одного
лье  от Ошмян.  Штаб маршевого  полка и  эскадрон гвардейских  уланов будут
размещены на этапах между Сморгонью и Ошмянами.

Неаполитанцы,  которые  ночевали сегодня  ночью  между  Вильно и  Ошмянами,
поместят 100 всадников в Медниках и 100 в Румжишках.

Генерал ван  Хогендорп остановит  там, где он его  встретит, маршевый полк,
который  должен  прибыть  6-го  в  Вильно,  и прикажет  ему  поставить  100
всадников  на  полдороге в  Ковно.  Он  распорядится, чтобы  в Вильно  были
наготове    60   человек    эскорта   и   почтовые    лошади,   необходимые
обер-шталмейстеру  от  Сморгони до  района  за  Вильковишками. Генерал  ван
Хогендорп немедленно возвратится в Вильно и передаст герцогу Бассано, чтобы
он тотчас же отправился к императору в Сморгонь.

Император поедет с герцогом Винченцским в экипаже его величества; впереди -
г-н Вонсович,  сзади -  придворный лакей; обер-церемониймейстер  граф Лобо,
один  придворный  лакей  и  один рабочий  -  в  коляске;  барон  Фэн[242] ,
придворный лакей Констан, хранитель  портфеля и один канцелярский служитель
- в коляске.

Обер-шталмейстер   предупредит   Неаполитанского   короля,  вице-короля   и
маршалов, чтобы они явились к семи часам в ставку.

Он получит от начальника штаба ордер на поездку в Париж со своим секретарем
Рейневалем, своими курьерами и своими слугами".

После этого император вновь  повторил то, что уже говорил утром в Бенице, а
именно, что он получил  добрые вести от герцога Тарентского[243], что князь
Шварценберг движется  вперед, что  дивизия Луазона насчитывает  очень много
людей, что в Вильно прибыло много полков, а на Немане находятся другие, что
виленские  и  даже  ковенские склады  хорошо  снабжены,  и солдаты,  обретя
продовольствие и  одежду, в ближайшее же время  возвратятся в свои ряды. Он
не сомневался, что конец  лишений будет означать также и конец отступления.

Так  как  и  вчера  и в  предыдущие  дни  я  пытался разъяснить  императору
действительное положение  вещей, как я его понимал, то  я слушал его на сей
раз,   не   отвечая.   Явно   недовольный  моим   молчанием,   он   сказал:

- Почему вы не отвечаете? Какого же мнения держитесь вы?

- Я  сомневаюсь, государь,  что Неман прекратит беспорядок  и вновь соберет
армию. Надо  было бы все свежие войска послать в  тот пункт, где, по мнению
вашего величества, действительно можно будет остановиться и занять позиции,
ибо контакт  с нашими  бандами дезорганизует также  и эти войска  и погубит
все.

-   Значит,  по   вашему   мнению,  надо   было  бы   эвакуировать  Вильно?

- Вне всякого сомнения, государь, и как можно скорее.

- Вы  смеетесь надо мной. Русские  не в состоянии подойти  туда в настоящий
момент, и  вы знаете так же хорошо, как и  я, что нашим отставшим наплевать
на казаков.

Император считал, что в  одну неделю он соберет в Вильно для отпора русским
больше сил, чем могли  бы русские собрать за целый месяц. Он уже видел, как
Польша вооружает всех своих крестьян, чтобы прогнать казаков, а французская
армия вырастает втрое, так как она найдет пропитание и одежду и уже подошла
к своим подкреплениям, тогда  как русские от своих подкреплений отдалились.
Как и  в Москве,  император упорно не  хотел признавать, что  русские лучше
переносят свой  климат, чем  мы. Он уже  видел, как наши  зимние квартиры и
даже  наши аванпосты  прикрываются  приспособившимися к  климату конными  и
пешими поляками, ожесточенно защищающими свою родину и свои очаги. Он видел
даже, как наша пехота, лишь только она поест досыта, будет презирать морозы
и  еще  до  истечения  двух  недель  далеко  прогонит  казаков.  Император,
по-видимому,  искренне верил  в  это, и  если мне  не удалось  изменить его
взгляды, откровенно высказывая противоположные  мнения, то во всяком случае
он не  проявлял недовольства  моими словами, так как  долго разговаривал со
мной на эту тему.

Князь Невшательский был немало  огорчен тем, что остается, хотя император и
дал  ему в качестве  начальника Неаполитанского  короля, как он  сам хотел.
Мысль  о том,  что,  оставаясь в  армии, он  может  принести действительную
пользу  императору и  что  для поддержания  общего единства  нужен человек,
повиноваться которому  все привыкли, несколько утешала  его, так как он был
искренне  предан  и  привязан  к  императору.  Он  понимал  при  этом,  что
встретятся многообразные  трудности при попытках вновь  собрать армию, - не
потому,  чтобы  отсутствовали  свежие  войска, так  как  имел  еще в  своем
распоряжении  и  такие  войска, и  гвардию,  являвшуюся  хорошим ядром,  но
потому,  что   отъезд  императора,  который  он   считал,  впрочем,  срочно
необходимым, послужит для многих предлогом к беспорядку, могущему довершить
дезорганизацию.  Но,  по существу,  он  был  все же  далек  от того,  чтобы
предвидеть то,  что случилось. хотя корпуса на  Двине, и в частности корпус
герцога    Беллюнского,    единственный,    сохранивший    еще    некоторую
организованность, таяли с каждым днем.

Один  за  другим  в ставку  явились  Неаполитанский  король, вице-король  и
маршалы: герцоги Эльхингенский,  Тревизский, Истрийский, Данцигский и князь
Экмюльский; не было только герцога Беллюнского, командовавшего арьергардом.
Они образовали  нечто вроде  совещания, которому император  объявил о своем
решении отправиться в Париж.  Он сделал вид, что передает этот проект на их
рассмотрение,  и  все  единогласно  заявили,  что  он  должен  ехать.  Были
высказаны все  те доводы, которые мы  заранее обсуждали при наших различных
разговорах между  собой, все те мотивы,  которые должны были обосновать это
важное политическое решение.  Император передал каждому предназначенные для
него приказания.  Генерал Лористон должен был  отправиться в Варшаву, чтобы
организовать оборону  Польши и собрать там  все войска, которыми можно было
располагать;  генерал  Рапп  должен  был  отправиться  в Данциг,  и  т.  д.

---------------------------------------------------------------------------

                                 ГЛАВА VII

                      В САНЯХ С ИМПЕРАТОРОМ НАПОЛЕОНОМ

                           ОТ СМОРГОНИ ДО ВАРШАВЫ

Отъезд. -  Первые этапы.  - Император пересаживается  из экипажа в  сани. -
Разговоры  с императором;  война  с Россией;  страх, внушаемый  Наполеоном;
континентальный блок;  Англия, Россия, мир; Польша,  Пруссия; снова Англия;
война  в  Испании; испанские  колонии;  Годой;  испанский царствующий  дом;
Талейран;  герцог  Энгиенский;  герцог Бассано.  -  Пултуск.  - Прибытие  в
Варшаву.



Ровно в 10 часова  вечера[244] император сел вместе со мною в своей дормез;
милейший  Вонсович  поехал  верхом рядом  с  экипажем;  Рустан и  берейторы
Фагальд и Амодрю тоже были верхом: один из них выехал вперед, чтобы заранее
заказать почтовых лошадей в  Ошмянах. Герцог Фриульский и граф Лобо выехали
через некоторое время вслед за нами в коляске; в другой поехали барон Фэн и
Констан.  Все было  так хорошо  налажено и  держалось в таком  секрете, что
никто  не  подозревал ни  о  чем; за  исключением обер-церемониймейстера  и
барона Фэна, даже сами  путешественники узнали о предстоящей поездке лишь в
половине  восьмого,  то  есть  тогда  же,  когда об  этом  узнали  маршалы.

Император  приехал в  Ошмяны  около полуночи.  Со второй  половины  дня там
стояли на позициях дивизия  Луазона и отряд неаполитанской кавалерии. Мороз
был очень сильный. Наши части были уверены в своей безопасности, думая, что
их прикрывает  армия; позиции  были выбраны неудачно,  сторожевое охранение
тоже было  плохое; дивизия разместилась в  самом городе. Все попрятались по
домам,  стараясь   укрыться  от   жесточайшего  мороза.  Один   из  русских
партизанских   начальников [245]   воспользовался  этой   беззаботностью  и
незадолго до прибытия императора устроил вместе с казаками и гусарами налет
на  город;  результатом  этого  налета  были  несколько  убитых  часовых  и
несколько человек, захваченных в плен. Ружейная пальба из всех домов вскоре
принудила  русских  отступить, и  они  заняли позиции  на возвышенности  за
городом, откуда  в течение  некоторого времени обстреливали  его из орудий.
Император прибыл  в Ошмяны как раз в это  время. Ван Хогендорп, который вез
продиктованные императором приказы, и  даже почтовый курьер приехали только
что   перед   нами.  Нам   пришлось   ожидать   лошадей  и   неаполитанцев.

Несколько мгновений император колебался, не подождать ли до следующего дня.
Коляска, выехавшая  вслед за нами, еще не  прибыла. Мы устроили нечто вроде
совещания, чтобы  решить, не следует ли  послать несколько пехотных отрядов
на  разведку  дороги  на  тот  случай,  если  русские  ее  заняли,  но  эта
предосторожность  все равно  была бы  уже запоздалой  и могла бы  лишь дать
знать неприятелю  об отъезде императора, о  чем пока еще никто  не знал. Мы
решили  поэтому выслать  на дорогу  небольшой авангард  из числа  первых же
прибывших неаполитанцев;  они сели на  коней, а вслед за  ними мы отправили
отдельно   друг  от   друга  два   других  авангардных   отряда.  Остальные
неаполитанцы были  разделены на две группы:  одна должна была ехать впереди
нас, а другая - следовать за нами. Было отдано распоряжение, чтобы верховые
лошади  императора, следовавшие  за нами  от Сморгони, сопровождали  нас до
Медников.  Мороз  крепчал, и  лошади  нашего  эскорта не  в состоянии  были
передвигаться. Когда мы прибыли  на почтовую станцию, от всех наших отрядов
оставалось не больше 15  человек, а когда мы приближались к Вильно, их было
только восемь,  считая в  том числе генерала  [246] и  нескольких офицеров.

На расстоянии одного лье от Вильно нас встретил на рассвете герцог Бассано;
он  сел с  императором,  а я  покинул дормез;  так  как император  не хотел
заезжать  в город,  то  я поехал  вперед в  коляске герцога  Бассано, чтобы
передать  приказы императора  виленскому правительству и  сделать последние
необходимые распоряжения по поводу  нашего путешествия. Хорошо, что я лично
отправился в  Вильно, так  как ван Хогендорп  только что туда  прибыл и ему
пришлось будить  людей, проведших ночь на  балу у герцога Бассано; понятно,
что он еще не  успел ничего приготовить. Итак, в то время как один мерзли и
умирали, другие  танцевали на  балах! Жители Вильно  далеко не представляли
себе ни нашего положения,  ни того, что произошло, ни того, что должно было
случиться.  Мне с  трудом  удалось набрать  десяток людей  для  эскорта. На
почтовой  станции  не  было лошадей.  Мне  пришлось  взять лошадей  герцога
Бассано,  на  которых  мы  ехали  до  второй  почтовой  станции.  Никто  не
подозревал, что император был так близко.

Император менял  лошадей в  предместье. Я прибыл туда  почти одновременно с
ним, и мы тотчас  же отправились в путь. В Вильно я купил сапоги на меховой
подкладке  для  всех  участников  нашего  путешествия, и  потом,  когда  мы
встречались в Париже, они  не раз благодарили меня за это, так как без этой
предосторожности каждый, наверное, приехал бы домой с отмороженными ногами.
Терцог Фриульский  и граф Лобо прибыли  в предместье как раз  в тот момент,
когда  мы  выезжали  оттуда.  Неаполитанцы,  оставшиеся  в  нашем  эскорте,
отморозили себе  руки и ноги. Их командира я  застал, когда он прижимал обе
руки  к печке;  он думал  таким путем  смягчить острую  боль, и  мне стоило
большого труда  разъяснить ему,  что так он  рискует погубить свои  руки, и
заставить его  выйти наружу, чтобы  растереть руки снегом; но  это до такой
степени  увеличило  его  муки,   что  он  не  в  состоянии  был  продолжать
растирание.

Так  как  больше  не  было  лошадей,  за  которыми надо  было  бы  смотреть
Вонсовичу,  и так  как он  очень устал,  то он  устроился на  козлах нашего
экипажа.  Мы  приехали  в  Ковно  за  два  часа  до  рассвета.  Курьер  уже
распорядился протопить  в харчевне,  содержимой поваром-итальянцем, который
обосновался  здесь,  когда армия  проходила  через  Ковно при  наступлении.
Подаваемые им  кушанья показались нам превосходными,  потому что в харчевне
было тепло. Хороший хлеб,  дичь, стол, стулья, скатерть - от всего этого мы
уже отвыкли.  Во время отступления приличный  стол был только у императора,
то есть  у него было всегда столовое белье, белый  хлеб, его обычное вино -
шамбертен, хорошее  прованское масло, говядина или  баранина, рис, бобы или
чечевица (его любимые овощи).

Обер-церемониймейстер  и граф  Лобо нагнали  нас здесь.  Не помню,  чтобы я
когда-либо до  такой степени  страдал от холода,  как во время  переезда от
Вильно  до  Ковно.  Термометр показывал  больше  20  градусов мороза.  Хотя
император был  закутан в шерстяные шарфы  и хорошую шубу, обут  в сапоги па
меховой подкладке  и, кроме  того, укрывал ноги медвежьей  полостью, он так
жаловался на  холод, что я  должен был укрыть его  половиной моей медвежьей
шубы. Дыхание  замерзало у нас на  устах и оседало льдинками  под носом, на
бровях  и  на  ресницах.  Сукно, которым  был  обит  экипаж, в  особенности
наверху,  куда   стремился  выдыхаемый  нами  воздух,   покрылось  инеем  и
отвердело. Когда  мы приехали в Ковно,  император стучал зубами; можно было
подумать, что он простудился.

В  Румжишках мы  встретили маршевый  полк. Во  время переезда от  Вильно до
Ковно император  снова обсуждал вопрос, ехать  ли, как он собирался раньше,
прямо через Кенигсберг. Если вследствие какого-нибудь инцидента его узнают,
то благоразумно  ли было бы ехать через всю  Пруссию? Коменданты были у нас
там во  всех крепостях, но  войск, за исключением маршевых  полков, не было
никаких.

С другой  стороны, снегу было столько, что  мы могли сильно запоздать, если
бы  ехали по  малонаезженной  дороге, на  которой  нет к  тому же  почтовых
станций.  Эти соображения  заставили нас  усомниться, стоит ли  ехать через
герцогство  Варшавское,  хотя  этот  путь  в других  отношениях  был  более
безопасным.  Так или  иначе, если  мы не  хотели запаздывать, надо  было на
что-нибудь  решиться, чтобы  своевременно  заказать лошадей.  Снова взвесив
преимущества  и  недостатки  обоих маршрутов,  мы  в  конце концов  приняли
решение. Я говорю "мы",  потому что император не высказывал своего мнения и
непременно хотел, чтобы вопрос решал я; должен признаться, что это было мне
весьма  неприятно;  мне казалось,  что  я  принимаю на  себя очень  большую
ответственность.  Я выбрал  наудачу  дорогу через  Кенигсберг, с  тем чтобы
переменить  направление  в  Мариамполе,   если  окажется,  что  по  дорогам
герцогства Варшавского ехать можно.

Фагальд был  послан вперед в  Гумбиннен. Не без труда  перебрались мы через
почти остроконечную  возвышенность, на которую надо  подниматься при выезде
из

Ковно в  направлении на  Мариамполь. Нам пришлось выйти  из экипажа. Лошади
падали  и  спотыкались  на  каждом  шагу;  экипаж  несколько  раз  чуть  не
скатывался вниз и не  опрокинулся в овраг. Мы подталкивали колеса. Наконец,
мы  добрались  до  Мариамполя.  Я  посоветовался  со  смотрителем  почтовой
станции,  славным человеком,  очень  старательным и  заботливым. Он  уверял
меня, что дороги герцогства находятся в сносном состоянии, и если он выйдет
на два  часа раньше  нас, то он  берется организовать нам  подставы на всем
пути  до  Варшавы через  Августово.  Желая  встретить на  пути эстафеты  из
Франции, император склонялся отчасти в пользу кенигсбергской дороги, но так
как  он по-прежнему  предоставлял выбор  мне, то  я не колебался.  Я послал
Фагальду распоряжение догнать нас  в Познани и отправил смотрителя почтовой
станции вперед по варшавской дороге, чтобы тот заказал везде лошадей на мое
имя вплоть до Пултуска,  где он должен был нас ожидать. Он видел императора
прежде и  узнал его,  когда мы приехали,  но обещал мне  не произносить его
имени и  сдержал свое слово. Император  говорил с ним, и  это привело его в
восторг.

Мы выехали через час после него, и повсюду нас ожидали крестьянские лошади.
Наш экипаж  был на колесах; так как у нас не  было времени поставить его на
полозья,  то  он  не мог  пробираться  сквозь  высоко вздымавшиеся  повсюду
сугробы,   тогда  как   сани   почтовых  курьеров   мчались  по   ним.  Мне
посчастливилось на первом же перекладном пункте найти сани с крытым верхом,
и это было большой удачей, так как императору не терпелось приехать в Париж
поскорее. Дворянин,  которому принадлежали эти сани,  охотно уступил их мне
за несколько  наполеондоров; мы с императором  уселись в них и предоставили
покинутый экипаж  заботам придворного  лакея, который ехал  с нами, отважно
примостившись  на  запятках.  Император  так  спешил, что  мы  едва  успели
переложить из экипажа в  сани оружие и шубы; места в санях было очень мало,
и императору пришлось отказаться  даже от своего несессера, который был так
нужен ему. Сидеть императору было неудобно, прислоняться к спинке еще более
неудобно,  закрывался возок  плохо, а  в то  же время  император -  лишь бы
только приехать поскорее - отказался от всех тех удобств, которые позволяют
вытерпеть длительное путешествие.

Начиная с этого момента  ехать нам было гораздо легче: более того, мы ехали
быстро. Обер-церемониймейстер, который нагнал  нас еще в Мариамполе, отстал
от  нас в  четверти лье  от города,  и больше  мы не  видели уже  ни одного
экипажа и ни одного  из тех лиц, которые выехали из Сморгони с императором.

Как только мы оказались  в пределах герцогства Варшавского, император очень
повеселел и  не переставал говорить об армии и  о Париже. Он не сомневался,
что армия останется в Вильно, и никоим образом не хотел признавать, что она
понесла огромные потери.

- В Вильно, - говорил он, - имеются хорошие продовольственные запасы, и там
все снова придет в  порядок. В Вильно больше средств, чем нужно, чтобы дать
отпор  неприятелю; так  как русские  изнурены не  меньше нас и  страдают от
холода,  как и  мы, то  они перейдут  па зимние квартиры.  Появляться будут
только   казаки.  Приказы   и  инструкции,  оставленные   герцогу  Бассано,
предусматривают   все  и   исцелят  все   неудачи;  герцог   полагается  на
благородство  Шварценберга  и  считает,  что  он  отстоит  свои  позиции  и
герцогство  Варшавское. Бассано  написал ему,  а также  в Вену и  в Берлин.

Император  беспокоился  лишь о  том  впечатлении,  которое произведут  наши
неудачи на  оба двора  - венский и  берлинский, но его  возвращение в Париж
должно  было   вновь  укрепить   его  политическое  господство   в  Европе.

- Наши бедствия, -  сказал он, - произведут во Франции большую сенсацию, но
мой    приезд    уравновесит   неприятные    результаты   этой    сенсации.

Он  рассчитывал   воспользоваться  своим  проездом   через  Варшаву,  чтобы
наэлектризовать поляков.

-  Если  они хотят  быть  нацией,  - говорил  он,  - то  они все  поголовно
поднимутся  против своих врагов.  Тогда я  вооружусь, чтобы защитить  их. Я
смогу  затем сделать  Австрии  те уступки,  которых  она так  желает, и  мы
провозгласим  тогда восстановление  Польши. Австрия более  заинтересована в
этом, чем  я, потому что она  находится ближе, чем я,  к русскому исполину.
Если же  поляки не выполнят своего  долга, то для Франции  и для всего мира
вопрос  упрощается, так  как  тогда легко  будет заключить  мир  с Россией.

Он  тешил себя надеждой  (или старался  убедить меня), что  все европейские
правительства, и даже те. которые наиболее тяготятся могуществом Франции, в
высшей  степени заинтересованы  в том,  чтобы не позволить  казакам перейти
через Неман.

Я откровенно возражал императору:

-  Если кого-нибудь  боятся, то  именно вашего величества;  ваше величество
являетесь  предметом всеобщего  беспокойства, которое мешает  видеть другие
опасности. Правительства боятся всемирной монархии. Другие династии боятся,
чтобы  их место не  заняла ваша  династия, проникшая уже  повсюду. Интересы
всей   Германии  страдают