- это значит
оскорблять  меня; раз  уж  его величество  говорит об  этом публично,  то я
горжусь тем, что я  против этой войны и сделал все, чтобы предотвратить ее;
я  горжусь даже  теми  неприятностями и  огорчениями, которые  мне пришлось
из-за  этого перенести;  я  вижу уже  давно, что  мои  услуги ему  более не
угодны,  и прошу  уволить меня;  так как  я не  могу с  честью возвратиться
домой,  пока  продолжается  война,  то  прошу  его  дать  мне  какую-нибудь
командную  должность  в Испании  и  разрешить отправиться  туда завтра  же.

Император ответил мне очень спокойно:

-  Кто же  сомневается в  вашей верности?  Я отлично  знаю, что  вы честный
человек. Я ведь только шучу. Вы слишком щепетильны. Вы хорошо знаете, что я
отношусь к  вам с уважением. Сейчас вы говорите  вздор. Я не стану отвечать
на все, что вы мне только что сказали.

Признаюсь,  я  был  до  такой  степени  вне  себя, что  вместо  того  чтобы
успокоиться,  был готов  наговорить императору  еще более  неуместные вещи.

Герцог  Истрийский потянул  меня  за одну  полу, князь  Невшательский  - за
другую;  оба   они  уговаривали,  умоляли  меня   не  отвечать.  Император,
по-прежнему сохранявший терпение и говоривший с прежней добротой, видя, что
меня не удается привести  в рассудок, удалился в свой кабинет, оставив меня
с  этими господами,  которые  тщетно пытались  увести и  успокоить  меня. Я
потерял  голову. Наконец,  я ушел  к себе,  твердо решившись уехать.  Я лег
спать лишь  после того, как привел все в  порядок и приготовился к отъезду.
На другой  день с  самого утра я  обратился к Дюроку с  просьбой принять на
себя исполнение моих  обязанностей и испросить соответствующие распоряжения
от императора. Он уговаривал меня, но безрезультатно.

Через некоторое  время ко мне пришли один  за другим .князь Невшательский и
Дюрок,  оба по  поручению  императора, который,  заметив мое  отсутствие на
выходе, поручил  передать мне, что  он желает, чтобы о  происшедшем не было
больше  никакой  речи. Я  по-прежнему  настаивал на  своем желании  уехать.
Император, не  видя меня, когда  он садился на лошадь  для прогулки верхом,
дважды  посылал за  мной.  Меня не  нашли. Я  не  хотел попасть  в неловкое
положение  и  объясняться  с  людьми,  с  которыми не  подобало  входить  в
рассуждение о мотивах моего отказа.

Видя, что я не  появляюсь, император, проехавшись по городу и остановившись
у  моста,  велел  отыскать  меня  и  передать его  приказание  явиться  для
разговора с  ним. Я не мог отказать в повиновении  и подъехал к нему, когда
он осматривал  работы, производившиеся под Вильно.  Как только я явился, он
тотчас  взял меня  за ухо  (это был  его обычный ласковый  жест, выражавший
благосклонность) и сказал:

- С ума вы сошли, что хотите меня покинуть? Вы знаете, что я отношусь к вам
с уважением и совсем не хотел вас обидеть.

Он поскакал галопом, но вскоре остановился и начал говорить о разных делах.
Ни  мне, не  Дюроку не оставалось  ничего другого,  как признать, что  я не
уеду...

Герцог Бассано и некоторые  другие лица, которым было поручено организовать
страну, разглагольствовали  о ее мнимом энтузиазме.  Я жил, по обыкновению,
очень   замкнуто.   Мой  спор   с   императором  сделал   меня  еще   более
осмотрительным. Должен  сказать, однако,  что он ничем  больше не напоминал
мне о  случившемся. О том, что происходило, рассказывали  мне все. А к тому
же достаточно  было иметь  уши, когда вы находились  в служебных помещениях
или участвовали в поездках императора, чтобы быть в курсе всех событий. Все
ясно видели, что представляют собою литовцы: они очень холодно относились к
польскому делу, были мало склонны к жертвам и очень недовольны стеснениями,
связанными  с  войной,  и   беспорядками,  неизбежными  при  таких  быстрых
передвижениях  войск.  Несомненно,  они  были бы  довольны  восстановлением
Польши, но они сомневались в том, что это - единственная цель императора, а
в  особенности  в  том,  что они  получат  такую  форму правления,  которая
соответствовала  бы  их  притязаниям, интересам  и  обычаям.  Тем не  менее
удалось организовать правительственную комиссию.

Варшавский   сейм,   собравшийся   24   июня   в   качестве   генеральной
конфедерации [102],  призвал  всех поляков  к оружию,  убеждая  их покинуть
знамена  угнетателей, которым  они  служили, и  послал в  Вильно депутацию,
чтобы  представить  императору  свои пожелания  и  надежды,  а также  чтобы
побудить  литовцев  к  действиям.   Ответ  императора  на  речи  участников
депутации  показал,  что  Галиция  не включается  в  состав  Польши, и  был
настолько  уклончивым,   что  обдал   холодом  и  разочаровал   даже  самых
увлекающихся людей.

Отсюда можно сделать вывод и о впечатлении, которое он произвел на тех, кто
не  увлекался.  Каждый  пытался  найти  в  этом  ответе то,  что  ему  было
желательно.  Благоразумные люди  нашли  в нем  признаки нерешительности,  а
следовательно,   доказательство   того,  что   император   еще  не   принял
определенного решения  по поводу  Польши и что при  той обстановке, которая
может  создаться в  результате военных  действий, восстановление  Польши не
будет непременным  условием и не явится  препятствием к заключению мира. Из
ответа императора  заключали также,  что он заметил,  как мало воодушевлены
литовцы, и  не хочет связывать  себе руки, ибо те  методы, которыми русские
начали  эту кампанию,  могут  отдалить разрешение  вопроса за  пределы того
срока, на какой он рассчитывал. Эти взгляды были по душе всем благоразумным
людям, можно  сказать, очень  многим, потому что  уже в самом  начале этого
несчастного  похода было много  людей, не  одобрявших его. Во  время своего
пребывания  в  Вильно император  проявлял  невероятную  активность. Ему  не
хватало  не только  дней,  но и  ночей. Адъютанты,  офицеры  для поручений,
штабные офицеры носились по всем дорогам.

По-прежнему он  с нетерпением  ожидал донесений из  корпусов, двинувшихся в
поход. Всех приезжающих он прежде всего спрашивал:

- Сколько взято пленных?

К  его великому  сожалению, стычки  оставались безрезультатными.  Он вполне
основательно надеялся, что у  князя Экмюльского дело дойдет до боя с князем
Багратионом, и радовался, что этому генералу, правой руке старика Суворова,
придется  схватиться с  самым доблестным  из его  соратников. Он  был очень
недоволен  стычкой   авангарда  Неаполитанского   короля  с  неприятельской
кавалерией [103].  Генерал де  Сен-Женье и  довольно много солдат  попали в
плен.  Тем  временем  наше  левое крыло  продвигалось.  Маневры  императора
приняли  определенный  характер,  и  17 июля  он  выехал  из Вильно,  чтобы
присоединиться к своей гвардии в Свенцянах.

Там   император   получил   донесения   Неаполитанского  короля,   подробно
сообщавшего  ему о  неудаче, постигшей  его кавалерию. Одновременно  он ему
сообщил, что  укрепленный Дрисский лагерь[104]  был эвакуирован русскими 18
июля  и русская армия,  оставив все  позиции и укрепления,  возводившиеся в
течение  двух лет, начала  общее отступление.  Багратион был бы  отрезан от
Барклая и от южных  губерний, если бы он не поторопился начать отступление.
Так как  император давно  предсказывал этот неминуемый успех,  то он явился
хорошим предзнаменованием. Он вскружил императору голову и воспламенил даже
людей, наиболее холодно относившихся к "этому польскому делу", как называли
кампанию в ставке.

Император тотчас же решил направиться в Глубокое.

Гвардия немедленно была двинута  в этом направлении. Император оставался на
месте   еще  часов   двенадцать,  рассылая   приказы,  а   затем  продолжал
наступательное движение в течение  всей ночи, надеясь, что быстрота маневра
позволит ему  настигнуть русскую армию;  в Глубокое он приехал  утром[105].
Это -  красивый монастырь в очень  плодородном районе. Изумительный марш от
Вильно до  Глубокого доказал, что при  хорошем уходе лошади могут совершать
поразительные  переходы,  так  как  они, верховые  и  вьючные,  нагруженные
большими тюками,  выйдя в шесть часов  утра из Вильно, пришли  в Свенцяны в
восемь часов  вечера, а назавтра в полдень были  в Глубоком, сделав 48 лье.
Упряжные  лошади сделали  переход из  пункта, находящегося  в шести  лье от
Свенцян, в 18 часов, причем ни одна из них не заболела.

Неаполитанский  король,  командовавший   авангардом,  стоял  на  Двине.  За
неудачной  рекогносцировкой, которая  стоила  нам генерала  де Сен-Женье  и
многих  офицеров,  следовало несколько  кавалерийских  стычек с  переменным
успехом. Так  как русской армии удалось  скрыть от короля свое отступление,
то  она осуществляла  его без  помехи, но  маршал князь  Экмюльский быстрым
движением на Могилев отрезал  отступление князю Багратиону, который завязал
под  Салтановкой  оживленный,  но   безуспешный  авангардный  бой  с  целью
освободить свою коммуникационную линию [106].

Это ему  не удалось,  и после бесплодных  усилий, стоивших ему 4  - 5 тысяч
человек, выбывших  из строя, он  должен был решиться на  новое отклонение в
сторону, чтобы пойти на  соединение с главными силами армии, которые он мог
догнать лишь в Смоленске.  Это сражение было кровопролитным, особенно много
потерь несли русские, но пленных мы взяли очень мало.

Одновременно  было получено  сообщение,  что император  Александр несколько
дней тому  назад покинул  армию, выехал 18  июля из Полоцка  и отправился в
Москву, чтобы  призвать народ  к оружию. Решили,  что он покинул  армию, не
желая,  чтобы  на него  падала  ответственность  за последующие  результаты
военных действий, так как  первые операции были неблагоприятны для русских:
они разрезали  армию и  заставили эвакуировать укрепленный  лагерь, который
считался   в   России   непобедимой   преградой  при   наличии   достаточно
многочисленной  армии.  Одновременно  стали  известными указ  о  рекрутском
наборе  -  по одному  рекруту  на  каждые 100  человек  -  и два  манифеста
императора  Александра, один из  которых был  обращен к русскому  народу, а
другой - к городу Москве; эти манифесты не оставляли сомнений в том, что он
хочет  превратить  войну  в  национальную.  Печатные  листки  за  подписью
Барклая[107] , подброшенные на наши аванпосты,  доказывали, что он не очень
щепетильно  разбирался  в применяемых  средствах,  так как  в этих  листках
французов и  немцев призывали  покинуть свои знамена, обещая  устроить их в
России.    Император    Наполеон    был,    по-видимому,   этим    удивлен.

- Мой  брат Александр не считается  больше ни с чем, -  сказал он, - я тоже
мог бы объявить освобождение его крестьян; он ошибся в силе своей армии, не
умеет   руководить  ею   и   не  хочет   заключать  мира;   это   не  очень
последовательно. Когда  вы не являетесь более  сильным, то надо быть лучшим
дипломатом,  а  дипломатия  Александра  должна  заключаться  в  том,  чтобы
покончить с войной.

Император был  страшно рад, когда узнал  об эвакуации Дрисского лагеря, над
укреплением которого русские работали в течение двух лет. Отъезд Александра
из армии  также казался ему успехом. Он  с полным основанием приписывал его
своим  быстрым  передвижениям,  которыe,  помешав  соединению  главных  сил
русской армии, принудили Александра эвакуировать без боя свой лагерь, чтобы
искать в более глубоком  тылу тот пункт, где может произойти соединение. По
словам императора, он мог теперь выбирать между Москвой и Петербургом, если
Россия не  запросит мира.  Он надеялся своими  быстрыми маневрами принудить
русскую армию принять сражение,  которого он желал, или же деморализовать и
изнурить ее непрерывным отступлением без боя. Он говорил также, что корпусу
Багратиона  не удастся соединиться  с главными  силами армии, что  он будет
захвачен или разгромлен, по крайней мере частично, и это произведет большое
впечатление  в России,  так как  Багратион был  одним из  старых соратников
Суворова.

Император  вскоре решил  двинуться  на Витебск,  надеясь заставить  русскую
армию принять бой для защиты этого города, а может быть, с целью подстеречь
Багратиона,  которого продолжал  теснить  князь Экмюльский.  Его величество
выехал  из Глубокого 21-го  и ночевал  в Камене 23-го.  Русские гвардейские
гусары  жестоко   пострадали  в  столкновении  с   нашим  авангардом  возле
Бешенковичей[108]. Именно  по прибытии в этот городок 24-го числа император
впервые обратил  внимание на то, что мы наблюдали  уже в течение двух дней:
все жители бежали из города, дома были абсолютно пустыми, и все доказывало,
что  эта эмиграция  осуществлялась систематически,  согласно распоряжениям,
недавно изданным правительством.

После Бешенковичей  и до того, как  мы миновали Витебск, мы останавливались
на бивуаках и разбивали палатки.

Император, который так желал сражения, пускал в ход всю свою энергию и весь
свой  гений, чтобы ускорить  движение. Он  добивался сражения и  тем больше
мечтал  о нем, что,  по слухам,  в Витебске находился  император Александр.
Сражение под Островным, последовавшее  за сражением под Бешенковичами, было
достаточно кровопролитным и окончилось  в нашу пользу, но это был не больше
как  арьергардный  бой,  при   котором  неприятель,  по  существу,  добился
желательного для  него результата, ибо он  задержал наше движение, принудил
нас  занять позиции  и,  следовательно, остановил  нас на  несколько  часов
[109].

Русских отбросили к Лучесе, маленькой речке, впадающей в Двину, недалеко от
Витебска. Ночью было ускорено  движение всех корпусов и всех артиллерийских
резервов; были  пущены в ход все  средства в надежде, что  завтра или самое
позднее послезавтра состоится генеральное сражение - предмет всех желаний и
упований  императора.  Его  величество  часть  ночи  оставался  на  лошади,
подгоняя и ускоряя движение  воинских частей и ободряя войска, которые были
полны  воинственного пыла.  Неаполитанский король  уверял, что  все маневры
неприятеля  указывают  на  подготовку к  сражению.  Император  и вся  армия
слишком сильно  желали этого  сражения и поэтому тешили  себя надеждой, что
великий результат близок.

Император еще  до рассвета был  уже в седле; разведка,  дошедшая до Лучесы,
обнаружила  крупный неприятельский  кавалерийский отряд,  занимавший боевые
позиции. Наша пехота подходила;  два полка уже перешли мост, но еще ожидали
на  равнине,  выдвинувшись немного  вперед  и направо,  чтобы артиллерия  и
кавалерия  присоединились к  ним.  Неприятель развернул  значительные массы
кавалерии, которые  напали на  слабые полки легких  войск нашего авангарда,
построившихся в две линии  слева от дороги и впереди оврага. Подоспели наши
кавалерийские полки,  но они не могли  построиться достаточно быстро, чтобы
дать  отпор  неприятельским  силам,  завязавшим  уже  бой  с  нашим  слабым
авангардом,  над   которым  неприятель  сначала   одержал  некоторую  легко
доставшуюся ему победу.

Как  раз в  это время  рота вольтижеров,  направленная на наш  левый фланг,
чтобы поддержать  нашу малочисленную  кавалерию, доказала, что  в состоянии
сделать  решимость  этих  замечательных  пехотных частей,  даже  когда  они
изолированы. Разместившись вдоль реки,  а также в кустарниках и домах перед
оврагом, эти храбрецы, окруженные  в сто раз более сильной кавалерией, вели
с ней перестрелку, чтобы поддержать наши слабые эскадроны; они стреляли без
перерыва  и  все  время  выводили  из  строя  неприятельских  кавалеристов,
причиняя противнику такой урон (причем сами они почти не имели потерь), что
им  удалось  удержать  его   на  достаточном  расстоянии  от  фланга  наших
эскадронов,  которые без  этой  ценной подмоги  попали  бы в  начале боя  в
большую опасность.  Много раз  мы видели, как  пять-шесть вольтижеров стоят
группой в  50 шагах  от неприятельских эскадронов под  обстрелом целой тучи
всадников и держатся против них, прислонившись спиной друг к другу, экономя
свои  патроны  и выжидая  неприятеля  с  таким расчетом,  чтобы можно  было
стрелять в  упор. Они  привели даже нескольких пленных.  Эта рота держалась
там значительную часть дня. Многим из них, приводившим к императору пленных
и  просившим у  него за это  крест Почетного  легиона, он говорил:  "Вы все
храбрецы,  и все  заслуживаете этот  крест". В  самом деле, никогда  еще не
приходилось   наблюдать,  чтобы   маленький  отряд  маневрировал   с  такой
находчивостью  и такой  отвагой.  Вся армия  восхищалась этими  храбрецами.
Несколько человек  были убиты, многие были  ранены, но раненые, если только
они не оказывались окончательно лишенными возможности участвовать в бою, не
желали  покидать своих  товарищей.  Я не  могу выразить,  до  какой степени
сожалею о  том, что при  отступлении я потерял вместе  с другими различными
заметками список офицеров и  унтер-офицеров, этих храбрецов, с обозначением
номера полка.

После  боя, который  снова  сильно задержал  наши маневры,  армия двинулась
вперед, и на другой день мы оказались перед фронтом неприятеля, занимавшего
высоты, окаймляющие большую возвышенность  перед Витебском. Нас отделяла от
него только  Лучеса; наши  аванпосты стояли у  подножия возвышенности. День
прошел  в маневренных  передвижениях,  артиллерийской перестрелке  и мелких
стычках, целью которых было нащупать и выяснить позиции друг друга, а также
подготовиться  к  большому сражению,  которого  с  надеждой ждали  назавтра
император и  очень многие французы.  Император был весел и  уже сиял лучами
славы, -  до такой степени он  верил в то, что  померяется силами со своими
врагами и добьется результата,  оправдывающего поход, который завел его уже
слишком  далеко. Он провел  весь день  на лошади, обследовал  территорию во
всех направлениях  и притом на довольно  далеком расстоянии и возвратился к
себе  в палатку  очень  поздно, после  того как,  можно сказать,  лично все
осмотрел и во всем удостоверился.

Нельзя представить себе всеобщего разочарования и в частности разочарования
императора,  когда  на  рассвете   стало  несомненным,  что  русская  армия
скрылась, оставив  Витебск. Нельзя  было найти ни  одного человека, который
мог бы указать, по какому направлению ушел неприятель, не проходивший вовсе
через город.

В  течение   нескольких  часов  пришлось   подобно  охотниками  выслеживать
неприятеля по  всем направлениям, по которым он мог  пойти. Но какое из них
было верным? По какому из них пошли его главные силы, его артиллерия? Этого
мы не  знали, не  знали в течение  нескольких часов, так  как следы имелись
повсюду; поэтому в первый  момент император бросил вперед только авангарды.
Весьма тщательно и по  нескольку раз он объехал все закоулки неприятельской
позиции,  в  частности  те,  где был  лагерь  и  бивуаки неприятеля,  чтобы
составить точное представление о его численности. Он сам затем участвовал в
разведке перед  Витебском и вернулся  в город в 11  часов, чтобы попытаться
получить  там какие-нибудь  данные  о численности,  передвижениях и  планах
неприятеля, но  ему не удалось добыть  никаких удовлетворительных сведений.
Он быстро  объехал улицы  и окраины города,  а затем присоединился  к своей
гвардии,  которая  вместе со  всеми  войсками уже  выступила по  Смоленской
дороге.  Император надеялся,  что удастся  настигнуть русский  арьергард, и
поэтому  торопил все  передовые войсковые  части, причем  приказал передать
Неаполитанскому королю, чтобы он  во что бы то ни стало захватил нескольких
пленных и  послал их к нему. Но наш авангард  неудачно попал в засаду возле
Ложесны;  мы  потеряли несколько  человек,  и обе  стороны заняли  позиции.
Войска были  изнурены. Многие  лошади не в состоянии  были выдержать аллюра
авангардных  атак, и  это  послужило причиной  гибели всадников.  Император
расположился на  бивуаке у Ложесны вместе со  всей гвардией и оставался там
часть  дня, а также  и на следующий  день, чтобы  выждать донесений  [110].

Местных жителей не был видно; пленных н