низация
не двигается вперед, администрация обладает скудными ресурсами, и, наконец,
страна дает мало".

Сообщение об  успехе, который одержал над  русскими князь Шварценберг[131],
оживило надежды императора.

-  Это  дает, -  сказал  он,  - жизнь  союзу.  Эхо этой  пушки прозвучит  в
Петербурге, в  тронном зале моего брата  Александра. Это хороший пример для
пруссаков. В них проснется, быть может, дух чести.

Он спросил меня, хорошо  ли известен князь Шварценберг в Петербурге, связан
ли  он с  горячими  головами петербургского  двора. Он  приказал немедленно
выдать  ему вторично  сумму  в 500  тысяч  франков на  секретные расходы  и
поручил князю Невшательскому послать чек на эту сумму.

24-го  император приказал  просить  в Вене  о почетных  наградах  для этого
корпуса независимо от обычного производства по службе.

В Дорогобуже император жил в большой усадьбе - нечто вроде замка, стоявшего
на  возвышенности.  Там нашли  немного  муки.  Это была  тем более  удачная
находка,  что неприятель ничего  не оставил  в Смоленске, а  первых запасов
продовольствия,  которые  мы  добыли,  едва  хватило бы  на  покрытие  нужд
госпиталей  и на  текущие потребности.  Несколько корпусов получили  хлеб в
Дорогобуже, - от этого они уже отвыкли! Там же, в Дорогобуже, были получены
сообщения, подтверждающие,  что Александр приехал в  Москву 24 июля; первые
сведения об этом и притом неполные мы получили только после нашего прибытия
в Смоленск.  Мы узнали  теперь, что он  созвал дворянство и  купечество, не
скрыл  того   положения,  в  котором  находится   государство,  и  запросил
подкреплений у  всех губернии. Московская губерния  предложила ему 80 тысяч
человек, а  другие -  в соответствующей пропорции;  Малороссия выставила 18
тысяч казаков;  частные лица выставили целые  батальоны, эскадроны и роты с
полным   снаряжением.  Чтобы   придать   этому  ополчению   национальный  и
религиозный характер, митрополит Платон вручил императору чудотворный образ
св.  Сергия,  который   император  передал  московскому  ополчению;  против
французов  проповедывали священный  поход. Мы  узнали также,  что император
Александр послал  из Полоцка в Петербург  великого князя Константина, чтобы
успокоить умы  и ускорить рекрутские наборы, а  также для того, чтобы ничто
не  мешало отныне генералу  Барклаю, на  которого таким путем  взвалили всю
ответственность за события.

Хотя  император  Наполеон,  оставив на  Немане  герцога  Беллюнского[132] ,
покинул  Витебск  с  намерением  остаться  в  Смоленске,  он  решил  теперь
двинуться вперед  и послал  из Дорогобужа герцогу  Беллюнскому распоряжение
направиться в Смоленск. Вскоре  герцогу были посланы и подробные инструкции
об  оказании в  случае надобности  поддержки корпусам,  которые до  тех пор
прикрывали  наш  фланг,  в  частности  корпус маршала  Сен-Сира  на  Двине.

После   Дорогобужа  армия   двигалась   почти  одной   колонной:  кавалерия
Неаполитанского  короля, гвардия,  1-й  корпус и  корпус маршала  Нея  - по
дороге, поляки - справа, вице-король - слева.

Мы находились  на самой высокой  русской возвышенности - на  той, где берет
свое начало  Волга, впадающая в Каспийское  море, Днепр, впадающий в Черное
море, и  Западная Двина, впадающая в  Балтийское море. Пески после перехода
через  Днепр  утомляли армию  и  артиллерию,  но так  как подозревали,  что
Барклай намерен  дать сражение, и продолжали еще  верить в это, войска были
сконцентрированы  до  пределов возможного.  В  бою под  Валутиной горой  мы
захватили  нескольких   пленных;  при  преследовании   пленных  не  удалось
захватить; не удалось также захватить ни одной повозки. Русские отступали в
порядке  и не  оставляли ни  одного раненого.  Жители следовали  за армией;
деревни опустели. Несчастный город  Дорогобуж, который русские оставили нам
нетронутым,  загорелся  от костров  наших  бивуаков, расположенных  слишком
близко  от жилых  домов. Многие деревни  в эти  дни постигла та  же участь.
Пожар Смоленска,  устроенный русскими,  ожесточил наших солдат,  впрочем, у
нас и так было мало порядка.

27-го  главная квартира переехала  в маленький  замок в Славково,  28-го во
второй  половине  дня  -  в  Рыбки;  оттуда  по  приказу  императора  князь
Невшательский   послал  письмо   генералу  Барклаю,   воспользовавшись  как
предлогом отсылкой Орлова, прибывшего  к нам в качестве парламентера, чтобы
осведомиться о генерале Тучкове, который был захвачен в плен во время одной
из схваток в Валутинском лесу[133].

Император, которому  хотелось завязать переговоры, -  этого он желал больше
всего, - воспользовался случаем, чтобы вставить в письмо несколько любезных
слов, предназначенных  для императора Александра.  Он старался подчеркнуть,
что  не  питает  никакой  личной вражды,  что  эта  война является  всецело
политической, а поэтому ничто не помешает в любой момент прийти к взаимному
соглашению.

Молчание,   хранимое    петербургским   правительством   и   даже   русским
главнокомандующим после  поездки Балашева, император объяснял  тем, что ему
приписывают  враждебность,  которая  якобы  побудит его  отвергнуть  всякое
предложение и  всякое соглашение,  не построенное на  основе восстановления
Польши  и отторжения  этой  части России.  Император часто  говорил  в этом
смысле  князю   Невшательскому.  Со   мной  он  говорил   об  этом  дважды.

- Александр прекрасно видит,  что его генералы делают только глупости и что
он губит свою страну;  но он предался в руки англичан, а лондонский кабинет
подстрекает  дворянство  и  мешает  ему прийти  к  соглашению  с нами.  Его
убеждают,  что я  хочу отнять  у него  все его  польские провинции,  что он
получит мир лишь этой  ценой, а он не может заключить такой мир, потому что
если  он уступит,  то  русские дворяне,  которые все  владеют  поместьями в
Польше, через год задушат  его, как его отца. Напрасно он не доверится мне,
так  как я  не хочу  ему зла;  пойду даже  на жертвы,  чтобы спасти  его из
затруднительного положения.  Если бы не  этот страх, он написал  бы мне, он
послал  бы  ко  мне  кого-нибудь, ибо  он  не  заинтересован  в том,  чтобы
продолжать эту войну.

В  одном из  разговоров,  происходивших в  Смоленске, император  прибавил к
этому:

- Я тоже не  заинтересован в том, чтобы продолжать войну, так как поляки не
в состоянии поддержать эту  борьбу; наборы не осуществляются; они не делают
ровно ничего ради собственного  дела; ежедневно они просят денег, а в Литве
из-за оккупации России у  них есть только бумажные деньги. Поляки хотели бы
получить Галицию;  что им  за беда, если  я поссорюсь с  Австрией? Я ожидал
большего от обещанных ими преданности и усердия. Я не хочу разорять Францию
ради них. Если бы  Александр послал мне какое-нибудь доверенное лицо, то мы
быстро пришли бы к  соглашению. Никогда он не получит таких хороших условий
и  никогда  у него  не  будет лучшего  случая.  Я придаю  Польше не  больше
значения, чем чему-либо другому. Есть много способов уладить дело. Пусть он
выскажется  против  Англии,  и тогда  все  уладится.  Турки заключили  мир.
Андреосси не  сумел помешать его  ратификации[134]. Бернадот  забыл, что он
родился  французом,  он вступил  в  союз  с русскими [135] . Эта  ошибочная
политика будет  поставлена ему в  вину; из-за этого в  один прекрасный день
его свергнут. Неслыханная вещь: две державы, которые должны потребовать все
обратно   у  русских,   являются  их   союзниками  как  раз   тогда,  когда
представляется прекрасный случай вновь завоевать потерянное. Никогда больше
не  представится  такой  случай. Армия,  стоявшая  в  Финляндии, пойдет  на
подкрепление  Витгенштейна. Армией,  находившейся в Молдавии,  Россия также
сможет располагать, потому что  турки не переходят от мира к наступательной
войне  с  такой  быстротою,  чтобы  нельзя было  своевременно  заметить  их
наступление. Министерство иностранных дел должно было обеспечить мне шведов
и турок,  но никто  теперь не умеет  делать политику. Мне не  служат; я сам
должен  делать  все.  Франция   вечно  будет  упрекать  в  этом  Маре.  Эта
бездарность причиняет  мне большой  вред. Это расстраивает все.  Кто мог бы
ожидать,  что эти  государства будут  действовать против  своих собственных
интересов? Их политика была такой очевидной, их путь был начертан так ясно!

Я напомнил  его величеству,  что герцог Бассано не  мог отправить Андреосси
без его распоряжения, а что касается Швеции, то его требование о соблюдении
континентальной   системы,  захват   шведских  кораблей  и   в  особенности
разоружение  полков,  отосланных  затем  в  качестве  пленных  во  Францию,
оскорбили  самолюбие этой  в высшей  степени гордой нации.  Эти рассуждения
вызвали  досаду  императора, который  выразил  ее в  своих обычных  словах.

-  Вы ничего не  смыслите в делах,  вы не  понимаете, - таковы  были слова,
положившие конец этому разговору.

Новые сведения  о неприятеле побудили императора  выехать вечером. 29-го мы
были  в  Вязьме, где  к  его  величеству явился  Лористон. Император  долго
беседовал с  ним. Назавтра, как только  мы выступили, император сказал мне:

- Ну,  Коленкур, так вы говорили, что ваш  друг Александр не хотел воевать?

- Ваше величество получили доказательство этому, - ответил я, - в то время,
когда он  заключил мир  с Турцией; много  других событий, как  мне кажется,
подтвердили   то,   что   я   имел  честь   говорить   вашему   величеству.

-  Лористон говорит  иначе, -  возразил император.  - Александр  может быть
доволен тем,  что завел  дело так далеко.  Его священный город  сожжен; его
страна  находится  в хорошеньком  состоянии.  Ему  лучше было  бы прийти  к
соглашению. Он предпочел еще  раз предаться в руки англичан. Восстановят ли
они  ему его  сожженные города?  Лористон говорит, что  император Александр
давно уже вел переговоры с англичанами.

- Но не в  мое время, государь, - ответил я, - так как он конфисковал у них
80 кораблей,  часть из них  продана, а часть еще  находится под секвестром.

-  Вас   провели,  господин  обер-шталмейстер,  -   возразил  император,  -
любезности вскружили вам голову.

- Если бы мне было позволено поставить под сомнение то, что утверждает ваше
величество,  то  я вновь  сказал  бы,  что, по  моему убеждению,  император
Александр начал переговоры с англичанами лишь после того, как прозвучал наш
первый пушечный  выстрел. Дата  мира с турками, дата  соглашения с Англией,
действительная  конфискация  английских судов,  в  которой ваше  величество
хотите сомневаться, - все  эти факты выяснятся со временем и послужат в мое
оправдание.  Не  пройдет  и шести  месяцев  как  ваше величество  воздадите
должное моей искренности.

Император воспользовался этим случаем,  чтобы вновь заговорить о Турции и о
Швеции. Он  говорил с раздражением против  герцога Бассано, которого считал
виновным в том, что  эти державы не сотрудничают с нами. Он соглашался, что
дата заключения  мира между Россией и Турцией  может говорить в пользу моих
утверждений.

- Но, - прибавил  он с иронией, - ваш друг Александр не делается от этого в
меньшей степени  византийцем и  фальшивым человеком. Впрочем, я  на него не
сержусь. Мне даже обидно  за него, что его страна так страдает. Когда можно
будет поговорить  друг с другом, мы  быстро придем к соглашению,  так как я
веду против  пего только политическую войну,  и есть много способов уладить
дело так, чтобы русские  не остались слишком недовольны и не убили его, как
его отца.

Неприятель не  оставлял за собою ни  одного человека, разрушал свои склады,
сжигал свои казенные здания и даже большие частные дома. Многие думали, что
пожары  в  городах,  местечках,  в  которые мы  входили,  были  результатом
беспорядков как  в нашем авангарде, так и  в казачьем арьергарде; я первый,
признаюсь,  разделял  это мнение,  не  понимая, какой  был русским  интерес
уничтожать все  здания гражданских учреждений и  даже частные дома, которые
не могли сослужить нам  большую службу. Император, которому многие говорили
об  этих пожарах,  приказал  моему брату  взять на  следующий  день большой
гвардейский отряд, поближе подойти  к неприятелю и вступить в Вязьму, когда
там еще будет неприятельский  арьергард, чтобы лично установить, что именно
происходит  и  действительно  ли русские  поджигают.  Он  дал ему  указание
поддерживать порядок.

Неприятельский   арьергард  занимал   свои   позиции,  но   после  довольно
оживленного  боя  эвакуировал  их.  Отряд  моего  брата  вступил  в  Вязьму
вперемежку с егерями. Город уже горел в нескольких пунктах. Брат мой видел,
как казаки  зажигают горючие  материалы, и нашел эти  материалы в различных
местах, где пожар начался  до того, как из города ушли последние казаки. Он
пустил в ход наши  войска, чтобы локализовать пожар. Все усердно взялись за
дело, и удалось спасти несколько домов, зерно, муку, водку. В первый момент
все это  было спасено  от разграбления. Но ненадолго.  На основе показаний,
полученных  от  некоторых  жителей  города,  оставшихся в  своих  домах,  в
частности  от  одного в  высшей  степени  толкового пекаря-подмастерья,  мы
убедились, что  все меры для поджога  и распространения пожара были приняты
казачьим отрядом арьергарда задолго до нашего прихода, и поджог был сделан,
как только показались наши  войска. Действительно, в разных домах, особенно
в тех, где имелось продовольствие, оказались горючие материалы, методически
приготовленные   и   разложенные   для   поджога.   Словом,   мы   получили
доказательство  того,  что  в данном  случае  имело  место выполнение  мер,
предписанных  свыше и  подготовленных  заранее, -  доказательство, подобное
тем, какие мы уже имели раньше и получали впоследствии.

Эти факты, о которых  сообщали уже раньше некоторые жители других городов и
местечек, но которым мы отказывались верить, подтверждались затем на каждом
шагу. Все были поражены,  и император в такой же мере, как и армия, хотя он
и делал  вид, что смеется над  этим новым типом войны.  Он часто в беседе с
нами шутил над людьми,  которые, по его выражению, сжигали свои дома, чтобы
не дать нам переночевать  там одну ночь. Он хотел предотвратить порождаемые
этим  страшным   приемом  борьбы   серьезные  опасения  о   последствиях  и
продолжительности войны, во время которой неприятель с самого начала шел на
такие жертвы. Император, несомненно, размышлял об этом в том же духе, как и
мы, но не делал вывода из своих размышлений.

Несмотря на эти пожары, головные части после Дорогобужа в изобилии находили
продовольствие, водку и даже  вино. Печальная картина ужасного разрушения в
меньшей  степени действовала  на  людей, которым  удавалось наполнить  свой
желудок  и у  которых  были хорошо  упакованные ранцы  и  хорошо снабженные
маркитантские лавочки. Мы испытывали столько нужд, столько лишений, мы были
так  истомлены,  Россия  показалась  нам такой  неприступной  страной,  что
термометр чувств, Мнений и  размышлений очень многих людей надо было искать
в их желудке.

В Польше мы испытывали  недостаток во всем; в Витебске с большими трудами и
заботами удавалось раздобыть кое-какую  пищу попроще; в Смоленске, когда мы
рыскали по  деревням, мы  находили нескошенный урожай,  зерно, муку, фураж,
даже скот,  но ни капли водки,  ни капли вина. После  Дорогобужа все было в
огне,  но  в складах  и  погребах  были прекрасные,  иногда, пожалуй,  даже
роскошные запасы. В домах  быстро находили многочисленные тайники, где было
спрятано в изобилии все что угодно. Солдаты занимались мародерством; нельзя
было  этому противодействовать,  так как  им не  раздавали пайков, да  и не
могли раздавать,  ибо жили изо дня в день  и совершали переходы без обозов.
Большинство  солдат  устраивалось   хорошо,  пожалуй,  даже  очень  хорошо.
Роскошное убранство домов, их  обширные размеры и внутреннее расположение -
все говорило  о том, что близко находится  большая столица. И солдаты снова
сделались неутомимыми.

Неаполитанский  король,   командовавший  авангардом,  часто  делал  дневные
переходы в  10 и  12 лье. Люди  не покидали седла  с трех часов  утра до 10
часов  вечера. Солнце,  почти  не сходившее  с неба,  заставляло императора
забывать,  что  сутки  имеют   только  24  часа.  Авангард  был  подкреплен
карабинерами  и кирасирами; лошади,  как и  люди, были изнурены;  мы теряли
очень  много лошадей;  дороги были  покрыты конскими трупами,  но император
каждый день, каждый миг лелеял мечту настигнуть врага. Любою ценою он хотел
добыть  пленных;  это   было  единственным  средством  получить  какие-либо
сведения о  русской армии, так  как их нельзя было  получить через шпионов,
сразу переставших приносить нам  какую-либо пользу, как только мы очутились
в России.  Перспектива кнута и Сибири  замораживала пыл наиболее искусных и
наиболее  бесстрашных   из  них;  к   этому  присоединялась  действительная
трудность  проникновения  в  страну,  а  в особенности  в  армию.  Сведения
получались  только  через Вильно.  Прямым  путем не  доходило ничего.  Наши
переходы  были  слишком большими  и  быстрыми, а  наша слишком  истомленная
кавалерия не  могла высылать  разведочные отряды и  даже фланговые патрули.
Таким образом,  император чаще всего не знал, что  происходит в двух лье от
него.  Но какую  бы  цену ни  придавали  захвату пленных,  захватить их  не
удавалось. Сторожевое охранение у казаков было лучше, чем у нас; их лошади,
пользовавшиеся лучшим  уходом, чем наши, оказывались  более выносливыми при
атаке, казаки нападали только при удобном случае и никогда не ввязывались в
бой.

К  концу  дня наши  лошади  уставали  обычно до  такой  степени, что  самое
ничтожное столкновение  стоило нам нескольких храбрецов,  так как их лошади
отставали.  Когда наши  эскадроны  отходили, то  можно было  наблюдать, как
солдаты спешиваются  в разгаре  схватки и тянут  своих лошадей за  собой, а
иные  вынуждены   даже  покинуть   лошадей  и  спасаться   пешим  порядком.

Князь  Невшательский, графы Дюронель  и де  Лобо, а также  некоторые другие
доблестные  люди, находившиеся  в окружении императора,  постоянно рисовали
перед  ним  картину  происходящего  и  уговаривали  его  беречь  остающиеся
средства, раз  уж он хотел, по  его словам, во что  бы то ни стало добиться
сражения или  идти на Москву. Император  слушал нас, но, одержимый надеждой
получить  завтра то,  чего он  не мог  добиться сегодня, помимо  своей воли
увлекался все дальше и делал 12 лье, хотя сам имел в виду сделать только 5.
Как и всех, его удивляло это отступление 100-тысячной армии, при котором не
оставалось ни одного отставшего,  ни одной повозки. На 10 лье кругом нельзя
было  найти  какую-нибудь лошадь  для  проводника.  Нам приходилось  сажать
проводников  на  наших лошадей;  часто  даже не  удавалось найти  человека,
который  служил  бы  проводником  императору. Бывало,  что  один  и тот  же
проводник  вел нас  три-четыре  дня подряд  и в  конце концов  оказывался в
районе, который  он знал не лучше  нас. Авангард был в  таком же положении.

В  то время  как  мы следовали  за русской  армией,  не будучи  в состоянии
раздобыть  хотя  бы  самые  ничтожные  сведения  о  ее  передвижениях,  там
происходила большая  перемена. Генерал  Кутузов[136],  который под влиянием
русского дворянства был назначен  главнокомандующим, 29-го прибыл к армии в
Царево-Займище, между Гжатском и  Вязьмой, а император Наполеон еще не знал
об этом.

Подкрепления прибывали  в русскую  армию со всех сторон,  и Милорадович как
раз  в это  время  присоединился к  главным силам.  В  Петербурге, как  и в
Москве,  раздавались воинственные  клики и  призывы к истреблению  врага, а
император  Наполеон   лелеял  мечту,  что  его   мирные  слова  приведут  к
переговорам.  Мы угрожали  древней столице;  священный город был  сожжен, и
французы заняли его; мы  были у врат Гжатска, а император Александр, в свое
время