франков да  у  меня
двадцать пять - значит, пять франков лишних, и если б сейчас  меня  повели
на виселицу, я мучился бы угрызениями совести. Я взял  этот  цехин  только
потому, что вы дали мне его и потому что я люблю вас.
   Он  сказал  "я  люблю  вас"  так   просто   и   с   такой   благородной
выразительностью, что герцогиня подумала: "Он действительно любит".
   В тот день у него был совсем безумный вид. Он все твердил, что в  Парме
кто-то должен ему шестьсот франков, на эту сумму он мог бы  починить  свою
хижину, а то его бедные дети часто хворают от простуды.
   - Я дам  вам  взаймы  эти  шестьсот  франков,  -  сказала  растроганная
герцогиня.
   - Нет! Я общественный деятель. Вражеская партия может оклеветать  меня.
Скажет, что я продался.
   Герцогиню это умилило. Она предложила ему тайное убежище в Парме,  если
он даст клятву, что не  будет  вершить  правосудие  в  этом  городе  и  не
осуществит ни одного смертного приговора, которые он, по его словам, вынес
in petto [в душе (итал.)].
   - А если меня там схватят и повесят вследствие моей  неосторожности?  -
строго сказал Ферранте. - Тогда, значит, все эти негодяи,  эти  угнетатели
народа будут жить долгие годы? Кто будет в этом виноват?  Что  скажет  мне
отец, встретив меня на небесах?
   Герцогиня долго убеждала его, говорила, что его маленькие дети в  сырую
погоду  могут  сильно  простудиться  и  умереть.  Наконец,  он  согласился
воспользоваться тайным убежищем в Парме.
   После свадьбы герцог Сансеверина  провел  в  Парме  только  полдня,  и,
показывая молодой жене дворец, носивший его имя, обратил  ее  внимание  на
необычайный тайник в южном углу здания. Стена фасада,  сохранившегося  еще
со времен средневековья, была толщиной в восемь футов; внутри ее  оставили
полое пространство, устроив, таким  образом,  тайник  высотою  в  двадцать
футов, но шириною всего в два фута. Как раз рядом с ним находился красивый
водоем, о котором  с  восторгом  упоминают  все  путешественники,  -  этот
прославленный водоем сооружен  был  в  XII  веке,  во  время  осады  Пармы
императором Сигизмундом, и позднее оказался в ограде дворца Сансеверина.
   Огромный камень, прикрывавший ход в тайник, поворачивался  на  железной
оси, укрепленной  в  середине  этой  глыбы.  Герцогиня  так  была  тронута
безумием Ферранте и участью его детей, для которых он  упорно  отказывался
принять сколько-нибудь ценный подарок, что разрешила  ему  воспользоваться
этим тайником на довольно долгий срок. Через месяц она вновь встретила его
в лесах Сакка; в этот день он был несколько спокойнее и прочел ей один  из
своих сонетов, который показался ей не хуже, а может быть, и  лучше  самых
прекрасных стихов, созданных в Италии за  два  последних  столетия.  После
этого она еще несколько раз встречалась с ним, но его восторженная  любовь
стала ей тягостна; герцогиня увидела, что его  страсть  следует  всеобщему
закону любви, которую питает хоть слабый луч надежды. Тогда  она  отослала
Ферранте в его леса, запретив ему вступать с нею  в  разговор;  он  тотчас
повиновался с величайшей  кротостью.  Вот  каковы  были  их  отношения  ко
времени  ареста  Фабрицио.  На  четвертый  день  после  этого  события,  в
сумерках, во дворец Сансеверина пришел какой-то капуцин и заявил, что  ему
нужно сообщить хозяйке дома важную тайну.  Герцогиня  так  была  подавлена
своим несчастьем, что приказала впустить его. Это был Ферранте.
   - Здесь произошло еще одно беззаконие, и народный  трибун  должен  быть
осведомлен о нем, - сказал ей этот человек, помешавшийся  от  любви.  -  С
другой стороны, действуя  как  частное  лицо,  -  добавил  он,  -  я  могу
предложить герцогине Сансеверина только свою жизнь. Я отдаю ее вам.
   Искренняя   преданность   полубезумного   грабителя   глубоко   тронула
герцогиню.  Она  долго  говорила  с  этим  человеком,  считавшимся   самым
талантливым поэтом Северной Италии, и горько плакала.  "Вот  кто  понимает
мое сердце", - думала она.
   На следующий день он вновь пришел, в час, когда звонят  к  вечерне,  на
этот раз переодетый лакеем.
   - Я не уходил из Пармы. Я услыхал такие ужасы, что мои уста не могут их
повторить. И вот я у ваших ног. Подумайте, синьора, что вы отвергаете!  Вы
видите перед собою не какую-то придворную куклу, а человека.
   Он говорил это,  стоя  на  коленях,  и  выражение  его  лица  придавало
глубокую значительность его словам. Он добавил:
   - Вчера я подумал: она плакала при мне, значит, ей было  со  мной  хоть
немного легче.
   - Что вы делаете! Вспомните, какие опасности подстерегают вас в  Парме.
Вас арестуют!
   - Трибун скажет вам: "Синьора, что такое жизнь, когда говорит долг?"  А
несчастный  человек,  к  великой  скорби  своей   уже   не   поклоняющийся
добродетели, с тех пор как сгорает любовью, добавит:  "Синьора,  Фабрицио,
человек отважный, быть может, погибнет; не  отвергайте  другого  отважного
человека, который отдает себя в вашу власть!" У меня железное тело, а душа
моя страшится в мире лишь одного: не угодить вам.
   - Если вы еще раз заговорите о своих чувствах, дверь моего  дома  будет
навсегда для вас заперта.
   В тот вечер герцогиня хотела было сказать Ферранте,  что  назначит  его
детям небольшую пенсию, но испугалась, как бы он, услышав это, не убежал и
не покончил с собою.
   Лишь только  Ферранте  ушел,  ее  охватило  тяжелое  предчувствие,  она
подумала:
   "Ведь я тоже могу умереть... и дай бог, чтобы это  случилось  поскорее,
если б только я нашла  человека,  достойного  называться  этим  именем.  Я
поручила бы ему бедного моего Фабрицио".
   Вдруг ее осенила мысль: она взяла листок бумаги и, припомнив  кое-какие
юридические термины, составила расписку в том,  что  получила  от  синьора
Ферранте Палла двадцать пять тысяч франков,  из  каковой  суммы  обязуется
выплачивать пожизненную ренту  в  размере  одной  тысячи  пятисот  франков
синьоре Саразине и пятерым ее  детям.  Под  этой  распиской  она  добавила
следующее: "Помимо того,  я  оставляю  по  завещанию  каждому  из  пятерых
означенных детей пожизненную ренту в размере трехсот франков при  условии,
что врач Ферранте Палла будет пользовать моего  племянника  Фабрицио  дель
Донго и будет ему братом. Я прошу его об этом". Она подписалась и, пометив
документ прошлым годом, спрятала его.
   Через два дня Ферранте снова явился; как раз в тот день весь город  был
взволнован слухами о близкой казни Фабрицио. Где произойдет эта  печальная
церемония? В крепости или на бульваре, излюбленном месте прогулок горожан?
В тот вечер многие простолюдины  прохаживались  перед  воротами  крепости,
стараясь подсмотреть, не сооружают ли там эшафот. Это сборище  встревожило
Ферранте. Герцогиня встретила его, заливаясь слезами, и не  в  силах  была
говорить. Она сделала ему рукой приветственный знак  и  указала  на  стул.
Ферранте, переодетый в тот день капуцином,  был  великолепен;  не  пожелав
сесть на  стул,  он  опустился  на  колени  и  стал  проникновенно  читать
вполголоса молитву. Заметив, что герцогиня  немного  успокоилась,  он,  не
вставая с колен, прервал на  мгновение  молитву  и  воскликнул:  "Я  вновь
предлагаю свою жизнь".
   - Подумайте хорошенько, что вы говорите, - сказала герцогиня,  и  глаза
ее сверкнули: после рыданий гнев одержал верх над тихой скорбью.
   - Я предлагаю  свою  жизнь,  чтобы  не  допустить  казни  Фабрицио  или
отомстить за него.
   - Положение таково, - заметила герцогиня, - что я  могу  согласиться  и
приму вашу жертву.
   Она смотрела на него пристально и  сурово.  Глаза  Ферранте  загорелись
радостью, он быстро встал с колен и простер руки к небу. Герцогиня подошла
к шкафу орехового дерева и вынула из потайного ящика бумагу.
   - Прочтите, - сказала она Ферранте.
   Эта была дарственная его детям, о которой мы упоминали. Слезы и рыдания
помешали Ферранте прочесть ее до конца. Он упал на колени.
   - Верните мне эту бумагу, - сказала  герцогиня  и  сожгла  ее  на  огне
горевшей свечи.
   - Мое имя не должно  быть  замешано,  если  вас  схватят  и  казнят,  -
добавила она. - Ведь вы рискуете головой.
   - Я с радостью отдам свою жизнь, нанеся удар тирану,  и  еще  радостнее
отдам свою жизнь за вас. Верьте этому, поймите и,  прошу  вас,  больше  не
упоминайте о каких-то деньгах. Я сочту это оскорбительным недоверием.
   - Погубив себя, вы погубите и меня, а  затем  и  Фабрицио.  И  лишь  во
избежание этого, а не потому, что у меня нет доверия к вашему мужеству,  я
требую, чтобы человек, пронзивший мне сердце, пал от яда, а не от кинжала.
По той же важной для меня причине я приказываю вам во что бы то  ни  стало
спасти свою жизнь.
   - Я исполню вашу волю верно, точно и осторожно. Предвижу, что моя месть
соединится с вашей. Но даже если я ошибаюсь, я все исполню верно, точно  и
осторожно. Меня может постигнуть неудача, но я  сделаю  все,  что  в  моих
силах.
   - Вы знаете, кого нужно отравить? Убийцу Фабрицио.
   -  Я  догадался.  Мне  и  самому  за  двадцать  семь  месяцев   горькой
скитальческой жизни не раз приходила мысль об этом акте возмездия.
   - Если все раскроется и меня  приговорят  к  смерти  как  сообщницу,  -
сказала герцогиня надменно, - я не хочу, чтобы думали, будто я  соблазнила
вас. Приказываю вам не искать больше встречи со мной, пока не настанет час
мести. Ждите моего сигнала, -  сейчас  нельзя  покарать  его:  сейчас  его
смерть была бы не только бесполезна,  но,  напротив,  гибельна  для  меня.
Возможно, казнь его придется отсрочить на несколько месяцев, но все же она
должна совершиться. Я требую, чтоб его отравили;  я  предпочитаю  оставить
ему жизнь, чем  знать,  что  он  умерщвлен  огнестрельным  оружием.  И  по
причинам, которых я не хочу вам сообщать, я требую, чтобы вы  спасли  свою
жизнь.
   Ферранте восхитил властный тон, которым говорила с ним герцогиня; глаза
его заблестели глубокой радостью. Как мы уже говорили, его  худоба  просто
пугала, но видно  было,  что  в  ранней  молодости  он  отличался  большой
красотой, а ему самому казалось, что он такой же, как прежде. "Безумец  я,
-  думал  он,  -  или  же  действительно  герцогиня  хочет  подарить   мне
блаженство, когда я на деле докажу ей свою преданность? А почему бы и нет?
Чем я хуже этой куклы, графа  Моска,  который  ничего  не  сумел  для  нее
сделать, даже не помог монсиньору Фабрицио бежать из крепости?"
   - Может случиться, что я уже завтра потребую его смерти,  -  продолжала
герцогиня все тем же властным тоном. - Вы знаете, что  рядом  с  тайником,
где вы не раз укрывались, находится огромный водоем. С помощью  секретного
механизма из него можно выпустить всю воду на улицу. Так вот, это послужит
сигналом мести. Вы увидите сами, если будете  в  Парме,  или  услышите  от
друзей, если будете  в  лесах,  что  прорвало  большой  водоем  во  дворце
Сансеверина. Тогда  действуйте  немедленно,  но  примените  только  яд  и,
главное, как можно меньше подвергайте опасности свою жизнь. И не забудьте:
никто никогда не должен знать, что я замешана в этом деле.
   - Не нужно слов! - ответил Ферранте, плохо сдерживая свой восторг. -  Я
уже решил, какое средство употребить. Жизнь этого человека теперь мне  еще
ненавистнее, чем прежде: ведь я не имею права видеть вас до тех пор,  пока
он жив. Буду ждать. Пусть поскорее прорвет водоем.
   Он поклонился и стремительно вышел. Герцогиня смотрела ему вслед. Когда
он уже был в соседней комнате, она позвала его.
   - Ферранте! - воскликнула она. - Благородное сердце!
   Он вернулся, как будто досадуя, что  его  задерживают.  Лицо  его  было
прекрасно в ту минуту.
   - А ваши дети?
   - Синьора, они  богаче  меня.  Вы,  вероятно,  назначите  им  небольшую
пенсию.
   - Возьмите, - сказала  герцогиня,  подавая  ему  ларчик  из  оливкового
дерева. - Тут все бриллианты, какие у меня остались: они  стоят  пятьдесят
тысяч франков.
   - Ах, зачем вы унижаете меня, синьора!.. - сказал Ферранте с  ужасом  и
отшатнулся от нее. Он сразу пере менялся в лице.
   - Я не  увижусь  с  вами  до  того,  как  настанет  врем;  действовать.
Возьмите, я требую! - воскликнула герцогиня, надменным взглядом  уничтожив
Ферранте.
   Он положил ларчик в карман и вышел.
   Но едва закрылась за ним дверь, герцогиня снова окликнула его; он вошел
с тревожным видом. Герцогиня стояла посреди гостиной; она бросилась ему на
грудь. Ферранте  едва  не  лишился  чувств  от  счастья.  Через  мгновенье
герцогиня высвободилась из его объятий и глазами указала ему на дверь.
   "Вот единственный человек, который понял меня, - подумала  она.  -  Так
поступил бы и Фабрицио, если бы - мог услышать меня".
   В характере герцогини  были  две  своеобразные  черты:  крепко  пожелав
чего-нибудь, она уже никогда не отказывалась  от  своего  желания;  приняв
какое-нибудь решение, она уже не подвергала его обсуждению. И нередко  она
приводила слова своего первого мужа, славного генерала Пьетранера: "Что за
дерзкое неуважение к самому себе! Почему сегодня у меня должно быть больше
ума, чем в тот день, когда я решился на этот шаг?"
   С этого вечера у герцогини появилась какая-то нервная веселость. До той
минуты, как она приняла роковое решение, о чем бы она ни думала, на что бы
ни смотрела, у нее всегда было ощущение полной  зависимости  от  принца  и
своей слабости, своего легковерия; принц, по ее мнению, подло обманул  ее,
а граф Моска, угодливый  царедворец,  хотя  и  невольно,  но  помог  этому
обману. А как только она решила отомстить, она  почувствовала  свою  силу,
работа мысли доставляла ей наслаждение. Я  склонен  думать,  что  причиной
безнравственной радости, которую  дает  итальянцам  месть,  является  сила
воображения, свойственная этой нации; в других  странах  люди,  собственно
говоря, не прощают обид, а просто забывают их.
   Герцогиня увиделась с Ферранте Палла только к концу заточения Фабрицио.
Вероятно, читатели догадались, что именно он подал мысль о побеге. В  двух
лье от усадьбы Сакка, в лесу,  сохранилась  полуразрушенная  средневековая
башня высотою более ста футов. Прежде чем вторично заговорить с герцогиней
о побеге, Ферранте упросил ее послать Лодовико с верными людьми, чтобы они
установили лестницы у стены этой башни. На глазах у герцогини он  поднялся
на башню по лестницам и спустился с нее по обыкновенной веревке с  узлами;
он трижды повторил этот опыт и  затем  изложил  свой  план.  Через  неделю
Лодовико, по собственному желанию, тоже спустился с  башни  по  веревке  с
узлами. И тогда герцогиня подала такой совет Фабрицио.
   В последние дни перед побегом, который по многим причинам мог  привести
к смерти  узника,  герцогиня  находила  хоть  немного  покоя  только  близ
Ферранте. Отвага этого человека воодушевляла ее, но читателю,  разумеется,
понятно, что ей приходилось скрывать от графа столь  удивительную  дружбу.
Ей не страшно было, что он возмутится этим,  но  она  боялась  возражений,
которые могли подействовать на нее удручающе и усилить  ее  тревогу.  Как!
Взять себе в ближайшие советники человека, заведомо сумасшедшего и к  тому
же приговоренного к  смертной  казни!  "Да  еще,  -  добавляла  герцогиня,
рассуждая сама с собой, - человека, который впоследствии  может  натворить
много странных дел!" Когда граф приехал сообщить  герцогине  о  разговоре,
состоявшемся между принцем и Расси, Ферранте находился в  ее  гостиной  и,
как только граф ушел, тотчас же хотел  приступить  к  выполнению  ужасного
предприятия; герцогиня с большим трудом удержала его от этого.
   - Теперь я силен! - воскликнул сумасшедший. - Теперь у меня нет никаких
сомнений в законности такого шага.
   - Но за этим неизбежно и  немедленно  последует  расправа,  и  Фабрицио
казнят!
   - Что ж, таким образом он будет избавлен от опасного  спуска  с  башни.
Спуститься вполне возможно и даже нетрудно, но у этого  молодого  человека
нет опыта.
   Состоялась свадьба сестры  маркиза  Крешенци;  на  свадебном  торжестве
герцогиня встретила Клелию и могла поговорить с ней, не вызывая подозрений
у высокородных шпионов. Обе дамы вышли на минутку в  сад  подышать  свежим
воздухом, и там герцогиня передала Клелии пакет с веревками. Веревки  эти,
очень тонкие и довольно гибкие"  были  превосходно  сплетены  из  шелка  и
пеньки и  перехвачены  узлами;  Лодовико  тщательно  испробовал  прочность
каждой веревки по всей  ее  длине:  они  могли  выдержать  груз  в  восемь
квинталов (*90). Их сложили очень плотно и упаковали в несколько свертков,
имевших форму и величину томов in-quarto [в четвертую долю листа  (лат.)].
Клелия взяла свертки и обещала герцогине сделать все, что  возможно  силам
человеческим, чтобы доставить веревки в башню Фарнезе.
   - Но меня беспокоит ваша природная робость, - сказала герцогиня. - И  к
тому же, - учтиво добавила она,  -  какое  участие  может  вызвать  в  вас
человек, незнакомый вам?
   - Синьор дель Донго в несчастии, и _я даю вам слово спасти его_!
   Но  герцогиня  очень  мало   рассчитывала   на   присутствие   духа   у
двадцатилетней девушки и приняла  другие  меры,  о  которых  она,  однако,
поостереглась  сообщить  дочери  коменданта.  Как  и  следовало   ожидать,
комендант тоже явился на празднество по случаю  свадьбы  в  семье  маркиза
Крешенци. Герцогиня решила, что если ему дать сильного снотворного,  то  в
первые минуты действия этого средства  могут  подумать,  что  с  генералом
случился  апоплексический  удар,  и  тогда,  при  известной  находчивости,
удастся уговорить, чтобы его доставили  в  крепость  не  в  карете,  а  на
носилках, которые  _случайно_  найдутся  в  доме,  где  будет  происходить
празднество. Тут же, под рукой, окажутся ловкие люди, переодетые рабочими,
нанятыми для устройства праздника,  и  среди  всеобщей  растерянности  они
услужливо вызовутся донести больного до самого его дворца,  расположенного
так высоко. У  этих  людей,  которыми  руководил  Лодовико,  было  искусно
спрятано  под  одеждой  довольно  много  веревок.  Видимо,   у   герцогини
помрачился ум, с тех пор как она непрестанно  думала  о  побеге  Фабрицио.
Опасность,  грозившая  дорогому  ей  существу,  оказалась  непосильным  и,
главное, слишком долгим испытанием для ее души. Как мы  скоро  увидим,  от
избытка  ее  предосторожностей  план  побега  едва  не  был  сорван.   Все
произошло, как она предполагала,  с  тою  лишь  разницей,  что  снотворное
оказало слишком сильное действие; все, даже врачи, решили, что у  генерала
апоплексический удар.
   Клелия была в отчаянии, но, к  счастью,  совершенно  не  подозревала  о
преступном вмешательстве герцогини.  Полумертвого  генерала  доставили  на
носилках в крепость, где поднялся такой переполох, что Лодовико и его люди
прошли беспрепятственно; только для порядка их обыскали на "мостике раба".
Но когда они перенесли генерала в спальню и уложили на постель, их  отвели
в  людскую,  где  слуги  очень  хорошо  угостили  их.  А  после   пирушки,
затянувшейся до глубокой ночи,  гостям  разъяснили,  что,  по  заведенному
обычаю, их до утра запрут в комнатах нижнего этажа,  а  затем  заместитель
коменданта выпустит их на свободу.
   Помощники Лодовико ухитрились передать ему веревки, которые принесли  с
собой, но Лодовико было очень  трудно  привлечь  к  себе  хоть  на  минуту
внимание Клелии. Наконец, когда она переходила из одной комнаты в  другую,
он показал ей, что сложил веревки в темном углу одной из гостиных  второго
этажа. Клелию  поразило  это  странное  обстоятельство,  и  тотчас  у  нее
возникли подозрения.
   - Кто вы такой? - спросила она Лодовико.
   И после его уклончивого ответа добавила:
   - Вас нужно  арестовать.  Вы  или  ваши  люди  отравили  моего  отца!..
Признавайтесь сию же минуту, какой яд вы ему подсыпали,  чтобы  крепостной
врач мог назначить ему противоядие. Признавайтесь сию минуту, иначе  вы  и
ваши сообщники никогда не выйдете из крепости.
   - Синьорина, вы напрасно тревожитесь, - ответил Лодовико, изъясняясь  с