генерала  Корбино,
который  приехал  к  часу  дня, и  новые  сообщения  герцога Беллюнского  о
чрезвычайно странном поведении  Витгенштейна, ограничивающегося тем, что он
идет  по его  следам,  побудили императора  немедленно принять  решение. Он
вновь  послал генерала  Корбино в  Веселово с приказанием  ускорить наводку
мостов и  тотчас же возвратиться, а  сам тем временем объездил окрестности.
Император остановился  в Старом Борисове  [232] , откуда разослал различные
распоряжения. Генерал Корбино возвратился  ночью, и тогда артиллерия, обозы
и  различные корпуса были  направлены к  Веселову и к  Студянке, помещичьей
усадьбе, куда ночью же  пришел с гвардией сам император. Корбино служил нам
проводником. За  два часа  до рассвета[233] император  выехал оттуда, чтобы
встретиться  с герцогом Реджио  в Веселове.  Он осмотрел берега  Березины и
приказал  разместить большие  артиллерийские силы  на занятом  нами берегу,
который  господствует над  противоположным берегом  и над  окаймляющими его
болотами во всю их  ширину, достигающую 200 - 300 туазов. Он приказал также
проверить  брод. Так  как  в связи  с морозом  река  обмелела, то  брод был
глубоким  лишь на  протяжении трех  - пяти  туазов, и  в этом  месте лошади
должны  были  двигаться  вплавь,  а потом  взбираться  на  противоположный,
довольно обрывистый  берег. С  нашей стороны вода доходила  лошадям лишь до
брюха. Многие  кавалеристы из  наших неустрашимых поляков  по нескольку раз
переправлялись через реку в обоих направлениях и оттеснили небольшие группы
казаков,  которые бродили  на  противоположном берегу,  но начали  стрелять
только  тогда, когда  они  отступили за  болота. Несколько  позже аванпосты
дивизии Домбровского  вместе с несколькими стрелками,  пехотными отрядами и
гусарами  имели  небольшое  столкновение  с казаками  из  дивизии  Чаплица,
которые засели в деревне Брили.

Тем  временем  продолжалась деятельная  работа  над изготовлением  мостовых
сооружений,  начатая   генералом  Корбино,   и  одновременно  заготовлялись
материалы для  наводки двух мостов: одного -  для артиллерии, другого - для
пехоты.   Короткие   демонстрации  продолжались   по   всей  линии.   Армия
сосредоточивалась и направлялась на Веселово. Корпус герцога Реджио перешел
мосты еще  до наступления  ночи. Генерал Домбровский был  ранен в небольшом
столкновении, которое имела его дивизия с дивизией Чаплица. 3 и 5-й корпуса
(Нея  и  Понятовского) перешли  Березину  ночью,  чтобы поддержать  герцога
Реджио,  который, как  мы  думали, должен  был подвергнуться  ожесточенному
нападению Чичагова.

Император провел весь день на месте постройки мостов. Своим присутствием он
подбодрял   саперов   и    понтонеров,   которые   работали   с   подлинным
самоотвержением и  каждую минуту  должны были влезать в  воду, чтобы чинить
мост, построенный почти из щепок и ломавшийся под тяжестью каждого лафета и
каждого  взвода. Император  проехал  по болотам  противоположного берега  и
тщательно обследовал после полудня эту местность. Он возвратился в Студянку
поздно ночью и ночевал там 26-го.

27-го с  раннего утра он  отправился к мостам. Войска  переходили через них
медленно.  Чтобы не  прерывать передвижения  войск и артиллерии,  был отдан
приказ  задерживать   одиночек  и  маркитантов,  которые   легко  могли  бы
проскользнуть в  промежутки между  воинскими частями. Веселово  кишело ими.
Гвардия  и обозы  перешли  через Березину  днем  27-го и  заняли позиции  в
Брилях, на противоположном берегу.

Тем  временем  герцог Беллюнский,  который  прикрывал наш  маневр, занял  в
полдень позиции перед

Веселовым,  поставив  там  дивизии  Дэндельса и  Жирара;  дивизия  Партуно,
которую он  оставил у Борисова, должна была подойти  к нему ночью. Мы никак
не  могли понять  бездеятельности  адмирала Чичагова,  который, по  приказу
Кутузова,  направился  к  другому  пункту. Не  более  понятной  была нам  и
медлительность  Витгенштейна,  следовавшего за  герцогом Беллюнским.  Каким
образом Чичагов,  который видел,  что наше движение в  течение последних 36
часов  приняло  особенные размеры,  не  сжег или  не разрушил  борисовского
моста,  чтобы  быть спокойным  насчет  этого  пункта? Каким  образом он  не
поспешил со своими 80 орудиями, чтобы разгромить нашу переправу? Выжидал ли
он Витгенштейна?  Или с ним соединился Кутузов?  Маневрировал ли он в нашем
тылу?  Мы  терялись в  догадках,  и  надо признаться,  что  для этого  были
основания.

Прежде  чем  направить  обозы  через болота,  я  сам  обследовал утром  все
проходы. Если  бы мороз,  ослабевший за последние три  дня, не возобновился
накануне  с прежней  силой,  то не  удалось бы  спасти ни  одного пушечного
лафета,  так как  почва здесь  был топкая  и тряслась под  ногами. Зарядные
ящики,  ехавшие последними,  завязли  в болоте,  хотя мы  все  время меняли
дорогу,  когда растрескивалась  или проваливалась смерзшаяся  твердая корка
травы, служившая  нам как бы мостом через  болото. Колеса, не находя больше
точки опоры,  проваливались в бездонную трясину.  Нужны были все упорство и
вся сообразительность людей, стоявших  во главе обозов, чтобы выкарабкаться
из этих опасных мест.  Можно сказать, что судьба никогда в такой степени не
благоприятствовала императору, как в течение этих двух дней, ибо если бы не
суровые   морозы,  то  ему   не  удалось   бы  спасти  ни   одной  повозки.

Император  осмотрел  днем  позиции  в Брилях  и  дорогу,  ведущую оттуда  в
Борисов,  а  потом вернулся  в  Веселово, чтобы  осмотреть позиции  герцога
Беллюнского. Его величество лично наблюдал за переходом гвардии [234] через
Березину  и  вернулся  в  Брили очень  поздно;  в  этой скверной  деревушке
расположилась ставка. От  нескольких мародеров, которым удалось ускользнуть
от казаков,  мы узнали, что казаки появились  в Студянке во второй половине
дня  и  захватили там  отставших.  Император  решил, что  это был  авангард
Витгенштейна. Было ли его  движение согласовано с движением Чичагова, чтобы
атаковать нас  на обоих  берегах? Это значило бы  действовать с опозданием;
если  бы   не  ошибочный   маневр  генерала  Партуно,   вынудивший  герцога
Беллюнского  выжидать его, то  вся французская  армия могла бы  перейти уже
прошлой ночью через Березину.

Состояние кавалерии не позволяло нам посылать на разведку сильные отряды, и
мы   не   могли   раздобыть   точных  сведений   о   маневрах   неприятеля.

Хотя переправа  наших войск  через реку не  была до сих  пор потревожена ни
единым ружейным  выстрелом и хотя все обещало,  что она закончится столь же
удачно, внимание  императора было  приковано к дороге на  Камень. Именно на
этой дороге неприятель мог  остановить наше Движение и создать препятствия,
которые    было   бы    гораздо    труднее   преодолеть,    чем   Березину.

Утром  28-го[235]  аванпосты  герцога Реджио  были так  энергично атакованы
адмиралом Чичаговым, что 3-й  и 5-й корпуса должны были поддержать герцога.
Несколько  часов бой  шел с  переменным успехом.  Герцог Реджио  был ранен.
Император, который отправился на  место боя, тотчас же заменил его герцогом
Эльхингенским. Атака кирасиров, произведенная дивизией Думерка, решила дело
в нашу  пользу. 7-й полк,  находившийся в голове бригады  Беркейма, напал в
лесной  просеке на сомкнутую  пехотную колонну  русских и прорвал  ее ряды.
Возникший в результате беспорядок принудил русских отступить и оставить нам
более 1  500 человек пленными. Я  видел этих пленных; все  это были солдаты
молдавской армии.

Неудача  адмирала всецело  обратила бы  в нашу пользу  рискованную операцию
перехода  через  Березину, если  бы  не  одно из  тех  событий, которые  не
поддаются  никакому  учету,  потому  что  они  выходят  за  пределы  всякой
вероятности. Нет  никаких сомнении,  что оставшаяся на  другом берегу часть
армии перешла  бы реку  без всяких затруднений  и была бы  спасена, если бы
дивизия  Партуно, которая  оставалась в  Борисове и  должна была  подойти к
герцогу  Беллюнскому ночью,  не  ошиблась в  темноте дорогой  там,  где она
расходится  по  двум направлениям  -  на  Студянку и  на Веселово.  Генерал
Партуно  и  часть  офицеров  генерального штаба  думали,  что  они едут  по
правильной  дороге   и  их   ждет  впереди  герцог   Беллюнский;  с  полным
спокойствием они ехали впереди  дивизии, чтобы заранее обследовать позиции,
которые она  займет, как  вдруг они попали  прямо в объятия  русских и были
захвачены в плен. Неприятель, который был своевременно осведомлен об ошибке
этих офицеров  и о том, что  за ними следует их  дивизия, принял все нужные
меры,  чтобы  дать  им  спокойно  продвигаться  вперед.  Был  взят  в  плен
дивизионный  генерал;  сдалась  и  его  дивизия,  двумя  бригадами  которой
командовали генералы Ле Камюс  и Бланмон. Все это - подробности, которые мы
узнали потом, так как  в первый момент у нас называли глупостью и подлостью
то, что было лишь результатом рокового безрассудства.

Когда  ночью подошел  и  присоединился к  герцогу Беллюнскому  арьергардный
батальон этой дивизии, пошедший  по правильной дороге, так как он последним
оставил  Старый   Борисов,  беспокойство,  вызванное  запозданием  дивизии,
увеличилось  еще больше.  Батальон  ничего не  видел, ничего  не  слыхал, и
дорога на его пути  была свободной. Маршал не сомневался, что дивизия ночью
заблудилась,  но подойдет  к  нему днем.  Мы все  еще надеялись  увидеть ее
приближение,  и неизвестность,  в которой  мы пребывали,  рассеялась только
часам  к  девяти,  когда   мы  увидели  приготовления  к  атаке  в  корпусе
Витгенштейна,  занимавшем  со  вчерашнего  вечера  позиции  против  герцога
Беллюнского.

И все  же арьергардный батальон дошел до нас  без затруднений; мы ничего не
слышали;  дорога,  по  словам  возвратившейся  разведки,  по-прежнему  была
свободна. Никто не мог  представить себе, чтобы дивизия, доверенная опытным
генералам, могла  сдаться без  боя. Если даже генерал  Партуно был атакован
главной массой  войск Витгенштейна,  все равно ничто не  могло помешать ему
броситься со  своей пехотой и кавалерией к реке, так  как этот путь был еще
свободен.  Продолжал ли он  еще драться?  В таком случае  сражение, которое
должно  было сейчас  завязаться,  покажет ему,  что  мы его  ждем, и  будет
служить полезной для него диверсией.

Именно исходя  из этих  соображений, император, вместо  того чтобы ускорить
переправу  через  Березину,  которая  и  без  того  уже  задержалась  из-за
необходимости выждать  дивизию Партуно,  приказал некоторым войскам,  в том
числе части  гвардии, двинуться на выручку  герцога Беллюнского, у которого
часам к  11 завязалось ожесточенное сражение  с Витгенштейном, тогда как мы
на другом  берегу дрались с  Чичаговым. Император только к  часу дня узнал,
что дивизия  Партуно сдалась  неприятелю. Явный успех,  одержанный нами над
Чичаговым,  до некоторой  степени компенсировал  эту беду;  ставка всячески
старалась держать происшедшее в  секрете, по сообщила о сдаче Партуно штабу
герцога  Беллюнского,  которого  в   это  время  настойчиво  теснила  армия
Витгенштейна.  Бойцы дрались  самоотверженно и ожесточенно,  чтобы удержать
свои позиции  хотя бы до наступления ночи, но  в конце концов маршал должен
был решиться на переход  через Березину, чтобы спасти свой корпус от полной
гибели.

Нельзя даже отдаленно представить  себе, что делалось тогда в селе Веселове
и на том берегу Березины, кишевшем войсками, отставшими
французами-беженцами,  женщинами, детьми,  маркитантами, которые  не хотели
расстаться со  своими повозками и не имели  еще разрешения на переход через
реку, потому  что со вчерашнего вечера мосты  и другие переходы берегли для
дивизий  герцога Беллюнского  и  для войск,  назначенных на  его поддержку.
Император до  последнего момента надеялся, что  позиции удастся удержать до
ночи; это  спасло бы все. Но как только  было решено отступать, берег возле
Веселова  мгновенно  превратился в  арену  неописуемого  ужаса, отчаяния  и
гибели, особенно когда повторные  атаки русских против последних оставшихся
там корпусов прижали толпу  некомбаттантов к реке. Все устремились на мосты
[236],  и они не замедлили рухнуть - скорее  от беспорядка, чем от тяжести.
Французы  на другом берегу  были горестными  свидетелями этих сцен  ужаса и
жестокости, не  будучи в состоянии  прийти на помощь. Мы  потеряли тогда 10
тысяч человек.

Само собой разумеется, что  в отзывах о генерале Партуно, на которого можно
было  в значительной  мере возлагать  ответственность за это  несчастье, не
стеснялись.  Император, начальник  штаба,  маршалы, офицеры,  вся армия  не
находили  достаточно  суровых  слов  для его  осуждения.  "Его  небрежность
непростительна, - говорили в армии. - Капитуляция дивизии без боя - позор".
Кричали  о  трусости  Партуно и  сравнивали  его  поведение с  мужественной
решимостью герцога Эльхингенского.

- Д'Асса [237], видя  неминуемую смерть, - сказал  император, - воскликнул:
"Овернцы, ко  мне!" Если генералы не имеют  мужества драться, то они должны
предоставить дело  своим гренадерам. Барабанщик спас  бы своих товарищей от
бесчестья,  ударив  сигнал  к атаке.  Маркитантка  спасла  бы эту  дивизию,
крикнув:   "Спасайся,   кто    может",   вместо   того   чтобы   сдаваться.

Не  подлежит никакому  сомнению, что  мы не  только могли бы  перейти через
Березину до  неприятельского нападения, если бы  не капитуляция Партуно, но
это событие  оказало еще большее  и прискорбное влияние на  ход сражения: у
герцога Беллюнского было одной  дивизией меньше, и ему сильно нехватало ее,
чтобы удерживать и защищать свои позиции.

В то время как  эти события происходили на только что покинутом нами берегу
Березины, 1 и 4-й корпуса двигались на Камень. Императора очень успокаивала
уверенность,  что наше  движение  в этом  направлении не  встречает никаких
препятствий,  хотя ему  так легко  можно было  помешать, если  только сжечь
мосты; столь  же успокоительно  действовал на него и  успех, одержанный над
адмиралом  Чичаговым.  Это   была  компенсация  за  сегодняшние  несчастья.
Остававшиеся  еще позади  артиллерийские парки  и обозы также  двигались на
Камень.  Ставка  пробыла  в  Брилях  еще  28 ноября,  чтобы  проследить  за
реорганизацией пострадавших корпусов и поднять дух войск, на которые сильно
подействовали все эти события.

На  следующий   день,  то  есть  29-го,   император  отправился  в  Камень.

Около   полудня  там   показался  отряд  генерала   Ланского,  отправленный
Чичаговым. Он осадил дом [238], в котором находились герцог Реджио, генерал
Легран,  несколько  других  генералов, раненые  офицеры  и  два фурьера  из
императорского  обоза.  Они собрали  своих  денщиков  и нескольких  солдат,
которые заняли  подступы к  дому, и этой горсти  храбрецов было достаточно,
чтобы  отразить  отряд  казаков. Не  будучи  в  состоянии захватить  людей,
находившихся  в доме,  Ланской подверг  его артиллерийскому  обстрелу. Двое
людей, стоявших  подле герцога Реджио, были  ранены. Когда подошла головная
часть нашей колонны, русские прекратили свои попытки.

Дорога,  начиная в  полулье от Брилей  и на  расстоянии не менее  двух лье,
представляла собою  насыпь, устроенную на таком  топком болоте, что большая
часть  ее проходила  по деревянным  мостам, причем  два из них  были длиною
около  четверти  лье.  Очень много  других  мостов  было переброшено  через
небольшие ручьи, пересекающие болота  на каждом шагу. Каким образом русский
генерал не  обратил внимания на это  обстоятельство, которым так легко было
воспользоваться,  чтобы  создать  препятствие  для  нас?  Шести  казаков  с
факелами  было бы  достаточно, чтобы  отнять у  нас этот  путь отступления.

От  императора не  ускользнуло ни  одно из  тех соображений,  которые могла
внушить  ему  эта  непредусмотрительность  врага.  Но он  лишь  еще  больше
возмущался  непредусмотрительностью   генерала  Партуно,  которая,  как  он
говорил, обошлась нам так  дорого, между тем как легко было бы спасти все и
превратить  переход через  Березину  в одну  из прекраснейших  и славнейших
операций, осуществлявшихся когда-либо на войне. Он говорил еще, что русские
генералы не  произвели до  сих пор ни  одной подлинно военной  операции, ни
одного  удачного маневра, который  не был  бы им указан  их правительством;
Витгенштейн, которого во время  операций на Двине он считал самым твердым и
самым  способным из  них, потерял  все в  его глазах из-за  своих ошибочных
маневров, своей нерешительности и намеренной медлительности своих операций,
объяснявшейся нежеланием встретиться с  нами без адмирала Чичагова. Начиная
с Полоцка  император твердил, что мы  должны считать себя счастливыми, если
при тех  обстоятельствах, в  которых мы оказались, нам  не приходится иметь
дело с более талантливыми противниками.

При вечернем  переезде из Брилей в Камень кладь  на двух отставших мулах из
императорского обоза, когда погонщик ненадолго отлучился, была разграблена;
грабители  не  знали, чьи  это  мулы.  Я отмечаю  этот незначительпый  факт
потому,  что,  несмотря  на  всеобщую деморализацию,  он  был  единственным
происшествием такого  рода за все время  кампании. Преданность императору и
почтение к нему были столь велики, что не только на имущество его двора, по
даже  на вещи  его  слуг никогда  не  было посягательств;  во время  нашего
длительного  отступления не  раздавалось ни  единого слова  ропота. Военные
умирали на дорогах, но ни от одного из них я не слышал никакой жалобы, а на
мои наблюдения  можно положиться, потому  что начиная от Вереи  я все время
шел пешком  то рядом с императором,  то впереди или позади  него, но всегда
без шинели, в расшитой треуголке, среди других офицеров в мундирах; если бы
солдат хотел выразить свое  неудовольствие, то он, конечно, высказал бы его
скорее  генералу  в расшитом  мундире,  чем  кому бы  то  ни было  другому.
Признаюсь,  меня часто  поражала эта  стойкость несчастных  солдат, которые
мерзли или умирали на дорогах, ибо они были лишены всего необходимого, и не
я один восторгался ими.

Из Каменя мы переехали  в Плещаницы, где ставка ночевала 30-го. На Березине
погибло много  наших одиночек и отставших,  которые прежде опустошали все и
лишали наших храбрецов, остававшихся  под своими знаменами, всего, что было
им так  необходимо. Но мы не выиграли от этого  ровно ничего, так как после
переправы  корпуса снова  начали таять  на наших  глазах и  стали возникать
новые банды  отставших. 1-й  корпус существовал только  в лице знаменосцев,
нескольких  офицеров  и  доблестных  унтер-офицеров, не  покидавших  своего
маршала. О 4-м корпусе мало сказать, что численность его сократилась, а 3-й
корпус, который  так доблестно дрался против  молдавской армии, после этого
сражения  растаял  более чем  наполовину.  Польские части  находились не  в
лучшем  положении.  Наша кавалерия,  если  не  считать гвардейских  частей,
состояла  только  из  отставших, банды  которых  наводняли  деревни по  обе
стороны от дороги, хотя  казаки и крестьяне вели против них жестокую войну.
Голод, желание  поесть и  укрыться где-нибудь от морозов  были сильнее, чем
страх перед всеми опасностями.

Недуг  охватил  также и  корпус  герцога Реджио,  соединившийся с  корпусом
герцога  Эльхингенского, и  даже дивизии герцога  Беллюнского, составлявшие
наш арьергард.

Перед  нами  расстилалась местность;  опустошенная  отставшими и  войсками,
которые  прошли  здесь раньше;  не  было никаких  складов, никакой  раздачи
пайков: при таких печальных условиях дезорганизация, являвшаяся результатом
дурных  примеров и  крайне  острой нужды,  захватывала даже  те  войска, на
которые император рассчитывал,  чтобы прикрыть отступление и реорганизовать
московскую армию.

Рота, организовавшаяся  из кавалерийских  офицеров с генералами  в качестве
командиров, также  рассеялась через несколько дней,