ка в  июне  года 1649-го,
молвил:  "А  буде вам  в  чем  учинится теснота и  гонение,  которые в  нашу
царского величества сторону переходить учнут,  и  мы  потому ж  тех  приняти
велим".
     Земля разорена шестилетней войной так,  что и не слыхано никогда, а что
впереди,  того и вовсе никто не знал.  Ян Казимир,  как и перед Берестечком,
снова сосредоточил всю  силу своего королевства против казачества,  надеясь,
что  теперь  уже  не  родится вновь,  как  тогда,  повстанческая армия;  сам
двинулся на Подолию под Жванец, а литовским магнатам велел ударить на нас по
Днепру и занять Киев.
     Где  взять  силы,  чтобы  встать против всех  врагов одновременно?  Как
располовинить себя,  стать сторуким и тысячесильным, закрыть землю всю телом
своим, оборонить ценой какой? Кто поможет, кто спасет?
     В  июле  стольник московский Лодыжинский привез мне  в  Чигирин царскую
грамоту, которую мы ждали уже столько лет: "И мы, великий Государь, изволили
вас  принять под  нашу царского величества высокую руку,  яко де  не  будете
врагом  креста  Христова в  притчю  и  поношение".  Король намеревался мечом
перечеркнуть судьбу народа моего, сам того не ведая, что великий народ, брат
наш  извечный,   уже  раскрывал  нам  свои  объятия,   нам  -   истрепанным,
окровавленным, обездоленным, сражающимся в одиночестве.
     Кончалось наше сиротство!  В  наитяжелейшую,  может,  годину для судьбы
народа  моего  обессиленного первого октября в  Москве земский собор  принял
постановление "гетмана Богдана Хмельницкого и  все  его Войско Запорожское с
городами и  с  землями принять",  королю же  объявили войну,  "не щадя голов
своих".
     Воля двух народов промолвила наконец свое великое слово!
     Народ  всегда  ищет,  где  лучше,  и  надо  слушать  голос  его  то  ли
промолвленный, то ли молчаливый. Мой народ творил себя и на полях битвы, и в
наслаждении  свободой,  и  в  неосознанном  стремлении  избежать  угнетения,
поражений, виселиц и напрасного страдания.
     Я   знал  волю  народа  своего  и   то  и  дело  обращался  к  нему  за
подтверждениями,  хотел еще  и  еще  раз  услышать его  голос,  его  желание
наисокровеннейшее.
     Враги  не  простят нам  нашего воссоединения,  всячески будут  пытаться
разорвать его,  когда же убедятся, что воссоединению этому суждена вечность,
попытаются осквернить и опозорить мою память,  свести на нет величайшее дело
моей жизни.  Я хотел бы посмотреть на тех правнуков поганых,  которые во что
бы  то  ни  стало  будут добиваться моих  оправданий перед историей.  Почему
считают,  будто  история принадлежит только им  и  их  временам,  а  нам  не
принадлежит вовсе? Откуда такое право и кто его дал? Будут ссылаться на то и
на се,  будут козырять своей верностью национальным идеалам,  выдуманным ими
самими для собственного утешения.
     Разве от той или иной верности зависит истина?
     Выигрываешь битву,  а надо выигрывать будущее...  Я спрашивал о будущем
народа своего уже  после первых своих побед под  Желтыми Водами и  Корсунем,
спрашивал своих побратимов, старшин и простых казаков, священников и высоких
иереев киевских, пастухов и пахарей, пивоваров и будников, спрашивал вдову и
сироту бездомного, спрашивал в гетманских покоях и в простой хате, на шляхах
бесконечных и  в церквах,  в книгах и в посланиях.  Единственное чего мне не
хватало,  чего я не мог породить,  -  это великих имен, которые утвердили бы
созданное мною. Думы были безымянными, песни безымянными, как и плачи, стоны
и мужество.  Одна лишь Маруса Чурай,  да и та, мол, пела не про Хмеля, а про
своего Грица. Легендарная Маруся и легендарное мое помилование ей от смерти.
Потомки никак не  могут взять в  толк,  что в  мое время весь народ слился в
едином  имени.  Отсутствие  имен  не  всегда  свидетельствует об  отсутствии
таланта.  Талантливостью дышал весь народ,  молодой,  упорный,  полный сил и
великих надежд. Греки когда-то тоже были такими. Когда же начали приходить в
упадок,  тогда родили Гомера.  Народ, боясь, что погибнет память его, скорее
выставляет вперед великого певца.  Может,  так уж получается, что отмирающие
общества последними усилиями рождают  гениев,  потому  что  гениальности для
всех уже не хватает?
     В  мое  время гениальностью дышал весь народ украинский.  Он  скрепил и
увеличил русское царство своим добровольным соединением в такое время, когда
в нем самом еще все было молодым и исходило из хаоса печальных времен, когда
дух его был в многоликости,  которую должен был кропотливо и честно собирать
кто-то один поставленный этим народом, и был это гетман Богдан Хмельницкий.
     Уже когда получил от  царя московского письмо о  согласии принять народ
мой под свою руку и  мчался из-под самого Жванца через заснеженную Украину в
Чигирин,  чтобы  торжественно встретить царское посольство,  снова спрашивал
народ свой и  рыцарям его честнейшим,  запорожцам на Сечь послал с  нарочным
своим посланцем на перекладных конях письмо с таким содержанием:
     "Милостивый пане  атамане кошевой со  всем Войском Низовым Запорожским,
ко мне вельми доброжелательные панове и братья!
     Отпускаем к  вам  Войско ваше Низовое Запорожское,  которое вы  прошлым
летом по  желанию нашему к  потребности военной против неприятелей поляков к
нам  прислали,  и,  за  присылку оного  вельми  благодаря вашему милостивому
панству, наперед о такой же непременной приязни просим.
     Учитывая то,  что  по  сие  время  от  вашей  милости панства не  имеем
респонса на  письмо  наше  еще  прошлого лета  к  вашим  милостям писанное о
необходимой  нам  протекции  от  пресветлого и  великодержавного московского
монарха,  отправляем к  вам  при  войске вашем  нарочного посланца и  вельми
хотим,  чтобы  ваши  милости панство,  досконально это  письмо  наше  поняв,
доскональный и  тщательный  на  оное  через  того  же  посланца  нашего  без
промедления учинили ответ и  дали  совет нам.  Ведь  мы  яко  махину войны с
поляками начинали не без воли и  совета вашего,  братья наши,  так и сего не
меньшего дела  о  протекции упомянутой московской без  вашего  соизволения и
совета чинити не  хотим.  Мы  уже  послали по  совету нашей  старшины к  его
царскому пресветлому величеству и  самодержцу всероссийскому наше обращение,
но без ведома и соизволения вашего завершать этого дела не будем.  Потому-то
ваш  долг,   вашей  милости  панства,  без  малейшего  откладывания  учинить
тщательный на  первое  пространное наше  письмо ответ.  Сего  мы  искренне и
повторно желаем и вас же поручаем на сохранение господу богу.
     Из Чигирина, 26 декабря 1653 года.
     Зиновий-Богдан  Хмельницкий,   гетман  Войска  Запорожского  и   народа
украинского.
     Посылаем вам,  братья наши,  через  этого же  нашего посланца гостинец,
тысячу битых талеров, и просим от сердца их принять".
     На  это свое письмо получил я  такой письменный ответ от всего низового
казачества:
     "Ясновельможный пан  Зиновий Хмельницкий,  гетман Войска Запорожского и
всей Украины, брат и благодетель наш!
     На письмо ваше гетманское пространное, прошлым летом к нам писанное, не
учинили мы ответа до сих пор из-за того, что твоя гетманская милость со всем
войском казацким оставалась целое лето в Польше и на Подолии под Жванцем.  В
чем  просим  вельми  извинения у  вашей  гетманской милости.  А  теперь,  на
упомянутое письмо ваше гетманское отвечая,  заявляем, что мы, оное полностью
поняв,  и  не  только из  этого  письма узнали,  а  ясно  видим собственными
глазами,  что  уже нам со  шляхтой,  как с  той змеей,  которая должна иметь
отсеченный кем-то хвост,  уже никак не вернуться к прежней дружбе. Ведь они,
всему злу и  войне будучи началом и  причиною,  видя как в  короне,  так и в
Украине  нашей  после  шестилетних битв  пепелища  из  людских  поселений  и
множества костей людских на полях разбросанных,  нисколько не хотят смягчить
своего сердца и, забыв о своем гневном к нам ненавистном отношении, прийти к
прежней  нашей  приязни и  согласию с  утверждением наших  давнишних прав  и
свобод.  Потому-то  и  мы  не  советуем вашей  гетманской милости добиваться
большей,  чем  есть сейчас,  их  приязни,  и  признаем уместным ваш  замысел
обратиться и  быть  со  всем  народом украинским,  по  обеим  берегам Днепра
будучим,  под протекцией наивеликодержавнейшего и  наипресветлейшего монарха
российского и даем вам наш войсковой совет,  чтобы этого дела не оставляли и
оное заканчивали на наилучшую пользу отчизне нашей украинской и всего Войска
Запорожского.  Когда будете писать пакты, извольте, ваша гетманская милость,
сами тщательно присматриваться,  чтобы не  было в  них чего-нибудь лишнего и
для  отчизны  нашей  вредного,   а  для  древних  прав  и  вольностей  наших
супротивного и  неполезного.  Ведаем наверняка,  что наивеликодержавнейший и
наисветлейший монарх и самодержец российский,  как царь православный, примет
нас  охотно и  ласково под  свою  могучую протекцию,  как  отец  чадолюбивый
сыновей своих,  в  том же  православии святом остающихся,  никаких от нас не
требуя даней и платежей годовых в свою монаршую казну,  кроме того, чтобы мы
по  своей возможности на  его  монаршую войсковую службу были  готовы встать
против его монарших неприятелей.  Потому что недавно,  в прошлые филипповки,
один московский придворный царский Никита Харлампиев,  едучи в Крым выкупать
из неволи басурманской своих кровных,  был тут на Сечи Запорожской и выкупил
у нас за девятьсот золотых трех Татаринов, так сей дворянин слышал от многих
своих  близких к  царскому величеству приближенных князей и  бояр,  что  его
царское пресветлое величество зело  благоволит и  от  всей  души  желает нас
Войско  Запорожское со  всем  народом украинским в  своем  монаршем союзе  и
протекции иметь,  только не  хочет нас об  этом известить,  чтобы не дать от
себя панам шляхте удобной причины разорвать с  ним  нынешний мир.  Советуем,
стало  быть,  мы,  все  войско Низовое Запорожское,  твоей  ясной гетманской
милости,  дабы этого потребного дела не запускали и оное к пользе всех нас и
отчизны нашей  как  можно лучше устраивали и  заканчивали,  следуя старинной
пословице:  дей  добро  и  жди  добра.  Остерегаться  следует  также,  чтобы
неприятели,  проведав,  не  учинили при помощи своей хитрости какой препоны.
Благодарим при  этом  вельми  твоей  ясной  гетманской милости за  гостинец,
тысячу талеров битых,  нам,  войску,  присланных, и отблагодарить за это при
всяких оказиях обязуемся. А на теперь и на все времена искренне желаем вашей
гетманской милости со всем войском и Украиной,  отчизной нашей, многолетнего
доброго здоровья и счастливого во всем благополучия.
     Писано в Сечи Запорожской, генваря 2-го, года 1654-го".
     Вот какую поддержку получил я, отправляясь из Чигирина в Переяслав, где
созвал раду всего народа нашего для  встречи царского посольства с  боярином
Бутурлиным, дворянами Алферьевым и Лопухиным и духовенством. К Бутурлину еще
в Путивль послал я Богуна из-под Жванца,  дабы передал посольству, что место
встречи  определил я  Переяслав,  и  поручил проводить их  туда,  сам  же  я
непременно прибуду к ним, несмотря ни на какие преграды.
     Я избрал Переяслав. Снова не Киев, потому что после смерти Петра Могилы
не  было там дружественно относящихся к  казакам иереев,  но  и  не Чигирин,
которому так и не придал надлежащей величественности. Я не успел воздвигнуть
соборов и дворцов в Чигирине (их строит история столетиями и тысячелетиями),
не  хватило мне  времени на  каменное зиждительство,  так и  умру в  глине с
соломой.  Только  каменная  церквушка моя  в  Субботове в  дальнейшем станет
образцом для всей Украины,  и  уже другой гетман бросится к  камню,  надеясь
найти в  нем бессмертие,  но найдет лишь проклятие,  потому что даже камень,
оказывается,  не спасает от предательства.  Я же бессмертен даже в глине,  а
когда нужно было  завершить величайшее дело своей жизни,  избрал Переяслав с
его  древними соборами и  с  его  славой древней,  которую хотел  перенять у
самого Киева.
     Может,  когда-нибудь и достигнет этого! Пройдет сквозь века, прогремит,
и  утвердится,  и  обновится великими  зданиями  из  самого  дорогого камня,
принесенными потомками тех,  кто  когда-то  клялся здесь  в  вечной дружбе и
братстве.
     Я не тороплюсь,  я терпеливый,  позади у меня века многие,  а впереди -
еще более многочисленные.
     Тогда же я  не позволял себе малейшего промедления,  я  сам избрал себе
судьбу,  которая не  дает передышки,  торопит,  подгоняет и  требует.  Я  не
жаловался.  Струны на кобзе рвутся не тогда,  когда на них играют,  а  когда
кобза покрывается пылью.
     Из-под Жванца,  возвращаясь из затяжного похода,  поехал я  на Гусятин,
Межибож,  Литин, Винницу, Животов, Ставище, Белую Церковь, Стеблев, Корсунь.
Из  Корсуня написал Бутурлину,  что  возвращаюсь в  Чигирин,  ради некоторых
военных дел,  откуда уже потороплюсь к  их милостям в  Переяслав,  теперь же
радуюсь, услышав о милостивой ласке его царского величества, который нас под
крылья свои, в милостивое покровительство изволил принять.
     На сочельник приехал вечером 24 декабря в Чигирин,  откуда направил еще
одно  письмо Бутурлину,  тем  временем готовясь принять двух  царских послов
Стрешнева и Бредихина,  которые ждали меня из похода уже около трех месяцев,
потому что не  пускал к  себе их  под Жванец,  дабы хан и  король не  узнали
преждевременно о моем союзе с Москвой.
     Великая  миссия  московская тем  временем  после  рождества  прибыла  в
Прилуки,  где встречал ее  сам полковник Воронченко,  стреляли из  пушек,  в
церквах звонили колокола,  священники вышли с  процессией,  миссию принимали
богатыми угощениями и всем необходимым для людей и коней.
     Ехали далее через Галицу,  Быков,  Басань и Войтовцы,  где заночевали в
последний  раз  перед  Переяславом,  и  накануне  Нового  года  поспешили  в
Переяслав.
     В  пяти  верстах от  города  Бутурлина с  товарищами встретил полковник
переяславский Тетеря,  а с ним было около шестисот,  а то и больше сотников,
атаманов,  казаков -  с хоругвью,  трубами и бубнами. Перед миссией старшины
сошли с коней, и Тетеря, выказывая свою эдукованность, произнес такую речь:
     - Благоверный благоверного и благочестивый благочестивого государя царя
и  великого княза  Алексея  Михайловича его  государского величества великий
боярин и прочие господа!  С радостию ваше благополучное приемлем пришествие,
от  многого  бо  времени сердце  наше  горело,  слухом  услаждаясь,  яко  со
исполнением  царского  обета  грядете  к   нам,   еже   быти   под   высокою
великодержавного  благочестивого  царя   восточного  рукою  православному  и
преславному Войску Запорожскому.  Вот потому-то и я,  наименьший среди рабов
сих того же  Войска Запорожского,  имея приказ от  богом данного нам гетмана
Зиновия Хмельницкого в богоспасаемом граде Переяславе,  выйдя навстречу вам,
радостные благородиям вашим  приветствование сотворяю  и  нижайшее  со  всем
войском,  в том же граде содержащимся, творю поклонение, а в упокоение труда
путного милостей ваших в обитель града Переяслава внити молю прилежно.
     Перед  воротами  Переяслава  шпалерами  стояли  казаки  и  стреляли  из
мушкетов на салют.  Потом вышел с  духовенством протопоп Григорий,  окропляя
миссию  освященной  водой  под  радостные  крики  всенародного  множества  -
казаков,  жен,  детей.  Бутурлин и его товарищи поцеловали крест и образа, и
протопоп Григорий сказал им орацию.
     Я не успел на встречу Бутурлина в Переяславе,  потому что по Днепру шла
шуга и невозможно было переправиться,  так что пришлось засесть в Домонтове.
Прибыл  я  в  Переяслав только  под  вечер  шестого дня  Нового года,  а  на
следующий день съехались все полковники и старшины.  Вечером седьмого вместе
с Выговским и Тетерей навестил я Бутурлина в его помещении,  сказал боярину,
что  завтра с  утра  созываю раду  великую,  чтобы  учинить государеву веру.
Сказал я послу царскому так:
     - Милость божья над  нами -  как когда-то  при великом князе Владимире,
так и теперь:  сродник его царь Алексей одарил лаской своей отчину свою Киев
и всю Украину.  Как орел покрывает гнездо свое, так и он изволил принять нас
под свою высокую руку.  Мы рады его царскому величеству искренне, всей душой
служить и головы свои сложить ему на многолетнее здравие.
     Восьмого января в  моем  гетманском доме  была  у  меня  тайная рада  с
полковниками, судьями и войсковыми есаулами, и полковники, судьи, есаулы под
царскую высокую руку добровольно склонились.
     После утренней рады в  послеобеденное время били в барабаны час,  чтобы
народ собирался на  рынок послушать,  что  там  должно произойти.  Собралось
огромное множество казачества и  людей  всякого звания,  сделан был  большой
круг для гетмана и  полковников,  я  вышел в этот круг с судьями,  есаулами,
писарем и всеми полковниками, и войсковой есаул Федор Коробка крикнул, чтобы
все молчали.
     Когда все затихли, я обратился к народу:
     - Панове полковники,  есаулы,  сотники,  все  Войско Запорожское и  все
православные христиане!  Ведомо всем  нам,  как  бог  освободил нас  из  рук
врагов,   гонящих  церковь  божию,   озлобляющих  все   христианство  нашего
восточного  православия.  Вот  уже  шесть  лет  живем  мы  без  государя,  в
беспрестанных  бранях  и  кровопролитиях  с  гонителями  и  врагами  нашими,
намеревающимися искоренить церковь божию, дабы и имя русское не помянулось в
земле нашей,  что уже очень нам всем наскучило,  и мы видим,  что нельзя нам
жить больше без царя.  Для этого собрали мы раду,  явную всему народу, чтобы
вы  с  нами выбрали себе государя из четырех,  какого захотите:  первый царь
турецкий, который много раз призывал нас под свою власть через своих послов;
второй -  хан крымский;  третий -  король польский,  который и  теперь может
принять нас в свою милость,  если сами захотим;  четвертый есть православный
Великой России государь,  царь и великий князь Алексей Михайлович,  которого
мы  уже шесть лет беспрестанными молениями нашими себе просим;  тут которого
хотите,  того и избирайте.  Царь турецкий басурман.  Всем нам известно,  как
братья наши,  православные христиане,  греки, беду терпят и в каком живут от
безбожных утеснении.  Крымский хан  тоже басурман,  которого мы  по  нужде в
дружбу принявши, какие нестерпимые обиды испытали. Об утеснениях от польских
панов нечего и говорить:  сами знаете, что они почитали лучше рендаря и пса,
нежели  брата  нашего  христианина!   А  православный  христианский  великий
государь,  царь восточный -  единого с нами благочестия,  греческого закона,
единого исповедания;  мы  с  православием Великой Руси  едино  тело  церкви,
имеющее  главою  Иисуса  Христа.  Этот  великий государь царь  христианский,
сжалившись над нестерпимым озлоблением православной церкви в  нашей Украине,
не презрев наших шестилетних молений,  склонил теперь к  нам милостивое свое
царское  сердце  и  прислал к  нам  своих  великих ближних людей  с  царскою
милостью.  Если мы  его  с  усердием возлюбим,  то,  кроме его высокой руки,
благотишайшего пристанища не обрящем.  Если же кто с  нами не согласен,  тот
пусть идет куда хочет - вольная дорога!
     После этих моих слов весь народ закричал:
     - Волим  под  крепкой  рукой  царя  восточного  православного  в  нашей
благочестивой вере умирать, нежели ненавистнику Христа - поганину достаться!
     Тогда  Тетеря,  обходя  всех  по  кругу,  спрашивал,  обращаясь во  все
стороны:
     - Все ли так соизволяете?
     Весь народ отвечал:
     - Все единодушно!
     Тогда я сказал:
     - Буди тако! Да укрепит нас господь под царскою крепкою рукою!
     За мною весь народ закричал единодушно:
     - Боже, утверди! Боже, укрепи! Чтоб мы вовеки все едины были!
     Рада Переяславская!
     Со  старшинами,  с  народом всем пришли мы к  послам московским,  чтобы
оповестить их о раде всенаро