кон. Так было, когда дом был действительно  обитаем,  когда  здесь  жила
Сильвия... Увы, прошлое уже не вернется...
   Ян обернулся, взял с заднего сиденья кейс и вышел из машины.  Даже  лампа
над крыльцом, и та не горела! Было так темно, что он  потратил  пару  минут,
прежде чем нащупал в связке два ключа от входной двери.
   Войдя в гостиную, он тут же включил свет.  В  романах  пустые  дома,  эти
пустые раковины, остающиеся после смерти одного из хозяев или после развода,
обычно кажутся  героям  непомерно  огромными  -  безжизненные  пространства,
покинутые  любимым  человеком.  Но  в  действительности   происходит   прямо
противоположное.
   Присутствие Сильвии увеличивало дом, как  бы  раскрывало  его  в  космос.
Любой  новый  столик  или  шкафчик  вместо   того,   чтобы   съедать   жилое
пространство, дивным образом подчеркивали простор дома,  его  восхитительную
вместимость.
   После отъезда Сильвии дом словно усох, уменьшился  в  размерах  до  такой
степени, что в комнатках не хватало воздуха. В первую же  неделю  Ян  ощутил
тесноту и стал планомерно избавляться от мебели: подарил соседям двуспальную
кровать, отправил платяной шкаф в какое-то благотворительное общество. Затем
обменял огромный сервант на небольшой  книжный  шкаф.  Однако,  несмотря  на
принятые им меры, дом что  ни  день  казался  все  меньше  и  меньше.  Стены
наступали с четырех сторон и грозили раздавить хозяина. Раньше у  него  были
самые общие представления о внутренних  пространствах  дома  -  он  был  как
наполовину исследованный континент. Теперь Ян знал каждый дюйм  пространства
в каждой комнате, и от этого ненависть к дому лишь возросла.
   Ян прошелся по всем  комнатам  и  везде  зажег  свет.  Потом  вернулся  в
гостиную и включил телевизор.  В  старые  добрые  времена  он  крайне  редко
смотрел телепередачи, разве что какой-нибудь фильм или новости. На досуге он
преимущественно читал, или писал, или слушал музыку. Но  теперь  он  большую
часть свободного времени торчал перед телевизором  и  благодарил  Бога,  что
существует этот ящик для дураков,  который  позволяет  забыть  обо  всем  на
свете. Да, перед экраном не надо думать ни о прошлом, ни о будущем.  К  тому
же благодаря телевизору дом был наполнен людским говором.
   К своему удивлению, Ян обнаружил, что не  все  передачи  глупы  и  каждый
вечер бывает что-нибудь по-настоящему интересное. То ли телепрограммы  стали
лучше, то ли понизились его претензии к их качеству, то ли он освободился от
предвзятого отношения к телевидению - ведь в последние годы в  академических
кругах только ленивый не ругает "ящик  для  дураков".  Наверное,  каждая  из
причин немного ответственна за его внезапную любовь  к  голубому  экрану.  В
прошлом семестре, когда студенты-снобы стали распространяться о  дебильности
телевидения, Ян сам себе  удивился,  потому  что  вдруг  ринулся  на  защиту
телевизионных боссов и стал говорить,  что  это  позор  для  интеллигентного
человека - не знать массовую культуру, отворачивать нос от столь масштабного
явления.., это в сердцевине  своей  антиинтеллектуальный  подход!  Ян  тогда
разошелся не на шутку и выложил множество убедительных аргументов. После  он
какое-то время играл с мыслью  изложить  все  это  на  бумаге  и  послать  в
какой-нибудь журнал, но, слава Богу, удержался.
   С другой стороны, лишняя  публикация  ему  бы  не  помешала.  Список  его
печатных работ удручающе короток.
   Разумеется, в своих горестных размышлениях профессор  перегибал  палку  -
его жизнь не была такой уж пустой и одинокой, какой он рисовал ее  в  черный
час. Спору нет, налицо тенденция слишком драматизировать свои переживания  -
ощущать себя героем из книжки и страдать на полную катушку. Да, в его  жизни
был трудный период. На эмоциональном уровне Яну  казалось,  что  он  навечно
останется в черной  яме  беспросветной  жизни.  Однако  на  интеллектуальном
уровне он сознавал, что этому гнусному состоянию рано  или  поздно  наступит
конец. По сути, он не был несчастен.
   Отсутствие счастья не равно несчастью.
   Только долгая привычка  к  счастью  превращала  его  нынешнее  нормальное
состояние в депрессию. В такой же ступор впал бы, скажем, миллионер, если бы
его заставили жить на зарплату профессора. Но  это  отнюдь  не  значит,  что
профессора влачат жалкое существование. Миллионы людей не ведают счастья - и
ничего, живут себе и даже очень весело живут! Так что Яну на самом деле грех
ныть. У него отличная и притом любимая работа, много  хороших  друзей,  а  в
мире столько непрочитанных книг, что ему и за двести лет не  перечитать,  не
говоря уже о множестве прекрасных фильмов, которых он еще не видел...  Ну  и
конечно же, в мире много интересных вещей помимо книг и фильмов.
   И  все  же  в  такие  вот  одинокие  вечера  хотелось  с  кем-то   словом
перемолвиться, поделиться внезапной мыслью. Поневоле охватывала  тоска  -  и
думалось: ах, если бы Сильвия была рядом!
   Сильвия.
   Ему с мучительной ясностью вспомнился тот день в прошлом ноябре, когда он
без предупреждения вернулся домой в неурочный час - и застал их  на  полу  в
этой вот гостиной.
   Она  лежала  голой  задницей  на  полу  с   широко,   невозможно   широко
раздвинутыми ногами, а тот был на ней - потные мускулы его спины  и  задницы
так  и  ходили  ходуном.  Сильвия  даже  не  стонала,  а  коротко  похотливо
вскрикивала. Этим поганым криком был полон весь дом. С Яном  в  постели  она
никогда не орала - никогда, даже в их первые,  самые  упоительные  недели  и
месяцы... Да и подобного самозабвенного экстаза на ее  лице  он  никогда  не
видел...
   Сначала ему почудилось, что это  только  кошмарный  сон;  затем  все  его
внутренности стал засасывать какой-то вакуум, и Ян испугался, что  проснется
полым, без кишок, сердца и прочего - одна оболочка... Ему все еще  казалось,
что он непременно проснется - рядом с крепко спящей Сильвией, которая  и  во
сне думает лишь о нем и только о нем...
   Помрачение рассудка длилось полмгновения. Потом  он  понял,  что  это  не
кошмар, а реальность.
   Когда Сильвия заметила его, выражение экстаза на ее лице мигом  сменилось
маской ужаса.
   О, Ян наблюдал это изменение во всех подробностях - будто при замедленной
съемке. Вот так, наверное, в сказках на глазах у героя жаба  превращается  в
принцессу или наоборот. Сильвия с бешеной силой  оттолкнула  мужчину,  и  он
скатился с нее, на миг показав торчащий мокрый член.  Возможно,  именно  вид
этой быстро промелькнувшей покрытой слизью плоти был ответственен за то, что
Яна ничто уже не могло смягчить, и он выгнал жену из дома в  тот  же  час  -
навсегда. Вышвырнул ее из своей жизни бесповоротно. Сильвия молила  простить
ее, ревела в три ручья, уверяла, что этот трахальщик для нее  пустое  место.
Она познакомилась с ним в университете, несколько  раз  пообедала  с  ним  в
ресторане - чисто по-дружески, а в этот день они заехали к  ней  без  всякой
задней мысли.., но потом каким-то чудом оказались на  полу  и  голые...  Она
клялась: мол, первый и  последний  раз,  она  не  собиралась  спать  с  этим
человеком,  да  и  не  хотела..,  все  вышло  ненароком..,   и   больше   не
повторится...
   При иных обстоятельствах Ян, может, и простил  бы  ее.  Ведь  он  ее  так
любил! Но уж очень яркую картинку он увидел в тот роковой день!  Стоило  ему
закрыть глаза, и перед ним возникало ее искаженное животной страстью лицо, а
в ушах звучали неудержимые похотливые вскрики.., ну и в завершение в воздухе
описывал дугу огромный мокрый член... Ян  понимал,  что  никогда  не  сможет
выбросить это из памяти. Каждый раз,  занимаясь  с  женой  любовью  и  слыша
знакомые постанывания, он будет вспоминать что тот, другой, более виртуозный
игрок, извлекал из нее совсем иные звуки. И мысль, что он  сам  не  способен
по-настоящему удовлетворить любимую женщину, мало-помалу сведет  его  с  ума
или в могилу.
   Поэтому Ян велел жене убираться вон, в  тот  же  день  позвал  слесаря  и
заменил все замки. Как он слышал потом от приятеля своего приятеля,  Сильвия
сошлась с тем типом.  Теперь  они  живут  вместе  -  где-то  в  окрестностях
Сан-Диего.
   Ян вынул из холодильника банку пива и одним долгим глотком ополовинил ее.
Он не был по-настоящему голоден, но все равно осмотрел полки холодильника  в
поисках чего-нибудь вкусненького - лишь бы отвлечься от мыслей о Сильвии.
   Очевидно, не секс она искала на стороне, а что-то иное. Нутром он понимал
это, хотя тысячу раз уверял себя, что ей нужен был  только  другой  член.  О
том, что в их отношениях ей не хватает чего-то важного, она намекала ему  не
раз - всегда во время ссор. Но ее психологическая  неудовлетворенность  была
какой-то неопределенной - причина неизменно ускользала, и Ян, при всей своей
доброй воле, так и не сумел понять, чем же не угодил Сильвии, в чем  был  не
прав, что заставило жену смутно томиться по чему-то другому.
   В последнее время, еще при  Сильвии,  он  и  сам  начал  ощущать  смутное
томление. Стали  одолевать  приступы  неясной  тоски  и  неудовлетворенности
собой. В жизни ощущалась какая-то скука. Он профессор - то есть достиг того,
к  чему  давно  стремился.  Большой  уютный  дом  полон  книжных  шкафов   с
непрочитанными книгами. И тем не менее... И тем не менее ему  чудилось,  что
где-то на жизненном пути он свернул в не правильном направлении.  Где-то  на
отрезке между браком и разводом он избрал неверный путь и зашел по нему  так
далеко, что уже нет никакой надежды вернуться к развилке и исправить ошибку.
   Но чего же он хочет на самом деле? Плюнуть на все  и  махнуть  на  Таити,
чтобы остаться там навсегда? Нет, Таити его  не  особенно  прельщает.  Тогда
что?  Жить  простой  незаметной  жизнью  рабочего-строителя   или   водителя
грузовика и не  забивать  себе  голову  премудростями  высокой  науки?  Нет,
физическая работа и радости примитивной  жизни  ему  не  по  вкусу.  Сильвия
непрестанно брюзжала, что его не допросишься починить что-либо в доме.
   Он по-прежнему наслаждался преподаванием, любил живой  обмен  мыслями  со
студентами, но вот уже год, а может быть, и больше, он  испытывает  растущее
раздражение к тому, что  неизбежно  является  частью  профессорства,  тяжким
крестом университетской жизни: тупость начальства, мелкие козни  коллег,  их
тщеславие и снобизм и ревность  к  успехам  другого,  погоня  за  никчемными
публикациями в академических журнальчиках, не читаемых нормальными людьми...
В нем росло убеждение, что он  не  создан  для  этой  академической  мышиной
возни, ему неинтересно набирать очки и пускать пыль в глаза.  Но,  с  другой
стороны, Ян понимал, что в университете он как рыба в воде и в любой  другой
среде  просто  зачахнет.  С  университетом  у  него  получался  классический
тупиковый случай любви-ненависти: и  вместе  плохо,  и  порознь  нелады.  От
этого-то раздвоения и наваливалась депрессия.
   Возможно, именно душевная смута привела его к тому, что он со значительно
большим энтузиазмом обсуждал  со  студентами  романы  ужасов  и  мистические
рассказы, чем творения Джейн Остин или Джона Мильтона. С некоторых  пор  Яну
стали ближе запутанные смутные чувства и неясные страхи, которые описываются
в произведениях "черной фантазии". Сугубая ясность первостатейных классиков,
которые норовили упорядочить хаос,  отчленить  белое  от  черного,  казалась
далекой от жизни. Сумбурный мир  Эдгара  По,  полный  мистики,  невнятицы  и
диссонансов, мнился куда более точным отражением реальности.
   Ян вернулся из кухни в  гостиную  и  подошел  к  автоответчику.  Лампочка
горела и помигивала: кто-то звонил.
   Он перекрутил пленку. Сообщений было два.
   Первое его порадовало. Звонил Филип Эммонс,  который  когда-то  учился  у
него на курсе писательского мастерства. Из всех его  студентов  лишь  Эммонс
чего-то добился в литературе и  даже  стал  заметной  величиной.  Филип  был
несомненно талантлив - уже в старших классах школы он  зарабатывал  себе  на
жизнь порнографическими рассказами,  которые  публиковал  в  так  называемых
мужских журналах. В  бытность  студентом  парень  писал  прозу  посерьезнее.
Однако в полную силу его талант развернулся лишь тогда, когда  он  избавился
от педантичных  правил,  которые  ему  навязывали  преподаватели  английской
литературы, полные  добрых  намерений,  но  близорукие.  В  том,  что  Филип
избавился от многих обременяющих стереотипов и  стал  писать  раскованнее  и
успешнее, была значительная заслуга Яна. И Эммонс признавал это.
   Сейчас Филип проездом находился в городе и  хотел  встретиться  с  бывшим
наставником. Он сообщал название отеля и номер своей комнаты.
   А  второе  сообщение  на  автоответчике  было  от  Эленор,  его  нынешней
подружки, если она заслуживает подобного наименования. Ее слова повергли Яна
в уныние: она извинялась, что не сможет поужинать с ним в пятницу,  как  они
планировали, у нее неожиданные дела; но она с удовольствием встретится с ним
в другой удобный для него день.
   Ян добрую минуту неподвижно простоял возле автоответчика.
   Он  вдруг  понял,  что  просто  не  сможет  провести  остаток  вечера   в
одиночестве. Поэтому глубоко вздохнул и решительно  снял  трубку.  Он  решил
позвонить Бакли Френчу, единственному настоящему другу среди университетской
братии. Бакли Френч был холостяком - редкое исключение среди друзей Яна.
   Бакли ответил в своей обычной манере:
   - Ну-у?
   Даже звук его голоса уже поднимал настроение.
   - Это я. Слушай, не заглянешь ли ко мне в гости? Бакли досадливо крякнул.
   - Старик, пощади. У меня в семь утра семинар.
   - Да брось ты!
   - Что - призраки донимают?
   - Да, - признался Ян.
   - Ладно, приеду, так твою растак. - Больше Бакли на стал рассусоливать  и
сразу же повесил трубку.
   Ян на протяжении нескольких секунд слушал короткие гудки,  потом  наконец
положил трубку на рычаг Вообще-то он хотел посвятить остаток  вечера  чтению
диссертации Гиффорда, но он успел пролистать ее за обедом и в  паузах  между
занятиями во второй половине дня - достаточно сухой, несколько напыщенный  и
наукообразный  текст,  невзирая  на   достаточно   экзотическую   и   весьма
специфическую тему. Такое вряд ли назовешь увлекательным чтением. К тому  же
вечер  выдался  из  тех,  когда  оставаться   одному   нестерпимо.   Ничего,
диссертация подождет до завтра.
   Бакли появился  через  десять  минут.  Его  старенький  "тандерберд"  так
тормознул на  подъездной  дорожке,  что  было  слышно  даже  при  включенном
телевизоре.  Ян  встал,  выключил  телевизор,  но  Бакли  не   счел   нужным
постучаться - сам открыл дверь и  остановился  на  пороге,  потрясая  обеими
руками: в одной был большущий пакет чипсов, в другой - две видеокассеты.
   - "Скорая помощь" прибыла! - провозгласил он, спиной захлопывая дверь.  -
Картофельные чипсы и порнофильмы! - Пакеты он положил на кофейный столик,  а
кассеты повертел перед носом приятеля. - У нас имеются "Лапочки из Гонконга"
и "Киски в Бойленде". Выбирай на вкус! - Бакли широко улыбнулся. -  Если  ни
лапочки, ни киски не поднимут тебе настроение и все  остальное,  тогда  пиши
пропало.
   Бакли, штатный  профессор,  высокоуважаемый  специалист  по  Чосеру,  вне
университета по манерам и внешнему виду напоминал подростка-переростка.
   Ростом под два метра, он весил двести пятьдесят фунтов,  имел  физиономию
закормленного мальчишки с пухлыми отвислыми Щеками и ходил в линялых джинсах
и майках с непристойными надписями. Своим громовым голосом он  запросто  мог
вмешаться в разговор за двадцать шагов от себя. К тому же в университете  за
ним водилась слава злого языка; Ян и сам мог убедиться, с каким смаком Бакли
припечатывал всяких дураков. Во внеуниверситетской жизни солидный  чосеровед
обожал крутые детективы с мордобоем и дешевые фильмы ужасов  -  в  последнем
его вкус совпадал с пристрастиями самого Яна. Когда  пять  лет  назад  Бакли
начал работать в К. У. Бреа, они с Яном подружились  чуть  ли  не  с  первой
встречи.
   Эмерсон с  улыбкой  взял  обе  видеокассеты.  На  одной  была  изображена
роскошная грудастая мексиканка,  которая  со  значением  облизывала  большую
клубничину.
   - Где ты это раздобыл? - спросил Ян.
   - Заглянул сегодня утречком в магазин -  с  самыми  добрыми  намерениями.
Хотел взять кассету с "Влюбленными женщинами".  Я  читаю  курс  американской
литературы "от Марка Твена до современности". На этой  неделе  ни  хрена  не
подготовил для занятий, поэтому собирался выехать на показе фильма. Увы,  не
повезло, "Влюбленных женщин" не оказалось.
   - "Влюбленные женщины" - это по роману Лоуренса?
   - Ну да. У моих студенточек всегда мокро в трусиках, когда они видят, как
Оливер Рид трясет своим пенисом. Я, к  слову  сказать,  слегка  смахиваю  на
Оливера Рида, так что у девчушек происходит сублимация,  и  они  подставляют
меня на место недостижимого актера. А я и не против.
   - Ах ты, старый греховодник! - рассмеялся Ян.
   - Пусть и греховодник,  зато  жизнью-довольник!  -  ухмыльнулся  в  ответ
Бакли.
   -  Слушай,  раз  тебе  так  нужны  "Влюбленные  женщины",  давай  объедем
несколько магазинов, где продают видео. Они еще не все закрылись.
   - А как же "Лапочки из Гонконга"?
   - В другой раз. Сегодня меня на них что-то не тянет.
   - Ишь ты, его не тянет!.. Ты что, проказник, уже потеребил свою морковку?
И может, не один раз? Ян слабо улыбнулся:
   - Ладно, поехали.
   Он обнял Бакли за плечо и потащил к выходу.
   - Старик, куда ты меня тянешь? - возмутился Бакли. - В девять  почти  все
магазины закроются.
   - Ну и хорошо. У нас есть целых полчаса. Кстати,  магазины,  где  торгуют
пластинками, открыты до одиннадцати.
   - Ты молоток!
   Друзья вышли из дома. Пока Ян  запирал  дверь,  Бакли  уже  влез  в  свой
"тандерберд" и завел двигатель. Он нагнулся и открыл замок двери со  стороны
пассажира.
   - Впрыгивай, старина! Ян сел и  пристегнул  ремень  безопасности.  Машина
резко сдала назад, тормоза завизжали, и через секунду "тандерберд"  помчался
по улице в сторону залива. Бакли врубил кассету "Лед Зеппелин".
   - Я всегда гадаю, - сказал Бакли, - какого черта во всех  фильмах  мужики
нашего возраста слушают  исключительно  рок-н-ролл,  ритм-энд-блюз,  соул  и
прочую  старую  дребедень.  Почему-то  на  студиях  воображают,  что   белые
зажиточные  мужчины  среднего  возраста  ностальгируют  по   пятидесятым   и
шестидесятым.
   Ян ухмыльнулся:
   - А мы на самом деле отпетые рокеры.
   - Зря смеешься! Мы и есть рокеры. - Бакли прибавил звук, и гитара  Джимми
Пейджа стала лупить по барабанным перепонкам не хуже ракетного двигателя.  -
Во! "Метал"!!!
   - Я  думаю,  -  прокричал  Ян,  -  современные  группы  не  разрешают  им
использовать свои песни...
   - Что?
   - Я говорю, современные группы не разрешают им использовать  свои  песни.
Поэтому студии вставляют в фильмы песни "с бородой".
   - Что?
   - Ладно, проехали! - крикнул Ян и  мотнул  головой:  дескать,  не  важно.
Бакли явно не слышал его, а пробовать перекричать гитару Джимми Пейджа  было
безнадежным делом.
   Через пару минут песня закончилась. Бакли выключил магнитофон и покосился
на Яна.
   - Ты знал этого парня?
   - Какого парня? - удивленно уставился на товарища Ян.
   - Самоубийство.
   - Самоубийство? Ничего не слышал.
   - Не слышал? Ну ты, старик, даешь! Ты сегодня  в  университет  уши  забыл
надеть? Студент геофака. Сиганул из окна  естественно-научного  корпуса.  Ты
что, не видел целую толпу полицейских и "скорую помощь"?
   Ян отрицательно мотнул головой:
   - Нет. Я целый день провел в Нейлсон-холле.
   - Ив новостях об этом говорили. Ума не приложу, как ты мог пропустить!
   - А-а, теперь припоминаю: я слышал, как студенты обсуждают чью-то смерть!
   - Господи Иисусе, ты как с другой планеты!  На  университет  может  бомба
упасть, а ты и не заметишь!
   - Чего еще ожидать от рассеянного профессора? Они  ехали  по  центральной
ули