существовать в сознании все
новых и новых поколений...
   - Как крокодилы среди шустрых млекопитающих, - подсказал  Курт  Лодрук  -
Что ж, можно сказать и так. Скорее, как латимерии - ископаемые рыбы, которых
мы давно похоронили, а они, оказывается,  живут  и  здравствуют  в  глубинах
океана. Если посмотреть на литературную историю человечества, то  выяснится,
что ужасные рассказы и фантастические страшные  чудища  сопровождают  нас  с
начала письменной истории.  Скажем,  первое  дошедшее  до  нас  произведение
западной литературы - "Беовульф". По сути, это "страшилка" -  ведь  Беовульф
сражается с драконами и в  итоге  погибает,  отравленный  ядовитым  дыханием
самого страшного  из  них.  "Черные  фантазии"  имеются  и  в  Библии,  и  в
древнекитайской литературе. Практически все  великие  писатели  прошлого  на
каком-то  этапе  своего  творчества   обращались   к   страшному   рассказу.
Высокоумные профессора, мнящие себя великими  знатоками  литературы,  вольны
относить данные произведения к сорнякам на поле  классики.  Но  эти  сорняки
отлично устояли перед безжалостным серпом времени и до  сих  пор  привлекают
читателей!
   Перри Магнусон, аккуратного вида  тонкогубый  студент  из  первого  ряда,
имевший вид первого ученика средней школы, при  упоминании  Манна  и  Пруста
недоверчиво потряс головой, словно не  соглашался  с  преподавателем.  А  по
окончании речи профессора поднял руку.
   Ян протянул руку в его сторону и сказал:
   - Да, пожалуйста.
   - Проблема литературы ужасов в том, что она массовая, сниженная.  Она  не
является серьезным исследованием действительности. Это обочина литературы.
   - Вот как? - возразил профессор. -  Значит,  подобные  книги  читать  не"
следует?  Странное  представление  о  литературе  и  чтении.  Вы   занимаете
антиинтеллектуальную позицию, мистер Магнусон. Не хотите ли вы сказать,  что
цена литературного произведения зависит от изображаемого предмета?  Выберешь
достойный - будет великая литература? Выберешь попроще  -  будет  литература
"массовая", никчемная?
   - Нет, конечно, я так не думаю.
   - Отчего же вы позволяете себе такие обобщающие заявления? На самом  деле
не существует явной и незыблемой границы, которая отделяла  бы  "популярную"
литературу от "серьезной". В свое время  у  Диккенса  и  Харди,  которых  мы
сейчас  относим  к  "серьезным"  прозаикам,   была   огромная   читательская
аудитория. Десятки тысяч людей набрасывались  на  новые  романы  Толстого  и
Достоевского. "Преступление и наказание", "Война и мир", "Анна  Каренина"  -
все эти романы можно по праву назвать бестселлерами девятнадцатого  века.  И
после этого вы будете утверждать, что признание массового  читателя  унижает
литературное произведение, обесценивает его?
   - Разумеется, нет.
   - Тогда почему вы выбрасываете на задворки  литературы  все  произведения
"черной фантазии" только на  том  основании,  что  они  нравятся  "простому"
читателю? Лишь время расставляет все по местам и решает, какому произведению
быть классикой, а какому - увы и ах. Вы  уж  меня  извините,  но,  по  моему
мнению, тягомотину Сола Беллоу забудут через  десять  лет,  а  романы  Сидни
Шелдона будут с удовольствием читать и через сто лет.
   Студенты дружно рассмеялись.
   -  Разумеется,  я  слегка  преувеличиваю,  но  если  говорить  совершенно
серьезно, то, по-моему,  это  в  высшей  степени  опасное  заблуждение,  это
удручающий снобизм - полагать, что исключительно профессора  расставляют  по
ранжиру произведения искусства, исключительно они решают, кто первоклассный,
кто похуже, а кто и вовсе третий сорт.
   - Но что вы скажете о писателях вроде Стивена  Кинга?  -  спросила  Джани
Хольман. - Не кажется ли вам, что они гробят свои произведения  тем,  что  в
них столько актуальных намеков, столько замечаний на злобу дня, такое обилие
модных словечек-однодневок? Все названное мной обесценит их произведения уже
через  десять  -  двадцать  лет,  а  то  и  раньше.  Читателю  будет  скучно
пробираться через лес непонятных ему намеков и забытых слов.
   -  Вы  знаете,  у  меня  такие  трудности  со  Стейнбеком.  Он  описывает
незнакомые мне  времена  Великой  депрессии,  какие-то  тогдашние  заботы  и
проблемы. А знали бы вы, как я мучаюсь с Хемингуэем... Отчего  он  не  писал
про наше время, а упрямо строчил о своем? То  про  Первую  мировую,  то  про
гражданскую войну в Испании. Да еще рабски  копировал  ныне  забытую  манеру
говорить тогдашних людей...
   Студенты опять дружно рассмеялись.
   - Вот-вот! Вы смеетесь. Но ведь это очень распространенная ошибка.  Людям
кажется, что если в произведении описывается во всех  подробностях  какая-то
эпоха, то в следующую эпоху книга уже не будет интересна. На самом  же  деле
время в романе создает контекст, рамку; содержание вечно. В  широком  смысле
любое произведение искусства  есть  произведение  своего  времени.  Зачастую
многие книги читаются сейчас с таким удовольствием не вопреки  тому,  что  в
них масса черточек ушедшей эпохи, а именно благодаря тому, что в  них  масса
черточек ушедшей эпохи. Скажем,  произведения  Джорджа  Аддисона  и  Ричарда
Стила, Самуэля Джонсона и Александра  Попа  в  наше  время  ценят  в  равной
степени и как литературные шедевры, и как дотошные исторические документы. А
может, они даже важнее именно как памятники прошлого.
   - Что же касается "модных словечек-однодневок", - продолжал Ян,  -  то  я
советую вам вспомнить произведения  Томаса  Пинчона.  Его  работы  никто  не
назовет легковесными, и они одобрены  общим  гласом  профессоров  английской
литературы. А ведь его  романы  просто  набиты  просторечными  и  жаргонными
выражениями - он точно отражает говор тех,  о  ком  пишет.  Новое  поколение
заговорит на другом языке, но документ Пинчона останется. И никто не  ставит
ему в упрек это увлечение текущим этапом американского языка. - Ян посмотрел
на часы. - Ладно, наше время истекает.  Заканчиваем.  К  следующему  занятию
будьте добры прочитать на выбор любые два рассказа М. Дж. Джеймса и  повесть
"Поворот винта" Генри Джеймса. Будьте готовы к обсуждению обоих Джеймсов - в
чем они похожи, а в чем разнятся.
   Как всегда  после  семинара  его  окружила  группка  студентов  -  задать
какие-то вопросы, высказать мнение, которое они стеснялись произнести  перед
всеми. Но сегодня Ян решительно извинился, сославшись на отсутствие времени,
и поспешил к себе в кабинет, где ему надо было просмотреть кое-какие книги и
бумаги перед тем, как отправиться в "Акапулько" - он договорился пообедать с
Эленор.
   Эленор.
   Так звали эмоционально неуравновешенную главную героиню в рассказе Эдгара
По "Привидение Хилл-Хауза".
   Отчего ему пришла в голову такая  ассоциация?  И  почему  она  раньше  не
приходила ему в голову? Ладно, не важно. Ян  запер  дверь  своего  кабинета,
спустился по лестнице и направился к автостоянке.
   Эленор  поджидала  его  в  ресторане.  Разумеется.  Очень   положительное
существо. Она уже  сидела  в  отдельной  кабинке  и  дала  метрдотелю  такое
исчерпывающее описание своего друга, что Яну не пришлось даже называть  себя
- его тут же провели к столику.
   Они  не  виделись  две  с  половиной  недели  -  с  тех  пор  как  начали
встречаться, в их отношениях еще не  было  столь  длительного  перерыва.  Ян
обнаружил перед свиданием, что слегка волнуется. Впрочем,  только  он  успел
сесть, как его рука сама потянулась и легла на колено Эленор  -  еще  прежде
чем от них отошел метрдотель, положивший на стол меню.
   - Сегодня можем  предложить  наши  фирменные  блюда  -  суп  с  маисовыми
лепешками и креветочные фаджитас, - сказал он.
   Ян рассеянно  кивнул:  мол,  хорошо,  хорошо.  Как  только  они  остались
наедине, он сказал:
   - Я скучал по тебе.
   Надув губки, Эленор лукаво улыбнулась:
   - Ой ли?
   - Ты же сама знаешь - я очень скучал. - Он  убрал  руку  с  ее  колена  и
заглянул ей в глаза. - А я-то думал, что мы больше не будем ссориться.
   Она мотнула головой.
   - Извини. Давай не будем. Просто я сидела тут и размышляла о том, как  ты
игнорировал мои телефонные звонки, жил себе и в ус не дул - будто меня вовсе
не существует. Я всерьез задумалась: а что я значу в  твоей  жизни?  Похоже,
немного. Если  бы  я  не  бомбила  тебя  телефонными  звонками,  то,  вполне
вероятно, ты и не заметил бы, что я куда-то исчезла.
   Он изобразил на лице обиду.
   - Ты же знаешь, что это не правда!
   - Да ну? Откуда мне знать? Ян помолчал.
   - Ну, должна догадываться. Не догадываешься? Эленор улыбнулась и кивнула:
   - Может, и догадываюсь. Только приятнее из твоих уст услышать.
   Он встретился с ней  взглядом  и  вдруг  вспомнил,  что  когда-то,  перед
окончательным разрывом, сказала Джинни  -  его  подружка  до  Эленор.  После
очередной ссоры они решили по-доброму  расстаться  и  были  заняты  разделом
имущества, нажитого за время совместной жизни. Когда  они  принялись  делить
фотографии, Джинни заявила: "Мои снимки - с людьми".
   Это замечание, ненароком оброненное, поразило  его  своей  точностью.  Он
удивился тому, отчего он этого сам раньше не замечал.
   На всех фотографиях, сделанных Джинни, был он, или  они  вместе,  или  их
друзья  и  родственники  -  и  дома,  и  в  тех  местах,  где  они  с   Яном
путешествовали.
   На снимках, сделанных Яном, людей практически не было - то  есть  крупных
планов. Лишь здания, памятники, мосты, пейзажи - словом, неодушевленный Мир.
Его фотографии были композиционно выстроены, немного искусственны.  А  в  ее
незатейливых снимках чувствовалось человеческое тепло - вопреки  беспомощной
композиции.
   Ян вспомнил один особенно показательный случай: когда он снимал Джинни  в
Долине Монументов, так вышло, что она загораживала  один  из  горных  пиков;
поэтому он сдвинулся в сторону и выбросил ее из кадра.
   Да, она произнесла одну короткую фразу: "Мои снимки - с людьми".  И  все.
Это  главное,  что  осталось  от  расставания.  Она  подвела  черту  под  их
взаимоотношениями и одной фразой очертила все то, что было  неприемлемо  для
нее в его характере: "Мои снимки - с людьми".
   И эти слова гвоздем сидели в голове.
   Ян принудил себя улыбнуться и взял руку Эленор в свою.
   - Слушай, а что, если мы махнем на все и проведем день вместе?  Отменю  к
чертовой матери две мои последние лекции и буду свободен  как  птица.  А  ты
позвони к себе на работу и отпросись. Ну, соври  им  что-нибудь.  Поедем  на
берег моря. Или завалимся в киношку.
   Она рассмеялась.
   - Да нет. Я серьезно.
   Тут к их столику подошла официантка - принять заказ.
   -  Добрый  вечер.  Могу   предложить   вам...   О,   профессор   Эмерсон,
здравствуйте!
   Он поднял на нее глаза и наморщил лоб. Лицо знакомое. Вне  сомнения,  она
когда-то училась у него, а вот имя вылетело из памяти.
   - Здравствуйте, - сказал он.
   - Марианна Гейл, - подсказала девушка. - Училась у вас два года назад.
   - Как дела? - спросил Ян, так и  не  припомнив  ее,  но  делая  вид,  что
вспомнил.
   Девушка скороговоркой рассказала, что в этом году заканчивает университет
и собирается работать в рекламном бизнесе - уже подала заявку на  стажировку
к Мак-Махэну и Тейту.
   После того как она приняла заказ и ушла, Эленор покачала головой.
   - Боже, твои студенточки повсюду. Он пожал плечами.
   - Привыкнешь. Ну, так что насчет моей идеи пробездельничать остаток дня?
   - Я бы с удовольствием, да вот только...
   - А-а, брось!
   Эленор минуту подумала, затем решительно кивнула.
   - Хорошо, - сказала она, - гулять так гулять! - И добавила, вставая:
   - Я недолго - надо позвонить на работу.
   Они провели день  на  берегу  моря,  потом  бродили  по  магазинчикам  на
побережье и в Бреа вернулись уже в сумерках. Эленор осталась у него на  ночь
- в знак полного примирения. Перекусили бутербродами, приняли душ и занялись
любовью.
   Потом, лежа в постели, они в сотый раз смотрели по телевизору "Жар тела",
и Эленор рассказывала, что происходило с ней в эти последние две с половиной
недели.
   Яна подмывало рассказать ей о тех странных  чувствах,  которые  обуревали
его с начала учебного года: о неопределенных страхах и неясных сомнениях,  о
том, каким неприкаянным и одиноким он вдруг стал себя ощущать. Но он  решил,
что сейчас не время и не место заводить такой разговор.
   - А у меня все в порядке.
   - Как занятия на семинаре по литературе ужасов?
   -  Даже  успешнее,  нежели  я  думал.  Поначалу  записалось  совсем  мало
студентов. Но уже после первых  двух  занятий  прибавились  новые  -  добрый
признак. Значит, прошел слух, что стоит записаться. Нынче всеобщий ажиотаж к
"ужастикам" упал, но  думаю,  эта  тема  всегда  будет  любопытна  и  всегда
найдутся  желающие  поподробнее  узнать  об   этой   области   литературного
творчества.
   - Да, это проще, чем грызть гранит поэм Мильтона.
   - Ну, пожалуй.
   - Кифер перестал давить на тебя? Ян фыркнул:
   - Смеешься? Чтобы этот гад слез с моей шеи? Увы, не дождусь.  Мало  того,
что мне всякий раз  приходится  с  боем  отстаивать  семинар  по  литературе
ужасов, так в этом семестре он порадовал меня новым заявлением.  Говорит,  в
будущем году официальное название курса надо изменить. Дескать,  "Литература
ужасов" звучит как-то несерьезно. Надо что-нибудь вроде "Фантастические темы
в мировой литературе".
   Эленор рассмеялась:
   - Кифер в своем репертуаре!
   - Да. Зануда из зануд.
   - Настоящая задница.
   Ян шутливо хлопнул ее по попке и ухмыльнулся:
   - Не надо обижать этим сравнением задницу.  Бывают  очень  даже  приятные
задки.
   Она перекатилась на живот, чтобы  ее  "приятный  задок"  открылся  зрению
весь. Затем лукаво покосилась на Яна и игриво заявила:
   - Моя попка в твоем полном распоряжении. Он  вопросительно  уставился  на
Эленор из-под взлетевших вверх бровей.
   - Ты серьезно?
   Она решительно кивнула и слегка засмущалась, но тут  же  дерзкой  улыбкой
попыталась скрыть это.
   - Нет, правда? - Ян все еще не верил. Прежде она никогда не соглашалась.
   - Я подумала..,  отчего  бы  нам  не  попробовать?  Мне  даже  любопытно,
понимаешь?
   - Но ты же...
   - А теперь я думаю иначе.
   - Нет, я отнюдь не против. Просто считал...
   - Ну, если не хочешь, я принуждать не стану...
   - Фу-ты, я не то имел в виду. Ты знаешь, что я имел в виду.
   Эленор хитро улыбнулась.
   - Хватит болтать, - сказала она. - Неси-ка лучше вазелин.
   Ян быстро чмокнул ее в щеку и выпрыгнул из постели.
   - Я тебя люблю, - сказал он с ласковой улыбкой. - Ты прелесть!
   Впервые он сказал ей "я тебя люблю", и они оба отметили это про себя.  Но
Эленор не придала этим словам слишком большого значения -  в  этой  ситуации
они означали совсем не то, что она хотела бы услышать.
   Поэтому она просто улыбнулась ему в ответ и без особого нажима сказала:
   - И я тебя очень люблю.

2

   - Пятнадцать  человек  получили  ранения?  -  переспросил  Джим,  зажимая
телефонную трубку между плечом и головой и поглядывая на Хоуви. При этом его
пальцы продолжали печатать. - Троих увезли в больницу? Погодите секундочку.
   Он перестал печатать, выпрямил  шею,  зажал  рукой  телефонную  трубку  и
сообщил Хоуви:
   - Беспорядки на футбольном  стадионе.  Драка  между  болельщиками.  Хоуви
фыркнул.
   - Разумеется, махаловку начали наши? - спокойно осведомился он.
   Джим кивнул.
   - Ну да, нашим оболтусам не понравилось решение судьи, и пошло-поехало. Я
думаю, все по  обычному  сценарию  -  толпа  вываливается  на  поле,  давка,
мордобой... Форд говорит, там была настоящая свалка - и большое счастье, что
серьезно пострадали только три человека.
   - Вспомни Яну Андерсон - ее концерт в клубе, - сказал Хоуви.
   Джим приложил трубку к уху и вернулся к разговору с Фордом.
   - Ладно, - сказал он редактору спортивного отдела, -  докладывай  дальше.
Итак, трое в тяжелом состоянии доставлены в госпиталь...
   Через десять минут  Джим  целиком  перечитал  записанную  заметку  Форду,
вместе они сделали кое-какие поправки, и Джим повесил трубку.
   Он откинулся в кресле и положил ноги на стол.
   - Уф-ф! Что за жизнь пошла! Рехнуться можно! Изнасилования, самоубийства,
злостное хулиганство, массовые беспорядки. Этот семестр - сущий праздник для
журналистов.
   - И кошмар для читателей, которым  среди  этого  жить,  -  сказал  Хоуви.
Прожужжав мотором, инвалид подъехал поближе к столу Джима. Тот спросил его:
   - Ты уже слышал, что воспитателей Детского центра  обвиняют  в  растлении
детишек?
   Хоуви попытался помотать головой, но это у него не получилось - мышцы шеи
не слушались. Пришлось выразить отрицание с помощью слова:
   - Нет.
   - Над темой работает Стив. Поставим в номер во вторник.  Родители  одного
мальчика и родители одной девочки одновременно и независимо  друг  от  друга
подали жалобу на воспитателей Детского  центра  -  якобы  те  развращают  их
детей. Не знаю, сколько правды в этих обвинениях - после  скандального  дела
Мак-Мартина университетское начальство утвердило  драконовские  правила,  по
которым детишки  никогда  не  остаются  наедине  с  воспитателем,  будь  это
подрабатывающий  студент  или   профессионал.   Однако   родители   мальчика
утверждают, что воспитатель гладил его в  неположенных  местах,  а  родители
девочки - что ее принудили к оральному сексу.
   -  Похоже,  с  начала  нового  учебного  года   в   нашем   богоспасаемом
университете совершены абсолютно все возможные разновидности  отвратительных
преступлений. А ведь еще и первый месяц семестра не закончился!
   - Ну, положим, совершены еще не все виды преступлений. Но  у  меня  такое
нехорошее предчувствие, Хоуви, что до декабря мы наверстаем упущенное.
   - Все это не кажется тебе.., ну,  подозрительным...  Джим  снял  ноги  со
стола и несколько удивленно переспросил:
   - Подозрительным? Что ты имеешь в виду?
   - Как-то странно - столько мерзостей на территории одного университета, и
за такой короткий отрезок времени.  Вопреки  логике  и  вопреки  статистике.
Отчего такая вспышка? По-моему, это в высшей степени удивительно.
   - В общем-то ты прав.
   - Я хочу сказать, что даже  тупые  головы  в  городском  совете  -  и  те
заметили. - произнес Хоуви, глазами показывая на лежащий у него  на  коленях
последний  номер  "Бреа  газетт".  Шапка  на  первой  полосе  сообщала,  что
городской  совет  принял  решение  резко  увеличить  количество  полицейских
патрулей на улицах.
   - Ив чем же причина, по-твоему? - спросил Джим.
   - Откуда мне знать. Просто у меня на душе погано от всего этого.
   Джима тоже вдруг кольнуло  нехорошее  предчувствие.  По  спине  пробежали
мурашки.
   - Ну, преступность растет повсюду, - сказал он,  в  большой  степени  для
собственного успокоения.
   - Но не на две тысячи процентов за один месяц! - воскликнул Хоуви.  -  Ты
знаешь, существует такая теория, будто бы  появление  в  определенное  время
определенных идей и изобретений просто  неизбежно.  Гений  якобы  ничего  не
придумывает, он только  первым  формулирует  идею,  которая  уже  носится  в
воздухе. Иными словами,  если  бы  Томас  Эдисон  не  изобрел  электрическую
лампочку,  ее  бы  изобрел  кто-то  другой.  Потому  что  существовали   все
объективные предпосылки для этого изобретения.  Приходит  время  -  и  нечто
созревшее в глубине эпохи неотвратимо вырывается наружу.  Мне  кажется,  что
сейчас здесь, в университете, происходит нечто подобное. Возможно,  в  чреве
нашей эпохи выношено великое зло - и вот наступило время  ему  проявиться  в
полную силу. Вспышка насилия в студенческой среде -  это  не  ряд  случайных
происшествий. Это отчетливое проявление духа  времени.  Созрели  объективные
предпосылки  для  жестокого  насилия  -  и  оно  материализовалось  в  нашем
злополучном университете. А если  бы  оно  материализовалось  не  здесь,  то
обязательно произошло бы в другом месте. Его час пробил - и вот  оно,  перед
нами...
   Джим вст