впервые  надо  создать все.  Я  уже  много
занимался   вопросом  о   разных  улучшениях,   и  по   моему  распоряжению
министерство внутренних  дел собрало  наиболее существенные данные  на этот
счет. Через десять лет меня будут благословлять столь же горячо, как теперь
меня, быть может, ненавидят.  Торговые круги в некоторых приморских городах
столь  эгоистичны, что  становятся  несправедливыми. Они  хотят непрестанно
зарабатывать; что им за беда, если другие терпят ущерб. Что бы ни говорили,
но  это  я создал  промышленность  во  Франции. Еще  несколько лет  упорной
настойчивости,  еще  несколько бивуаков,  а  потом Марсель  и Бордо  быстро
нагонят те миллионы, которые они сейчас упустили.

Так  как кофе  и  супа пришлось  ожидать, то  император,  разомлевший после
мороза вблизи  разгорающегося огня, задремал. Я  воспользовался этим, чтобы
взяться  за свои  записи. Проснувшись,  он быстро проглотил  свои невкусные
блюда, и мы снова сели в сани. Хотя снег был по колено, император по дороге
посетил  укрепления в  Серадзе и  варшавском предместье Праге.  Мы всячески
отряхивались от  снега, прежде чем снова забраться  в нашу клетку; я говорю
"клетку",  потому что ветхое  сооружение, в  котором мы ехали,  имело форму
клетки.  Стояли такие  морозы, и  мы были  так счастливы, что  нашли способ
продвигаться вперед,  несмотря на  глубокий снег, что  тщеславие императора
проснулось только  у ворот Варшавы. Выйдя из саней и  ступив на мост, мы не
могли не предаться смиренным  размышлениям по поводу скромного экипажа царя
царей. Это  был старый  ящик когда-то красного цвета,  который поставили на
полозья;  он  имел  четыре   окна,  или,  точнее,  четыре  оконных  стекла,
вставленных  в  источенные червями,  очень  плохо  задвигавшиеся рамы.  Эта
развалина, на  три четверти сгнившая, разъезжалась  по всем швам и свободно
пропускала  ветер  и  снег; мне  приходилось  каждую  секунду очищать  наше
помещение  от  снега,  чтобы  не  промокнуть,  когда он  растает  на  наших
сиденьях.

---------------------------------------------------------------------------

                                 ГЛАВА VIII

                      В САНЯХ С ИМПЕРАТОРОМ НАПОЛЕОНОМ

                               ПОСЛЕ ВАРШАВЫ

В Варшаве. - Де Прадт. - Польские министры. - Отъезд из Варшавы. - Кутно. -
Разговоры  с  императором:  Англия;  внутренние дела  империи;  министры  -
Камбасерес, Фуше, Годен, Фонтан.  - Познань. - Разговор о Кларке. - Глогау.
- Бунцлау.



Все наши неприятности не мешали императору быть очень веселым. Казалось, он
был в  восторге от  того, что находится  в Варшаве, и  очень интересовался,
узнают ли его. Я  думаю, что он не был бы недоволен, если бы кто-нибудь его
узнал, так как он  шел по городу пешком, и мы вновь уселись в наши скромные
сани лишь после того, как прошли через городскую площадь. Было так холодно,
что  люди, которые  могли греться  дома, не  разгуливали по улицам,  и шуба
императора,  крытая  зеленым бархатом  и  с  золотыми бранденбурами,  могла
привлечь внимание лишь нескольких скромных прохожих, которые гораздо больше
торопились поскорее добраться до дома и до печки, чем узнать имена и звания
путешественников,  костюм  которых  невольно  бросался  в  глаза.  Прохожие
оборачивались, глядя  на нас, но не останавливались.  К тому же было трудно
узнать императора,  так как  меховая шапка закрывала ему  половину лица. Мы
остановились  в  Саксонской  гостинице, куда  прибыли  часов  в 11;  Амодрю
опередил нас  лишь на очень короткое время.  Я немедленно послал человека к
генеральному директору почты, чтобы  заказать до Глогау лошадей для герцога
Виченцского: по-прежнему  знатным путешественником  был я, а  император был
моим секретарем г-ном де Рейневалем.

Устроив  императора  возле  плохо горевшего  камина  в  одном из  помещений
нижнего этажа  в глубине  двора, я отправился  к нашему послу,  который жил
неподалеку - в Саксонском дворце. При входе я встретил одного из секретарей
посольства, де  Рюминьи, который был в  свое время при мне  в Петербурге, и
эта встреча  меня очень обрадовала.  Он доложил обо мне  послу, который был
немало удивлен,  когда увидел меня, и,  я думаю, был столь  же удивлен моим
костюмом; но  он еще больше был поражен и не  хотел верить ни своим глазам,
ни своим  ушам, когда я  ему объявил, что император  находится в Саксонской
гостинице и вызывает его к себе.

-   Император!  -   несколько  раз   с  великим  изумлением   повторил  он.

Потом, придя в себя, он спросил:

-  Как   вы  оказались   здесь,  герцог?  Как   чувствует  себя  император?

Таковы были первые вопросы г-на де Прадта.

- Император  едет в Париж. Мы оставили армию  в Сморгони; она, должно быть,
заняла позиции в Вильно.

-   Императору   было   бы   лучше   здесь,   чем   на   постоялом   дворе.

-   Он   хочет   оставаться   инкогнито;   мы  тотчас   же   едем   дальше.

-   Не  хотите   ли  вы   закусить,  герцог,  немного   бульону,  например?

- Я  буду завтракать с императором  в гостинице. А вы  пошлите туда бутылку
бургундского вина. Его величество предпочитает это вино; так как он не имел
его   в  дороге,  то   будет  очень   доволен,  если  получит   его  здесь.

-   В   добром   ли   здоровье   император?  В   каком   состоянии   армия?

- Армия  в печальном  состоянии - она  терпит нужду, голод  и холод. Только
одна гвардия еще сохранилась в целости.

- Но герцог Бассано говорит только о победах...

-  Действительно, мы побили  русских во  всех сражениях, даже  при переходе
через  Березину,  где у  них  было взято  1600  пленных; я  сам их  считал.

- Герцог Бассано сделал из этой цифры 6 тысяч...

- Во  всяком случае мы  побили русских, которые должны  были раздавить нас.

-  Но зачем  делать из  этого 6  тысяч и  писать послу, которому  при таких
серьезных  обстоятельствах необходимо  знать правду,  писать то,  что пишут
редактору "Монитора"?

- Какое  значение имеет  число пленных, когда  все равно нельзя  их увести?

- Кто же этому мешает?

- Когда  наши собственные солдаты умирают от голода  и когда ими усеяна вся
дорога, то как мы будем кормить пленных?

- Велики ли наши потери?

-  Слишком велики,  - ответил  я с  глубоким вздохом. -  Таковы результаты,
вполне  достойные  вдохновителей  этой   войны.  Какое  это  было  безумие!

-  Никто не  был  ее вдохновителем.  Никто не  обманывал  императора насчет
печальных  результатов,  но какое  это  имеет значение?  Сейчас вам  вполне
воздают должное, герцог. Известно,  что вы сделали все, чтобы помешать этой
войне. Я  тоже не побоялся вызвать  недовольство императора и разъяснял ему
его  положение,  а  также  то  состояние,  в котором  находится  Польша.  Я
беспрестанно пишу герцогу Бассано, но он все время отвечает мне сообщениями
о  победах,  которые не  обманывают  здесь никого...  Польша разорена.  Она
раздавлена.

Я прервал  разговор, покинув посла, чтобы  тот мог переменить свой утренний
костюм, и  вернулся к  императору. Император ждал  де Прадта с  тем большим
нетерпением, что  он был недоволен  им и спешил поскорей  показать ему это.
Начиная  от Серадзя  император  беспрестанно твердил  мне  одно и  то же  о
Прадте;  он  тем более  раздражался,  что рассчитывал  вскоре его  увидеть.
Именно  из-за своего  недовольства  он не  остановился у  посла, как  я ему
предлагал, что было бы  более удобно и более приличествовало бы случаю, так
как   император   был   намерен   принять   нескольких   членов   польского
правительства.

-  Я  не хочу,  -  говорил он,  -  останавливаться у  человека, которого  я
собираюсь  уволить.  Я имею  слишком  много оснований  жаловаться на  него.

Я умалчиваю обо всем  том, что император прибавлял к этому и часто повторял
затем в  своем раздражении против де  Прадта. Он обвинял его  в скупости, в
недостатке   такта,  в   неправильном  руководстве   общественным  мнением.

- Он испортил все мои дела своим бездельничаньем, - говорил император, - он
болтает, как  учитель гимназии, и это все.  Да, частенько я чувствовал, как
мне не хватает здесь Талейрана.

Как  раз в  тот  момент, когда  император произносил  эти  последние слова,
появился  наш  посол.  Император  принял  его холодно.  Де  Прадт  волнуясь
приблизился к  императору и спросил, как он себя  чувствует. В его тоне был
оттенок участия.  Но, как мне показалось, из-за  этого тона его слова имели
еще меньший успех. Император,  который предпочитал бы, чтобы его порицали и
даже критиковали, но отнюдь не жалели, был особенно мало расположен терпеть
участливый тон со стороны  человека, против которого был так раздражен, тем
паче что де Прадт  своим тоном ставил себя, пожалуй, на слишком равную ногу
с ним. Де Прадт, заметив производимое им впечатление, стал более сдержанным
и холодным.  Эти взаимные чувства  показали мне, что я  окажу услугу послу,
если  избавлю  его  от  свидетеля  и  дам  ему  возможность  объясняться  с
императором с  глазу на  глаз; я поэтому  вышел. По таким  же самым мотивам
император хотел,  чтобы при  разговоре присутствовало третье  лицо, так как
тогда  объяснения были  бы более  неприятны для  де Прадта; он  сказал мне,
чтобы  я остался,  но когда я  заметил ему,  что мне надо  отдать кое-какие
распоряжения  и  купить шубу,  чтобы  потеплее  укрывать его  в дороге,  он
позволил  мне  удалиться и  поручил  мне  вызвать к  нему графа  Станислава
Потоцкого  [286]  и министра  финансов, а  затем приготовить все,  чтобы мы
могли  вскоре  же  уехать,  и немедленно  возвратиться.  Я  купил шубу  для
императора, который  сильно страдал от холода по  ночам, хотя я и прикрывал
его  половиной моей  шубы, из-за чего  мерз сам  и, кроме того,  должен был
сидеть в очень неудобной позе.

Распорядившись,  чтобы обед  был готов  пораньше, я возвратился  в комнату,
соседнюю с  той, где  находился император, чтобы  послать корреспонденцию в
Вильно  и отправить  берейтора,  который должен  был ехать  впереди  нас до
Познани. Так как дверь,  разделявшая эти две комнаты, закрывалась плохо, то
я  не  мог  не  слышать, как  император  предъявляет  своему  послу все  те
обвинения против  него, которые он мне уже  перечислял. В заключение он ему
сказал,  что ни  его тон,  ни его поведение  и вообще  ничто в нем  не было
французским. Император упрекал его  в том, что он составляет планы кампании
и  разыгрывает из  себя военного, ничего  в этом  не смысля; он  должен был
ограничиться  политикой и  своими  церковными службами,  так как  император
послал его в Варшаву для того, чтобы он там с честью представлял Францию, а
не для того, чтобы  он делал там сбережения и копил себе состояние, которое
было бы  ему и так обеспечено,  если бы он служил  как следует, но он делал
только глупости.

Де  Прадт старался  оправдаться,  ссылался на  свою преданность  и  на свое
усердие, говорил,  что сожалеет, если он  ошибался, и заявлял, что старался
действовать как  можно лучше.  Он защищал герцогство  Варшавское и говорил,
что оно не виновато, если не сделало для успеха русского похода всего того,
чего  хотел  император.  Он  перечислял принесенные  герцогством  жертвы  и
выставленные им вооруженные силы, которые он определял более чем в 80 тысяч
человек. Он  подчеркивал, что  в Польше все  разорены, что в  стране нельзя
найти ни гроша и  надо оказать ей денежную помощь, если мы хотим что-нибудь
получить  от  нее. Чем  больше  де  Прадт защищался,  тем больше  император
сердился.  Он   возлагал  на   него  ответственность  за   те  неисчислимые
последствия,  к которым  могло  привести его  небрежное отношение  к набору
войск, и  добавил, что даже  из представленного самим де  Прадтом отчета он
видит,  что он  создал себе  глупую популярность,  а между тем  такой умный
человек, как он, должен  был бы и сам понимать и уметь внушить полякам, что
продолжать  борьбу, не  давая  средств на  доведение ее  до  конца, значило
вредить самим себе.

Император  позвал  меня:  по-видимому,   посол  ему  надоел.  И  жестами  и
пожиманием плеч он показывал  это столь ясно, что я был сконфужен не менее,
чем его "пациент", который сидел, как на иголках. Я хотел оказать услугу им
обоим, а потому вышел на минуту, а затем вернулся и доложил императору, что
обед готов; но он  тем временем снова начал перечислять свои обвинения и то
с ожесточением, то с  холодным презрением продолжал этот перечень, но вдруг
остановился посреди  фразы, заметив на камине  какую-то карточку. Он быстро
схватил ее,  написал на ней несколько  слов и передал мне.  Тем временем де
Прадт старался сказать несколько  слов в свое оправдание и сваливал вину на
всех других представителей французской  администрации, на которых он, как и
на наших генералов, очень жаловался, причем, как мне казалось, жалобы его в
некоторых отношениях были не лишены основания.

Эта критика  военных действий  еще более раздражала  императора, который не
позволил  де Прадту  критиковать даже  операции Шварценберга.  Что касается
корпусов, находившихся  вблизи границ  герцогства, то император  одобрял их
операции отнюдь  не больше  де Прадта, но,  как он сказал потом,  он не мог
позволить всякому  аббату рассуждать об этом.  Император говорил об обороне
герцогства и  считал, что  ее легко обеспечить  при помощи набора,  а посол
считал, что  герцогство открыто  для неприятельских ударов  и находится под
большой угрозой.  В своих рассуждениях император  все время исходил из того
предположения,  что   армия  удержится  на  позициях   в  Вильно,  а  князь
Шварценберг  сделает  все,  что  должен.  Император  утверждал,  что  будет
прикрывать  и  защищать  герцогство  Варшавское  при  помощи  контингентов,
набранных  в Польше,  или  при помощи  всеобщего ополчения.  Он  хотел даже
прикрывать зимние  квартиры своих армий при  помощи польских казаков; он не
переставал говорить  о них, но за  отсутствием денег их даже  не собрали на
сборных пунктах.

Разговор  принял такой  оборот, что  в нем  не было уже  ничего неприятного
лично для  де Прадта, и посол,  воодушевившись, очевидно, военными спорами,
не без  основания, как  мне казалось, хотя,  пожалуй, слишком назидательным
тоном  возражал против  тех положений,  которые император  высказывал тоном
хозяина, желающего,  чтобы тот, кто не  согласен, молчал. Он даже, кажется,
позволил  себе несколько  более  решительные возражения  против императора,
который допускал это только  при беседах с глазу на глаз. Он видел спасение
только лишь в том, чего у нас уже не было: в хорошо организованных и хорошо
оплачиваемых армиях; он уверял,  что без денег нельзя надеяться получить от
герцогства ни единого человека, ни единой лошади.

- Чего же поляки хотят? - с живостью возразил император. - Ведь именно ради
них идет борьба, ради  них я израсходовал мою казну. Если они сами не хотят
сделать  ничего для  своего  дела, то  не к  чему так  воодушевляться идеей
восстановления Польши, как они это делают.

- Они хотят быть пруссаками, - ответил посол.

- Почему не русскими? - возмущенно возразил император.

Он повернулся  к де Прадту спиной и велел ему  прийти через полчаса с двумя
вызванными к императору польскими министрами.

После ухода де Прадта император долго и ожесточенно громил его, обвиняя его
(как он только что  сказал ему) в том, что он боится русских, в том, что он
в течение всей кампании скорее пугал, чем успокаивал поляков, и погубил все
наше дело в Польше.

- Немедленно исполните приказ,  который я вам дал, - резким тоном сказал он
мне.

Под  именем  приказа  он  разумел те  несколько  слов,  которые написал  на
карточке  и передал  мне в  присутствии де  Прадта: "Сообщите Маре,  что из
страха перед  русскими архиепископ Малинский, потерял  голову; пусть он его
уволит и поручит дела кому-нибудь другому".

Карточка  лежала у  меня  в кармане.  Я продолжал  ходить с  императором по
комнате, не отвечая ему и не выполняя его приказания.

Видя,  что он  молчит, я  напомнил ему,  что обед  уже давно стынет;  он не
обратил на  это внимания и снова повторил  мне приказание. Немного погодя я
высказал  мысль,  что  такая  перемена  произведет  дурное  впечатление  на
варшавский правительственный совет.

- Если де Прадт, как это думает ваше величество, ухаживал за его членами, -
сказал я императору, -  то в теперешний трудный момент он будет им особенно
приятен. Нет  никаких препятствий к тому, чтобы  оставить его на этом посту
еще некоторое время. Он постарается исправить свои ошибки, а обстоятельства
будут подогревать его рвение. Он будет действовать даже лучше, чем кто-либо
другой. А иначе он станет говорить, что вы его сместили за защиту интересов
герцогства, и это произведет дурное впечатление.

Император  в ответ  перечислил различные  приказания, которые в  свое время
герцог Бассано должен был  посылать де Прадту по поводу наборов. Он долго и
подробно говорил  затем о средствах, переданных  в распоряжение де Прадта и
герцогства Варшавского, и в заключение сказал:

-  Вы напишите  Бассано  из Познани.  Идем обедать,  чтобы  успеть повидать
министров перед отъездом.

Чтобы  император  не  переменил  своего решения,  я  на  его глазах  бросил
карточку в огонь. Император был озабочен делами и спешил повидать министров
и отправиться  в путь, а потому обед длился недолго,  хотя мы были не очень
сыты после чашки кофе в Пултуске.

- Дела кормят, а  недовольство насыщает, этот аббат разозлил меня, - сказал
император. - Какой нахал!

Император хорошо принял министров, явившихся в сопровождении де Прадта. Они
заговорили с императором об  опасностях, которым он подвергался, и выразили
радость  по поводу  того, что  видят его  в добром  здоровье; уже  одно его
присутствие  было для  них гарантией лучшего  будущего и  т. д., и  т. д...
Император решительно  отрицал, что он мог подвергаться  какой бы то ни было
опасности.   Он   шутя   заметил,   что   отдых   существует   только   для
королей-лежебок, и  сказал, что ему  лишения идут впрок. Он  сказал им, что
армия у нас многочисленная  и еще насчитывает больше 150 тысяч человек, что
было приблизительно  верно. Русские, по его  словам, не могли устоять перед
нами. Он бил их  повсюду, даже на Березине. Это были уже не прежние солдаты
Эйлау и  Фридланда. Не  пройдет и трех  месяцев, как у него  будет такая же
многочисленная армия,  как та, с которой  он начинал кампанию. Его арсеналы
полны. У него есть  все, что нужно, чтобы собрать прекрасную армию и хорошо
снабдить ее. Из своего  кабинета в Тюильри он будет внушать больше почтения
Вене и Берлину, чем из своей ставки.

- У меня больше веса на моем троне в Тюильри, чем когда я нахожусь во главе
моей армии, - сказал он.

Он говорил затем о  Маренго и Эсслинге[287]; оба раза сражение было сначала
почти проиграно,  а через  два часа победа  отдавала Австрию в  его власть.

Я  вышел  в другую  комнату,  чтобы  проверить, все  ли  готово. Сани  были
запряжены и  стояли у  ворот. Я уплатил хозяину  гостиницы, отдал несколько
распоряжений и записал любопытный разговор, который только что слышал. Свой
разговор с послом, а также разговор императора с ним я записал после обеда,
когда император занимался своим  туалетом. Когда я снова мог прислушаться к
беседе, император  говорил, что его неудачи  объясняются только климатом, и
признавал,  что,  пожалуй,  слишком долго  оставался  в  Москве: он  послал
Лористона в русскую ставку  и думал, что мир будет заключен. Он сказал, что
армия будет  держаться на позициях в  Вильно, признал, что русские проявили
твердость  характера, а  также согласился,  что пожар Москвы  расстроил его
планы. Он настойчиво подчеркивал, что это сами русские сожгли свою столицу.

Император заявил затем, что  и нам необходимо показать твердость характера,
ибо,  когда  есть  эта   твердость,  большие  неудачи  делаются  источником
изумительных успехов. Он горячо говорил о необходимости наборов в Польше