелочей. Третьего дня, например, одна из бельевщиц,  которые  каждое  утро
разносят чистые полотенца по дворцовым покоям, вздумала потерять  ключ  от
одного из английских бюро принца. И его  высочество  отказался  заниматься
всеми делами, по которым были представлены доклады, запертые в этом  бюро.
Конечно, ему за  двадцать  франков  вынули  бы  доски  из  дна  ящика  или
подобрали ключ к замку, но Ранунцио-Эрнесто Пятый сказал мне,  что  нельзя
прививать дворцовому слесарю дурные привычки.
   До сих пор он совершенно неспособен три дня сряду придерживаться одного
решения.  Родись  этот  молодой  принц  просто  маркизом  и  будь  у  него
состояние, он оказался бы  самым  достойным  человеком  при  своем  дворе,
подобии двора Людовика Шестнадцатого.  Но  как  этому  набожному  простаку
избежать всяких хитрых  ловушек,  которыми  его  окружают?  Поэтому  салон
вашего недруга, маркизы Раверси, еще никогда не был столь  могущественным,
как теперь; и там сделали открытие, что хоть я и приказал стрелять в народ
и решился бы скорее перебить три тысячи  человек,  если  понадобится,  чем
позволить оскорбить статую принца, прежнего моего государя,  -  все  же  я
неистовый либерал, добиваюсь конституции,  и  тому  подобный  вздор.  "Эти
безумцы кричат о республике, они хотят помешать нам  пользоваться  благами
лучшей из монархий..." Словам, сударыня, мои враги  объявили  меня  теперь
главой либеральной партии, а вы - единственная моя соратница,  кого  принц
еще  не  лишил  своего  благоволения.   Архиепископ,   человек   неизменно
порядочный, весьма осторожно напомнил однажды о том, что было сделано мною
в "злосчастный день", и за это попал в немилость. День  этот  не  называли
"злосчастным", пока наличие бунта было бесспорной  истиной;  на  следующее
утро принц даже сказал архиепископу, что пожалует меня герцогом, для  того
чтобы вы не променяли свой титул на низший, выйдя за меня замуж. А теперь,
думается мне, сделают графом этого подлеца Расси, которого  я  произвел  в
дворяне за то, что он продавал мне секреты  покойного  принца.  При  таком
возвышении Расси я буду играть глупейшую роль.
   - А бедненький принц попадет впросак.
   - Разумеется. Но ведь он _повелитель_, и  через  две  недели  никто  не
посмеет смеяться над ним.  Итак,  дорогая,  нам  с  вами,  как  игрокам  в
трик-трак, надо "выйти из игры". Удалимся.
   - Но ведь мы будем очень небогаты.
   - В сущности ни вам, ни мне не нужна  роскошь.  Дайте  мне  местечко  в
вашей ложе, в неаполитанском театре Сан-Карло, дайте мне верховую  лошадь,
и я буду вполне доволен. Больше или меньше роскоши -  не  от  этого  будет
зависеть наше с вами положение в обществе, а от того, что  местные  умники
всячески будут добиваться чести и удовольствия прийти к вам на чашку чая.
   - А что произошло бы, - спросила герцогиня, - если  бы  в  "злосчастный
день" вы держались в стороне, как будете, надеюсь, держаться впредь?
   - Войска шли бы заодно с народом, три дня длились  бы  пожары  и  резня
(ведь только через сто лет республика в этой стране не будет  нелепостью),
затем две недели - грабежи, и так тянулось бы до  тех  пор,  пока  два-три
полка, присланных из-за границы, не положили бы всему конец.  В  тот  день
среди народа был Ферранте Палла, как всегда отважный и неукротимый; вместе
с ним, очевидно, действовала дюжина его друзей. Расси состряпает из  этого
великолепный заговор. Хорошо известно, что Ферранте, хотя он и был одет  в
невообразимые отрепья, раздавал золото целыми пригоршнями.
   Герцогиня, возбужденная всеми этими вестями, немедленно отправилась  во
дворец благодарить принцессу.
   Когда она вошла  в  приемную,  дежурная  фрейлина  вручила  ей  золотой
ключик, который полагалось носить у пояса как знак  высших  полномочий  во
дворцовых  покоях,  отведенных  для  принцессы.  Клара-Паолина   поспешила
отослать всех и, оставшись наедине с герцогиней,  некоторое  время  упорно
избегала объяснений и говорила только намеками. Герцогиня, не понимая, что
все это значит, отвечала весьма сдержанно. Наконец, принцесса расплакалась
и, бросившись в объятия своего друга, воскликнула:
   - Опять начинаются для меня горькие дни. Сын будет обращаться  со  мной
еще хуже, чем муж!
   - Я этого не допущу, - с горячностью ответила герцогиня.  -  Но  прежде
всего  соблаговолите,  ваше  высочество,  принять  от  меня   почтительные
изъявления моей глубокой признательности.
   - Что вы этим хотите сказать?  -  тревожно  спросила  принцесса,  боясь
услышать просьбу об отставке.
   - Я хочу попросить, чтобы всякий раз, как вы  разрешите  мне  повернуть
вправо качающуюся голову вон того  китайского  болванчика,  что  стоит  на
камине, мне дозволено было называть вещи истинными их именами.
   -  И  только?  Дорогая  моя  герцогиня!  -  воскликнула  Клара-Паолина.
Поднявшись с места, она  подбежала  к  болванчику  и  сама  повернула  ему
голову.
   - Говорите же,  говорите  совершенно  свободно,  ведь  вы  моя  старшая
статс-дама, - ласково лепетала она.
   - Ваше высочество, - сказала герцогиня, - вы прекрасно знаете положение
дел: и вам и мне грозят большие опасности. Приговор, вынесенный  Фабрицио,
не отменен! Следовательно, как только захотят избавиться от  меня,  а  вам
нанести  оскорбление,  моего  племянника  опять  заточат  в  тюрьму.  Наше
положение нисколько не улучшилось. Что касается меня лично,  то  я  выхожу
замуж за графа, и мы  с  ним  уедем  в  Неаполь  или  в  Париж.  Последнее
доказательство неблагодарности, жертвой которой оказался граф,  решительно
отвратило его от государственных дел, и, не будь у меня сочувствия к  вам,
ваше высочество, я посоветовала бы графу остаться в этом сумасшедшем  доме
только в том случае,  если  принц  предложит  ему  очень  большие  деньги.
Дозвольте мне, ваше высочество, объяснить  вам,  что  у  графа,  когда  он
вступил на министерский пост, было сто тридцать тысяч франков, а теперь  у
него едва ли наберется двадцать тысяч доходу. Я уже давно, но  безуспешно,
советовала ему позаботиться о своем состоянии. И вот в мое отсутствие граф
поссорился с главными откупщиками принца, большими мошенниками, заменил их
другими мошенниками, и они дали ему за это восемьсот тысяч франков.
   - Что? -  удивленно  воскликнула  принцесса.  -  Боже  мой!..  Как  это
огорчает меня!
   -  Ваше  высочество,  -  весьма  хладнокровно  спросила  герцогиня,   -
прикажете повернуть нос болванчика влево?
   - Нет, нет! Но, боже мой, это просто ужасно,  что  такой  человек,  как
граф, решился подобным способом наживать деньги!
   - Если б он не украл, его презирали бы все честные люди.
   - Боже правый! Неужели это возможно?
   - Ваше высочество, - продолжала герцогиня, - кроме моего друга, маркиза
Крешенци, у которого триста или четыреста тысяч дохода, здесь все  крадут.
Да и как не воровать в такой стране, где  о  важнейших  заслугах  забывают
меньше чем через месяц? Единственная ощутимая, реальная  награда,  которая
уцелеет и  в  немилости,  -  это  деньги.  Я  позволю  себе  сейчас,  ваше
высочество, открыть вам ужасные истины.
   - Говорите, разрешаю, - со вздохом произнесла  принцесса.  -  Хотя  эти
истины терзают мне сердце.
   - Так вот, ваше высочество, - ваш сын - человек кристальной души, но он
может сделать вас еще несчастнее, чем его отец.  У  покойного  принца  был
свой склад характера, своя воля, - ну, приблизительно, как у всех людей. А
наш молодой государь не может быть уверен, что его воля через три  дня  не
изменится. Следовательно, на него нельзя положиться, надо  постоянно  быть
возле него и ограждать его от  посторонних  влияний.  Истину  эту  постичь
нетрудно, и, конечно, новая партия ярых монархистов, которой руководят две
умные головы - Расси и маркиза Раверси, - постарается подыскать  для  него
любовницу.   Фаворитке   позволят   наживаться,   раздавать   какие-нибудь
второстепенные должности, но зато она должна  будет  отвечать  перед  этой
партией за постоянство монаршьей воли.
   Для того чтобы я могла чувствовать себя в безопасности при дворе вашего
высочества, надо, чтобы Расси изгнали, а имя  его  предали  позору;  кроме
того, я хочу, чтобы Фабрицио судили  самые  честные  судьи,  каких  только
можно найти; и если эти господа, как я надеюсь, оправдают Фабрицио,  будет
вполне естественно разрешить архиепископу сделать его своим коадъютором, а
впоследствии - преемником. Если же нас  постигнет  неудача,  мы  с  графом
уедем, и на прощанье я дам вашему высочеству совет: никогда не миритесь  с
негодяем Расси и никогда не выезжайте из владений вашего сына. Сын  у  вас
хороший, и, живя около вас, он не причинит вам большого зла.
   - Я  с  величайшим  вниманием  слушала  ваши  откровения,  -  ответила,
улыбаясь, принцесса. - Уж не должна ли я сама подыскать  любовницу  своему
сыну?
   - Нет, ваше высочество. Постарайтесь  только,  чтобы  у  вас  ему  было
весело, - веселее, чем в других салонах.
   Разговор на такие  темы  тянулся  бесконечно.  Простодушная,  но  умная
принцесса прозрела.
   Нарочный, посланный герцогиней, сообщил Фабрицио, что он может  въехать
в город, но украдкой.  В  Парме  его  почти  никто  не  видел:  переодетый
крестьянином, он проводил все  свое  время  в  дощатой  лавчонке  торговца
каштанами, приютившейся под деревьями бульвара, против ворот крепости.



24

   Герцогиня устраивала прелестные вечера во  дворце,  -  никогда  там  не
видели такого веселья, и никогда еще герцогиня не была так мила, как в эту
зиму, хотя над ее головой нависли величайшие опасности; зато в эти трудные
для нее месяцы она, пожалуй, ни разу не  подумала  с  горечью  о  странной
перемене, произошедшей в Фабрицио. Молодой принц приходил  очень  рано  на
приятные вечера к своей матери, и она говорила ему:
   - Ну, пора вам идти управлять государством. Держу пари, что  у  вас  на
письменном столе лежит больше двадцати докладов, ожидающих вашего решения.
Я  не  хочу,  чтобы  Европа  обвиняла  меня,  будто  я  превращаю  вас   в
монарха-бездельника и сама стремлюсь царствовать.
   К досаде принца, она  всегда  произносила  такие  наставления  в  самые
неподходящие минуты -  когда  его  высочество,  позабыв  свою  робость,  с
большим удовольствием принимал участие  в  какой-нибудь  забавной  шараде.
Дважды в неделю устраивались прогулки за город, и под  предлогом  привлечь
сердца народа к новому государю принцесса допускала на эти  пикники  самых
хорошеньких женщин из  пармской  буржуазии.  Герцогиня  была  душой  этого
веселого  двора;  она  надеялась,  что  красивые   мещаночки,   мучительно
завидовавшие возвышению мещанина Расси, расскажут принцу хотя бы об  одной
из  бесчисленных  плутней  министра  юстиции.  Принц  наряду   с   прочими
ребяческими    идеями    придерживался    убеждения,    что     у     него
_высоконравственные_ министры.
   У Расси было достаточно сообразительности, чтобы понять, как опасны для
него блестящие вечера при дворе принцессы, устраиваемые его врагом. Он  не
пожелал отдать графу Моска приговор,  вынесенный  Фабрицио  с  соблюдением
законных формальностей. Итак, или он, или герцогиня должны были  исчезнуть
из придворных сфер.
   В  тот  день,  когда  вспыхнуло  восстание  -  факт,  отрицать  который
считалось теперь хорошим тоном, - кто-то раздавал народу деньги. И с этого
Расси начал свое расследование. Одевшись еще хуже, чем обычно, он  обходил
самые жалкие лачуги Пармы и целые часы проводил в беседах с населявшими их
бедняками, оплачивая словоохотливых. Он был вознагражден за свои  хлопоты.
Через две недели такой беспокойной жизни он получил  твердую  уверенность,
что тайным вождем  восстания  был  Ферранте  Палла;  больше  того  -  этот
человек, как истинно великий поэт, нуждавшийся всю свою  жизнь,  продал  в
Генуе восемь или десять бриллиантов.  Рассказывали,  что  среди  проданных
камней было пять крупных бриллиантов ценою  более  сорока  тысяч,  но  _за
десять дней  до  смерти  принца_  их  уступили  за  тридцать  пять  тысяч,
_ссылаясь на крайнюю нужду в деньгах_.
   Как описать ликование министра юстиции при этом открытии? Он  прекрасно
видел, что при дворе вдовствующей принцессы его ежедневно  высмеивают.  Не
раз и сам принц, беседуя  с  ним  о  делах,  смеялся  над  ним  совершенно
открыто, со всем простодушием молодости. Надо признаться, что у Расси были
удивительно плебейские замашки; например, если какой-нибудь разговор очень
увлекал его, он закидывал ногу на ногу и обхватывал пятерней свой  башмак,
а в минуту особого воодушевления вытаскивал из кармана огромный платок  из
красного коленкора и расстилал его на коленях и т.д. и т.д. Принц от  души
смеялся, когда одна из красавиц мещаночек вышучивала Расси и, зная, что  у
нее стройная ножка, изображала эти изящные повадки министра юстиции.
   Расси испросил чрезвычайную аудиенцию у принца и сказал ему:
   - Ваше высочество, согласитесь истратить сто тысяч франков, и мы узнаем
истинную причину смерти вашего августейшего отца. Располагая этой  суммой,
министерство юстиции будет в  состоянии  поймать  преступников,  если  тут
таится преступление.
   Совершенно ясно, что ответил на это принц.
   Через некоторое время Чекина  рассказала  герцогине,  что  ей  посулили
большие деньги, если она покажет одному ювелиру бриллианты своей  хозяйки,
но она с негодованием отказалась. Герцогиня пожурила ее  за  то,  что  она
отвергла предложение, и через  неделю  Чекине  были  даны  бриллианты  для
показа. В день, назначенный для их осмотра, граф  Моска  поставил  по  два
надежных человека возле лавки каждого пармского ювелира и в полночь пришел
во дворец сообщить герцогине, что любопытный ювелир -  не  кто  иной,  как
брат министра Расси. Герцогиня была очень весела, - в тот вечер при  дворе
давали комедию dell'arte, то есть комедию, в которой действующие лица сами
импровизируют диалоги, а  за  кулисами  вывешен  лишь  общий  план  пьесы.
Герцогиня только что вышла со сцены, где она играла главную роль,  а  роль
ее чичисбея исполнял граф Бальди,  бывший  друг  сердца  маркизы  Раверси,
присутствовавшей на спектакле. Принц, самый робкий человек во всей  Парме,
но юноша очень красивый и наделенный  нежнейшим  сердцем,  разучивал  роль
графа Бальди, решив играть ее на следующем представлении пьесы.
   - Мне очень некогда, - сказала герцогиня графу Моска. - Во втором  акте
я выступаю в первом явлении. Пройдемте в залу охраны.
   И   в   этой   зале,   посреди   двадцати   лейб-гвардейцев,   которые,
насторожившись, внимательно прислушивались к разговору премьер-министра со
старшей статс-дамой, герцогиня, смеясь, сказала своему другу:
   - Вы всегда бранили меня, что я без пользы открываю свои тайны. Ну  так
знайте: я возвела на трон Эрнесто Пятого. Я хотела отомстить за  Фабрицио,
которого любила в то время гораздо сильнее,  чем  теперь,  хотя  столь  же
невинной любовью. Я знаю, вы совсем не верите в невинность моего  чувства,
но это неважно, раз вы все же любите меня, невзирая на  мои  преступления.
Но слушайте - вот настоящее мое преступление: я отдала все свои бриллианты
очень занимательному безумцу по имени Ферранте Палла;  я  даже  поцеловала
его за то,  что  он  решился  устранить  человека,  приказавшего  отравить
Фабрицио. Что тут дурного?
   - Ах, вот где Ферранте взял деньги на подготовку бунта! - сказ