почувствовала, что вопрос задан неспроста, поэтому  отбросила  шутливый
тон.
   - Люблю, но только когда развлечение имеет какую-то цель, - ответила я. -
Мне кажется бессмысленным, когда люди ежевечерне собираются в чьем-либо доме
лишь для того, чтобы выпить и  посплетничать.  Какой  в  этом  толк?  Причем
всегда собираются одни и те же, и у них, как я заметила, всегда одни и те же
темы для разговора.
   - А что вы называете целенаправленным развлечением?
   - Заниматься политикой, коммерцией, благотворительностью, - пояснила я.
   - Чей склад характера вы унаследовали? - поинтересовался он.
   - В какой-то степени мамин, - ответила я. - Честно говоря, я ни  на  кого
не похожа.
   - Тогда откуда у вас все это? - спросил он.
   - Я и сама не раз спрашивала себя об этом, - призналась я, -  но  до  сих
пор не нашла ответ.
   Время  пролетело  быстро,  и  я  не  заметила,   как   мы   оказались   в
Лонгмор-Парке. Обнаружив, что машина уже миновала огромные кованые ворота  и
теперь медленно движется по дубовой аллее, я не поверила, что  прошло  целых
полтора часа с того момента, как мы выехали из города. Я наклонилась вперед,
чтобы лучше рассмотреть построенный из красного кирпича  прекрасный  особняк
времен королевы Анны, стоявший на  вершине  небольшого  холма,  который  был
окружении террасами, спускавшимися к огромному озеру с серебристым  зеркалом
воды.

Глава 13

   Сейчас мне трудно сказать, каково было мое первое впечатление о Лонгморе,
но мне кажется, что, несмотря на великолепие и  роскошь,  он  ошеломил  меня
своим уютом - это был дом, в котором человеку живется легко и где  он  может
обрести покой и счастье.
   Теперь я понимаю, почему Филипп так гордился Лонгмором, почему, когда  он
водил меня по дому и, особенно, когда показывал комнаты его матери,  которые
не перестраивались со дня ее смерти, его голос дрожал от  еле  сдерживаемого
волнения. Все говорило  о  том,  что  его  мать  была  доброй  и  отзывчивой
женщиной.  К  тому  же  она  обладала   совершенным   вкусом   -   об   этом
свидетельствовала обстановка ее комнат, выдержанная в едином стиле. Во  всем
- от картин на стенах до расставленных  на  полках,  расположенных  рядом  с
письменным столом,  крохотных  фарфоровых  статуэток  -  чувствовалась  рука
истинного знатока.
   - Мои родители были безмерно счастливы вместе, -  сказал  сэр  Филипп.  -
Вам, конечно, известна история о том, как они умерли?
   Я ответила, что нет. Мое внимание  привлекли  два  больших  портрета,  на
которых были изображены его отец и мать.  Я  увидела,  что  у  Филиппа  есть
сходство с обоими - если характерные черты своей внешности он унаследовал от
Чедлеев, то, как было видно на портрете, красивой формы глаза и  чувственная
и в то же время твердая линия рта достались ему от матери.
   - Пожалуйста, расскажите, - попросила я.
   - Мой отец долго болел, - начал сэр Филипп, - Он всю жизнь слишком  много
работал, так как до того, как стать премьер-министром, он занимал  различные
посты в правительстве. Он относился к тому типу людей, которые  работают  на
износ. Он был далеко не молод: ведь он воевал еще в  Крымскую  войну.  После
ранений ему так и не удалось восстановить свое  здоровье.  Он  почувствовал,
что больше не может продолжать работать с максимальной отдачей на благо тех,
кто избрал его, и подал в отставку. У него состоялся  последний  разговор  с
королем, и потом он с матерью поселился здесь.
   Две или три недели они прожили спокойно:  все  время  проводили  в  саду,
счастливые, что находятся в Лонгморе, который всегда считали своим  домом  и
который  очень  любили.  Однажды   вечером   из   Лондона   прибыл   курьер.
Правительство пало!  Представители  партии  умоляли  моего  отца  вернуться.
Партия оказалась в отчаянном положении и поэтому страшно нуждалась  в  отце.
Его просили взять на себя обязанности хотя бы  советника  или  консультанта,
если он не хочет занимать официальный пост. Он колебался, спрашивая себя,  в
чем заключается его долг. Мама ужасно беспокоилась, так  как  понимала,  что
сил в нем осталось гораздо меньше, чем он сам  представлял.  Она  упрашивала
его не ездить. В конце концов они решили, что с ответом можно  подождать  до
утра - было уже довольно поздно. Они предложили курьеру переночевать.
   Наутро отец объявил, что, как он решил, его долг - вернуться. Мама пришла
в отчаяние - ведь она столько лет ждала его отставки,  ждала  того  момента,
когда все дни они будут проводить  вместе,  когда  они  окажутся  далеко  от
связанных с его работой беспокойств и тревог.
   Они вернулись в Лондон, и отец проработал почти четыре года. Он отказался
занять какой-либо пост, однако, как я полагаю, его влияние и помощь  оказали
неоценимую услугу как стране, так и партии.
   До сих пор меня удивляет, как ему удалось проработать  еще  столько  лет.
Думаю, он решил для  себя,  что  болезни  его  не  одолеть.  Он  силой  воли
заставлял себя  работать,  хотя,  как  мне  кажется,  временами  его  мучили
страшные боли, и в эти мгновения он сидел в кресле, судорожно  вцепившись  в
подлокотники, неспособный произнести хоть слово, и только пот градом катился
по лбу. Вот тогда мама показала, на что способна истинная любовь. Я ни  разу
не слышал, чтобы она жаловалась или ворчала, чтобы она упрекнула отца в том,
что он слишком много времени провел вдали от нее и все свои  силы  отдал  на
благо других. Она все время находилась подле  него,  старалась,  как  могла,
облегчить его страдания, ухаживала за ним и ночью, и днем.
   И настал тот час - доктора предсказывали, что это должно  было  случиться
намного раньше, - когда отцу стало совсем плохо. Мне рассказывали,  что  это
произошло, когда члены кабинета собрались в его  доме  на  совещание.  Он  о
чем-то говорил им. Вот последние слова, которые он произнес: "Во имя Господа
и нашей любимой Англии". И без сознания рухнул в свое кресло.
   К счастью, я оказался в Лондоне. Со всей Англии съехались родственники  и
знакомые, причем большинство из них ожидали найти маму убитой горем. Однако,
ко всеобщему изумлению, она была совершенно спокойна. Я хорошо помню  ее:  в
черном платье, бледная, она  твердым  голосом  обсуждает,  как  организовать
похороны - кого позвать, какие траурные марши исполнять.
   Мы просидели допоздна. Всех восхищало, как она держится.  Хотя  некоторым
ее поведение казалось неестественным. Перед сном мы собрались в  холле.  Она
поцеловала  меня,  потом  один   из   родственников,   которого,   возможно,
переполняли чувства, сказал: "Эдит,  ты  держалась  великолепно.  Ты  можешь
положиться на нас, мы всегда придем к тебе на помощь".
   Она обвела всех грустным взглядом и ответила:
   "Спасибо, но теперь мне больше не для чего жить". И поднялась наверх.
   Наутро она была мертва; на ее губах застыла спокойная  улыбка.  Она  тихо
скончалась во сне. Причиной смерти доктора назвали "остановку сердца", но мы
все знали, что ее последние  слова  заключали  в  себе  истинный  смысл:  ей
действительно не для чего было жить.
   Их похоронили вместе. Мне кажется, что те похороны были в некотором  роде
счастливыми. И хотя мы все скорбели о них, подобный поворот событий  являлся
наилучшим выходом: в последние годы мой отец страшно мучился, поэтому мы все
были рады, что он наконец обрел покой рядом с любимой женой.
   Филипп замолчал.
   -  Какая  романтическая  история,  -   тихо   проговорила   я,   смахивая
навернувшиеся слезы. - Это замечательно, что  они  так  сильно  любили  друг
друга.
   - Да, им повезло!
   В голосе Филиппа мне слышалась зависть. Он отвернулся от портретов, и  мы
направились в картинную галерею, где  находились  портреты  других  Чедлеев,
многие из которых я уже видела в книге о Лонгмор-Парке.
   Мы сели ужинать в четверть десятого  и  потом  пошли  в  сад.  Наши  ноги
утопали в ковре из мягкой травы, воздух был напоен ароматом чубушника и роз.
Вокруг  стояла  тишина,  которая  изредка  нарушалась  криками  бродящих   в
кустарнике павлинов.
   - У вас очень красивый дом, - сказала я, оглядываясь на особняк,  который
высился на фоне темнеющего неба.
   - Я очень люблю его, - проговорил сэр Филипп.  -  Но  мне  редко  удается
бывать здесь. Нет, - поспешно добавил он, - это не  совсем  верно.  Я  часто
устраиваю здесь приемы, но  очень  редко  бываю  один.  Мне  здесь  тоскливо
одному. Этот дом создан для  большой  семьи.  Вся  его  история  связана  со
счастливой семейной жизнью нескольких поколений Чедлеев.
   Внезапно я ощутила в себе небывалую смелость.
   - Почему вы не женитесь? - спросила я. Я почувствовала, как он  напрягся.
Мой вопрос как бы на мгновение повис в воздухе: то ли он будет воспринят как
дерзость, то ли - как дружеское участие.
   - Возможно, я боюсь, - наконец проговорил он.
   - Чего? - спросила я.
   Я ожидала услышать "Оказаться несчастным", но вместо этого он ответила:
   - Слишком сильно полюбить.  -  Я  промолчала.  Прошло  несколько  секунд,
прежде чем он продолжил:
   -  Однажды  со  мной  такое  случилось.  Думаю,  вы  слышали   об   этом.
Какая-нибудь приятельница наверняка рассказала вам о моем  прошлом  -  если,
конечно, этот вопрос интересовал вас настолько, чтобы слушать ее.
   - Расскажите сами, - попросила я.
   - Нет, - резко ответил он. - Вот об этом я говорить не желаю. Я хочу  все
забыть.
   - А вы когда-нибудь говорили об этом? - спросила я.
   - Нет, - ответил он. - Зачем?
   - Иногда это самый простой  способ  забыть  прошлое,  -  объяснила  я.  -
Человек испытывает гораздо большие  страдания,  когда  прячет  в  себе  свои
переживания,  становится  настолько  замкнутым,  что  окружающие   перестают
сочувствовать ему.
   - Откуда вы знаете? - удивился он.
   Его вопрос привел меня  в  замешательство.  Мне  было  трудно  объяснить,
почему я с такой уверенностью могу рассуждать о том, что  касается  Филиппа.
Его жизнь до мельчайших подробностей была для меня  открытой  книгой.  Я  не
знала, откуда мне все это известно, - естественно, я не могла  рассматривать
это явление как результат богатого опыта общения с мужчинами, потому  что  у
меня его вообще не было - просто в моем мозгу находились конкретные факты из
его жизни, которые  я  с  полной  уверенностью  упоминала  во  время  нашего
разговора. Если бы я хоть на секунду задумалась об  этом,  меня  охватил  бы
страх.
   - Я уверена, - медленно проговорила  я,  -  что,  пытаясь  избавиться  от
печальных мыслей, вы своими действиями, при вашем складе  характера,  только
усиливали свои страдания.
   - Вы ничего не можете знать обо мне, - довольно грубо заметил  он.  -  Вы
все выдумываете.
   - Отнюдь, - искренне призналась я. - Честное слово, не выдумываю.  Просто
я знаю - можете, если хотите, назвать это женской интуицией.
   - Вы ошибаетесь, - сказал он, - очень ошибаетесь. Старая  теория  о  том,
что признание облетает душу, возможно, для кого-то и хороша, но не для меня.
Как бы то ни было, прошлое мертво, и давайте не будем говорить  об  этом.  В
Рейнлафе я сказал вам, что хочу  открыть  новую  страницу.  Надеюсь,  вы  не
считаете, что у меня не хватит на это сил?
   - А у вас хватит сил?  -  спросила  я.  -  Что  изменилось  за  последнюю
неделю?
   И опять я проявила небывалую отвагу, задав ему этот вопрос. Однако теперь
я знала, почему Филипп не звонил мне. Он страдал. В  тот  момент,  когда  он
услышал сорвавшиеся с моих губ строчки из стихотворения, он оставил  меня  и
вернулся к призраку. Он вновь погрузился в мучительные воспоминания, которые
был не в силах отогнать.
   - Замолчите! - вдруг потребовал он, причем в его голосе слышался гнев.  -
Я приехал сюда не  для  того,  чтобы  обсуждать  свою  жизнь,  вернее,  свое
прошлое. Я же сказал вам, что все забыто. Оставьте мое прошлое в покое.
   Он выхватил из портсигара сигарету  и  закурил.  Я  наблюдала  за  ним  и
заметила, что его руки дрожат. У меня создалось впечатление, что я смотрю на
него со стороны. Я могла оценивать его совершенно беспристрастно. Как  будто
я на мгновение освободилась от своих чувств,  от  своей  любви,  которая  не
давала мне забыть о его близости. Я поняла, что способна помочь ему,  что  у
меня хватит на это сил и власти. Я поняла, что он подобен больному,  что  он
охвачен лихорадкой, которая не дает ему ни секунды покоя. И  именно  в  моих
руках находится лекарство, единственное средство вылечить его.
   Неожиданно он выбросил зажженную сигарету.
   - Я ехал сюда с определенной целью, - сказал он.
   - С какой? - спросила я.
   - Я хотел просить вас стать моей женой, - ответил он.
   Мне показалось, что я ослышалась. Потом  откуда-то  издали  раздался  мой
собственный голос:
   - Почему?
   Он повернулся ко мне.
   - Лин, - проговорил он, - я понимаю, наш разговор - неподходящая прелюдия
к предложению руки и сердца. Я пригласил  вас  сюда,  так  как  считал,  что
именно здесь, в моем доме, вы должны  принять  решение  быть  или  нет  моей
женой. Многое из того, что касается моей жизни, я не могу, а скорее, не хочу
объяснять вам. Я прошу вас принять меня таким, какой я  есть,  не  требовать
ответов на большинство вопросов, дать мне время самому разобраться со своими
проблемами. Никто и ничто  не  в  состоянии  помочь  мне,  и  тем  более  их
немедленное обсуждение. Я старше вас, Лин, но во многом, мне  кажется,  наши
взгляды совпадают.
   И опять я услышала незнакомый голос:
   - Вы так и не ответили на  мой  вопрос.  Я  спросила,  почему  вы  решили
жениться на мне?
   Воцарилась тишина. Я знала, что Филипп пытается  сквозь  окутывавший  нас
сумрак увидеть мое лицо, заглянуть мне в глаза. Я отвернулась. Я смотрела на
деревья, склонявшие свои ветви к серебряной глади озера, на темное небо,  на
котором зажигались первые звезды.
   Наконец он заговорил.
   - Я хочу, чтобы у меня была жена, - просто ответил он,  -  чтобы  у  меня
была семья и дети.
   Его ответ не вызвал у меня никаких эмоций - ни радости, ни разочарования.
В глубине души я предполагала, что он будет честен, что он не обманет  меня,
сказав, будто любит. Внезапно  моя  рука,  которой  я  опиралась  на  перила
террасы, почувствовала шедший от камня холод.
   - Я  постараюсь  сделать  вашу  жизнь  счастливой,  -  промолвила  я.  Он
приблизился и взял меня за руки.
   - Спасибо, Лин, - проговорил он.
   В его голосе слышалась благодарность, которая разрушила  окружавшую  меня
стену беспристрастности и заставила задрожать от накатившего волной счастья.
   Казалось, все уже сказано. Повинуясь единому  порыву,  мы  повернулись  и
направились к дому. Выпив холодного сока, я надела свой плащ, и мы  пошли  к
двери. Филипп сказал, что поведет машину сам, и мы  устроились  на  переднем
сиденье, а шофер сел сзади. В Лондон мы  поехали  по  другой  дороге.  Перед
выездом на шоссе, где дорога делала крутой поворот,  мы  бросили  прощальный
взгляд на дом.
   От красоты открывшейся картины, сочетавшей в себе все оттенки зеленого  и
серебристого, от совершенства пропорций окружавших дом  террас,  захватывало
дух.
   - Теперь это и твой дом, Лин, - с нежностью проговорил он.
   Я только улыбнулась в ответ - никакие слова не смогли бы  передать  того,
что я чувствовала. Всю дорогу мы ехали молча, только изредка  перебрасываясь
ничего не значащими замечаниями. Когда мы  остановились  возле  моего  дома,
Филипп сказал:
   - Я позвоню тебе завтра утром, и ты  скажешь,  когда  мне  прийти,  чтобы
поговорить с твоей сестрой.
   Он проводил меня до двери и подождал, пока я найду ключ. Шофер  стоял  на
тротуаре рядом с машиной. Я протянула Филиппу руку.
   - Спокойной ночи, Лин, - сказал он. - Хороших тебе снов.
   - Спокойной ночи, Филипп, - ответила я и, открыв дверь, вошла в дом.
   Я стала подниматься по лестнице, так как Анжела  требовала,  чтобы  в  то
время, когда спит, никто не пользовался лифтом. Когда я добралась до второго
этажа, я, к своему удивлению, услышала в гостиной голоса. Взглянув на  часы,
я увидела, что еще нет двенадцати. Повесив плащ на стул, я открыла дверь.
   Возле камина собралось человек шесть: Анжела, которая  в  синем  атласном
платье выглядела просто великолепно; рядом с ней - Дуглас Ормонд,  державший
в руках стакан с виски; несколько совершенно незнакомых мне мужчин и женщин;
и Генри в своем  повседневном  костюме  -  по  всей  видимости,  он  недавно
вернулся из парламента - и с сигарой во рту.
   - Привет, дорогая, - обратилась ко мне Анжела. - Ты хорошо  повеселилась?
Лин ездила в Лонгмор-Парк - что-то в  последнее  время  Филипп  Чедлей  стал
уделять ей слишком много внимания.
   - Ну-ну, во всем этом есть более глубокий смысл, чем может показаться  на
первый  взгляд,  напыщенно  заявил  Генри.  -  У   нас   рассказывают,   что
премьер-министр послал за Чедлеем и сказал ему: "Филипп, я  хочу,  чтобы  вы
сменили нынешнего вице-короля Индии, но вам придется подыскать  себе  жену".
Предполагают, что Чедлей ответил: "На свете  нет  женщины,  на  которой  мне
хотелось  бы  жениться."  И  тогда  премьер  сказал:  "И  все  же   подыщите
кого-нибудь, мой дорогой Филипп, обязательно  подыщите.  Мне  известно,  что
незамужних женщин так же много, как безработных мужчин".
   Раздался взрыв хохота. Не знаю, что на меня что-то накатило, но  внезапно
меня охватило бешенство. Я  их  всех  возненавидела  -  Анжелу,  улыбающуюся
Дугласу Ормонду; Дугласа, который  пил  виски  Генри;  самого  Генри  с  его
грубыми манерами и огромной сигарой, светящегося от счастья, что ему удалось
своим рассказом произвести впечатление; и всех остальных - с пустыми лицами,
разодетых, откормленных, страстно желающих услышать какую-нибудь гадость про
других.
   Я повернулась к двери.
   - Филиппу Чедлею не придется долго искать, - ледяным тоном проговорила я.
- Сегодня вечером я согласилась стать его женой.
   Краем глаза я заметила, что все замерли от изумления. Я вышла из  комнаты
и побежала в свою  спальню,  охваченная  единственным  желанием  -  остаться
одной.

Глава 14

   К утру мой гнев успел  улетучиться,  и  я  с  некоторым  беспокойством  и
тревогой размышляла о том, что мне сегодня предстоит.  Вчера,  вскоре  после
того как я заперлась у себя в спальне, ко мне постучалась Анжела.  Некоторое
время я не отвечала. Потом проговорила:
   - Я устала, Анжела. Мне не хочется ни о чем говорить.
   - Впусти меня на минутку, - попросила она. Я чувствовала, что в настоящий
момент не вынесу  ее  присутствия,  что  я  не  в  силах  давать  какие-либо
объяснения или отвечать на вопросы, которые, без сомнения, она  обрушила  бы
на меня.
   - Пожалуйста, Анжела, - взмолилась я, - давай отложим все до утра.
   Я  догадалась,  что  мое  упорство  одновременно   и   раздосадовало,   и
разочаровало ее.
   - Хорошо! - наконец ответила она.
   Я представила, как она, пожав своими белоснежными плечами, развернулась и
направилась к лестнице.
   Мне трудно объяснить, что привело меня в такое бешенство.  Возможно,  это
была реакция после проведенного с Филиппом вечера,  потребовавшего  от  меня
мобилизации всех моих сил. Я успокоилась не скоро. Я долго лежала в постели,
сожалея о том, что мы с Филиппом не имеем возможности  куда-нибудь  сбежать.
Мне  хотелось,  чтобы  мы  побыстрее  обвенчались  в  крохотной  деревенской
церквушке, и потом, оказавшись где-нибудь на краю  света,  вне  досягаемости
всех знакомых, стали бы мужем и женой. Как это было бы здорово! Но я  знала,
что  это  невозможно.  Нельзя  сбрасывать  со   счетов   желание   родителей
присутствовать на свадьбе своей дочери, да и общественное положение  Филиппа
накладывало на нас определенные обязательства.
   Наконец до меня начал доходить  смысл  истории,  рассказанной  Генри.  Ее
достоверность не вызывала у меня сомнений, и я  отважилась  смело  взглянуть
правде в глаза. Вот почему Филипп решил жениться на мне -  я  знала,  что  у
него должна быть какая-то веская причина!
   Я встала и прошлась по комнате. Мне всегда было