и обещавшие
выход из  положения надежды,  лелея мечту, что  князь Шварценберг и  Рейнье
[224],  узнав о потере нами Минска, уже  выступили и изменили положение. Во
всяком  случае  он  считал, что  сосредоточение  под  Борисовом тех  войск,
которыми  он  располагал в  этом  районе  и которые,  наверное,  в связи  с
происходящими событиями собрались там вместе, надежным образом обеспечивает
отступление армии, которое теперь нельзя прерывать вплоть до Вильно. Он был
уверен, что  борисовский мост находится под  крепкой охраной. Этот мост был
важным пунктом. Уже давно  император приказал привести его в оборонительное
состояние, держал там войска, и, судя по тому, что он соблаговолил говорить
мне, а также князю Невшательскому, он думал, что может рассчитывать на этот
пункт.

Вечером, когда  император лег в постель,  он оставил у себя,  как это часто
бывало, графа Дарю и  Дюрока, чтобы поболтать с ними; он задремал, а Дарю и
Дюрок стали разговаривать между  собой, ожидая, пока император окончательно
заснет и  можно будет удалиться. Через  четверть часа император проснулся и
спросил их, о чем они говорят.

- Мы мечтали о воздушном шаре, - ответил Дарю.

- Для чего?

- Чтобы увезти ваше величество.

- Да,  положение довольно трудное. Вы, значит,  боитесь попасть под замок в
качестве военнопленных?

- Нет, не военнопленных,  потому что вашему величеству такой хорошей участи
не предоставят.

-  Положение  действительно серьезно.  Вопрос  осложняется. И  все же  если
начальники подадут  пример, то  я все еще  буду сильнее, чем  неприятель. У
меня больше, чем нужно,  сил, для того чтобы пройти по трупам русских, если
единственным препятствием будут их войска.

На  следующий  день  (23  ноября) государственная  канцелярия  сожгла  свои
бумаги; Дарю настаивал на этом, начиная с Гжатска, где мы начали уничтожать
свои обозы.

В три часа утра император послал за мной н заговорил о полученных им дурных
сообщениях:

-  Дело становится серьезным,  - сказал  он. Затем император  спросил меня,
достаточно  ли  крепок  мороз  для того,  чтобы  реки  и  озера замерзли  и
артиллерия могла бы пройти по льду.

-  Думаю,  что  нет,  по  крайней  мере  что  касается рек,  -  ответил  я.

-  Вы сами  не знаете,  что говорите;  ведь Ней  перешел Днепр по  льду без
пушек, а тогда было не так холодно, как сегодня. Морозы будут, и мы пройдем
через болота  Березины. Иначе пришлось  бы идти на прорыв  и делать большой
обход.  Сколько дней формированного  марша нужно  для того, чтобы  дойти до
Вилейки  или  до Глубокого?  Положение  может  сделаться критическим,  если
Кутузов правильно  сманеврировал, а Витгенштейн захочет  его поддержать или
соединиться  с  адмиралом. Эти  моряки  всюду приносят  мне несчастье.  Что
касается  Кутузова, то  он  воевать не  умеет. Когда  завязывается  бой, он
дерется  с  отвагой, но  он  ничего  не понимает  в  большой войне  [225] .

Затем   император   рассказал   мне  о   разговоре   с   Дарю  и   Дюроком.

- Их воздушный шар  отнюдь не был бы лишним, - сказал он шутя. - На сей раз
спасение только  в отваге.  Если мы перейдем  Березину, то я  буду хозяином
положения,  так как  двух свежих  корпусов, которые  находятся там,  и моей
гвардии достаточно  для того, чтобы побить  русских. Если пройти нельзя, то
мы  выкинем фокус.  Обсудите с Дюроком,  что можно  будет взять с  собой, в
случае если нам придется  прорываться не на дороге, а через поля без всяких
повозок. Надо заранее подготовиться на тот случай, если придется уничтожить
все, чтобы не оставлять  трофеев неприятелю. Я лучше буду до конца кампании
есть  руками,  чем оставлю  русским  хоть  одну вилку  с моей  монограммой.
Условьтесь  с   Дюроком  обо  всем,  что   касается  его  ведомства,  и  не
проговоритесь  никому.  Я говорил  об  этом только  с  ним и  с вами.  Надо
удостовериться, в хорошем ли  состоянии мое и ваше оружие, так как придется
драться.

Император коснулся  еще многих  других вопросов, обсуждая  свое положение и
проект своего отъезда во Францию.

Я  переговорил с  Дюроком, который  в свою  очередь рассказал мне  о беседе
императора  с ним  и Дарю.  Мы условились,  что отныне все  столующиеся при
императорском  дворе  будут сами  заботиться  о своих  бокалах, тарелках  и
остальных  предметах  столового прибора,  если  желают  пользоваться ими  и
дальше.  В  качестве  предлога   мы  решили  ссылаться  па  то,  что  мулы,
перевозившие    погребцы   со    столовыми    принадлежностями,   ослабели.

Хотя  мороз  был  еще  сильный,  но  небо было  покрыто  облаками,  грозила
оттепель, и  во всяком  случае мог пойти  снег. Больные замерзали  по ночам
возле бивуаков.  Так как  люди были небрежны,  а добывать фураж  и воду для
лошадей  было трудно, то  лошадей погибло  очень много. Мой  адъютант Жиру,
который после  своего ранения под Красным ехал  в моей коляске, умер ночью.
Он был без сознания в течение двух дней.

Из Толочина  мы переехали в Бобр, куда  прибыли 23-го. На дороге попадалось
еще больше издохших лошадей, чем при наших прежних переходах. Встречались и
человеческие трупы;  очень много их мы находили  на всех бивуаках; это были
трупы  людей,  задохшихся  в  дыму костров,  так  как,  продрогшие и  почти
окончательно замерзшие, они жались  слишком близко к кострам. Живые стонали
и не  могли тащиться дальше, одни - от слабости, другие  - потому что у них
были  отморожены  руки  и  ноги.  Это ужасное  зрелище  произвело  глубокое
впечатление  на всех.  Несчастных окоченевших  людей нельзя было  убедить в
том,  что  огонь грозит  им  смертью  и что  единственное  лекарство -  это
двигаться  и растирать  конечности  чем-нибудь сухим,  а еще  лучше снегом.
Когда император проезжал среди этой толпы несчастных, там не раздавалось ни
единого слова  ропота, ни  единого стона. Как  они были благородны  в своих
страданиях, эти  французы! Они обвиняли стихии,  но не упрекали славу![226]

Императору  не терпелось  поскорее соединиться  с корпусом  герцога Реджио,
который,  оправившись   от  своей   раны,  должен  был   вновь  вступить  в
командование  восемь  или  десять  дней  тому  назад;  ему  было  приказано
маневрировать с таким расчетом, чтобы расположиться эшелонами на Московской
дороге,  тогда  как  герцог   Беллюнский  должен  будет  дать  отпор  графу
Витгенштейну, соединив под своим командованием остатки собственного корпуса
и  корпус маршала  Сен-Сира.  Он находился  в окрестностях  Смолян, которые
должен был  уже покинуть,  чтобы прикрывать наше движение  и составлять наш
арьергард.  Кавалерии нехватало,  а  для разведок  на льду  невозможно было
пользоваться тем, что оставалось  от гвардии (и что важно было сохранить на
случай, если обстоятельства сделаются  еще более критическими); мы не имели
поэтому никаких  сведений о Кутузове. Мы  знали только, что Платов, который
слабо  теснил  наш арьергард,  получил  подкрепление  в составе  нескольких
батальонов.  Император тешил  себя надеждой, что  благодаря нерешительности
Кутузова и благодаря тому,  что Милорадович потерял время, поджидая герцога
Эльхингенского на дороге у  Красного, мы опередим на несколько дней главные
русские  силы и  успеем, следовательно,  перейти через Березину;  вопрос об
этой   переправе   сильно  беспокоил   императора   после  потери   Минска.

24-го мы  были в  Лошнице и там  узнали о столкновении под  Борисовом[227];
предмостное  укрепление,   занятое  польским   батальоном,  было  захвачено
врасплох  и  досталось казакам,  но  храбрый  генерал Домбровский,  который
прибыл прошлой  ночью из  окрестностей Бобруйска, вновь отбил  его во главе
своей дивизии  и доблестно  защищал в продолжение десяти  часов против трех
русских  дивизий.  Однако  под  давлением превосходных  сил  неприятеля  он
вынужден  был  вечером перейти  через  мост обратно,  причем выполнил  этот
маневр  в  полнейшем  порядке  и занял  позиции  на  другом  берегу реки  в
Неманице.

Таким образом  мы лишились  единственного пункта, через  который могло идти
наше отступление,  единственного па весь обширный  район моста через реку с
крутыми и очень болотистыми  берегами. Это неожиданное сообщение было самым
неприятным, какое только мог получить император. Дополнительные подробности
подтверждали как потерю моста,  так и те факты, о которых свидетельствовало
это  событие.  Оно  не  позволяло  больше  сомневаться,  что  сюда  прибыла
молдавская армия, тогда как  император в течение долгого времени думал, что
она идет на подкрепление  Кутузову. Мы узнали, что Чичагов был 30 октября в
Пружанах,  а 3  ноября -  в Слониме,  которым русские  овладели 19  октября
[228].  Но зато  авангард князя Шварценберга  был 7 ноября  в Волковыске, и
сообщение  об  этом позволило  императору  надеяться  на удачную  диверсию.

Судьба, казалось, хотела подвергнуть  нас в эту тяжелую кампанию всем самым
жесточайшим  испытаниям.  События, которые  могли  больше всего  расстроить
планы  императора, следовали  одно  за другим.  Лишившись складов,  которые
могли бы удовлетворить все  наши потребности и позволить нам реорганизовать
армию, он  терял теперь - как раз в тот момент,  когда не было другого пути
спасения, -  единственную переправу, на которую  он так рассчитывал. Всякий
другой на  его месте пал бы  духом. Но император показал,  что несчастье не
может его одолеть. Бедствия  не сокрушили его, и вся энергия этого великого
человека лишь проявилась с еще большей силой; он показал, что могут сделать
благородное  мужество   и  храбрая   армия  именно  тогда,   когда  на  них
обрушивается  слишком  много несчастий.  Император  показал,  что его  воля
сильнее всяких  событий, и, следовательно,  он мог бы еще  раз справиться с
ними, если  бы не искушал больше  судьбу, людей и славу.  Но надежда и одна
только  видимость успеха  опьяняли его  больше, чем  удручила бы  его самая
большая неудача. Полученное им  тогда косвенным путем сообщение об успехах,
одержанных  16 и  17-го  князем Шварценбергом [229],  оживило  его надежды.
Судьба  так   часто  осыпала   его  своими  милостями   в  самых  отчаянных
обстоятельствах, что он тотчас  же пожелал верить и поверил, что австрийцы,
предупрежденные министром  (герцогом Бассано) и  вдохновленные примером его
гения, воспользовались  случаем, чтобы подойти к  нам, и их маневры выручат
нас  и даже  дадут  нам некоторые  шансы на  успех,  из которого  он сумеет
извлечь  большие   результаты.  Обладая  таким   гением,  таким  закаленным
характером и  такой могучей волей, делавшей его сильнее  неудач, он в то же
время  до  такой  степени  был  склонен предаваться  мечтаниям,  как  будто
действительно   нуждался    в   этом   средстве    утешения   слабых   душ.

Его  уверенность и упрямство  еще больше  возросли утром, когда  он получил
донесение  от   герцога  Реджио   о  неудаче  чичаговского   авангарда  под
командованием генерала  Палена, который  рискнул напасть на  Неманицу и, по
словам  герцога,   потерял  много  пленных  и   все  обозы,  неблагоразумно
переброшенные  русскими из  Борисова  на другой  берег реки [230].  Об этом
успехе у нас раззвонили во все колокола, и мы выступили в путь, направляясь
в Борисов. Вверх и вниз по реке были посланы отряды, чтобы выяснить позиции
неприятеля, обследовать переправы через  реку и обмануть неприятеля ложными
демонстрациями.

Мы никак  не могли  понять маневра Кутузова;  мы знали, что  он находится в
трех-четырех  переходах  от  нас;   между  тем,  поскольку  Витгенштейн  не
соединился с молдавской армией,  мы могли и даже должны были опасаться, что
сам  Кутузов поспешит  соединиться с  ней, чтобы  действовать согласованно.

Герцог Реджио сообщил, что  генерал Корбино, командир его легкой кавалерии,
вернулся   из  глубокой   разведки  на   другом  берегу   Березины,  причем
обстоятельства  вынудили  его  перебраться   через  реку  вплавь.  Все  эти
сообщения,  а особенно  уверенность  в том,  что Кутузов  находится далеко,
успокоили императора. Будучи убежден,  что он опередил Кутузова на три дня,
он спокойно ожидал событий, считая, что сможет дать отпор всем опасностям и
преодолеть все трудности.

Следует напомнить  ход событий, начиная с  несколько более раннего момента,
чтобы  разъяснить некоторые  обстоятельства, которые  приобретают известное
значение   связи    с   нашим   несчастным    переходом   через   Березину.

Генерал   Корбино,  командир   6-й  кавалерийской  бригады   2-го  корпуса,
находившегося   под  командованием   герцога  Реджио,  получил   17  ноября
приказание  покинуть  баварскую  дивизию,  вместе  с  которой  он  стоял  у
Глубокого, и  двинуться на соединение с московской  армией, о которой уже в
течение  нескольких  дней  не было  сведений.  20-го  к Плещаницам  подошел
Чернышев с  тысячей казаков, показался там,  но вскоре отошел на расстояние
полулье. 21-го французская бригада  продолжала путь, желая перейти Березину
в Борисове. Прибыв в Зембин, Корбино услышал несколько пушечных выстрелов и
в то  же самое время подвергся нападению  казаков; однако его арьергард дал
им достаточный отпор для того, чтобы он мог продолжать свой путь. Несколько
дальше  ему сообщили,  что  борисовское предмостное  укрепление было  взято
неожиданным нападением,  причем польский  генерал не смог  отстоять город и
покинул также и мост.

Это отдавало  оба берега Березины во  власть молдавской армии, обеспечивало
ее связь  с Витгенштейном через единственный  мост, существовавший в данной
местности,  и означало,  что  французская бригада  попала между  казаками и
молдавской армией.

Узнав,  что отряд  генерала  Чернышева двигался  из  Лепеля, где  он был  в
контакте  с  графом  Витгенштейном   (а  может  быть,  вообще  являлся  его
авангардом), генерал Корбино понял, как важно предупредить герцога Реджио о
том,  что  происходит.  Он  решил  поэтому лучше  испробовать  все  способы
соединиться с ним, чем  искать спасения на каком-нибудь другом направлении;
остановившись  у  первого  же дефиле  на  Борисовской  дороге, он  выставил
сторожевое  охранение на  Минской и  Зембинской дорогах,  занятых казаками.
Счастливый случай  пожелал, чтобы  офицеры и патрули, которых  он послал на
разведки,   привели   к   нему   крестьянина,   шедшего   из   Борисова   и
переправившегося через Березину возле Веселова. По его приказанию проводник
привел  ночью нашу  бригаду туда,  где он  сам перебрался  через реку;  и в
полночь 21  ноября Корбино  перешел через Березину  в том самом  месте, где
шесть дней  спустя (тогда он этого еще  не предвидел) ему довелось показать
этот путь  спасения всей французской армии, - в  том самом месте, где через
Березину перешел в свое  время после похода на Украину Карл XII с остатками
своей доблестной  армии. Из-за  движения льдин, между  которыми трудно было
лавировать в  темноте, Корбино  потерял около 70 человек,  хотя его колонна
переправлялась   тесно  сомкнутыми   рядами   по  8   человек  в   шеренге.

Генерал Корбино преодолел большое препятствие, но на другом берегу занижала
прочное положение  армия Чичагова, которая грозила  ему новыми опасностями.

Судьба оказалась  к нему более благосклонной,  чем можно было надеяться; он
обошел Плещаницы,  занятые русскими, и направился  на Кострицу; французский
авангард  ворвался туда  галопом 22  ноября в  4 часа  утра, как раз  в тот
момент,  когда  оттуда  уходил  казачий  полк;  мы захватили  его  обозы  и
нестроевую  прислугу. Продолжая  свои переходы  с такой же  удачей, Корбино
дошел до богатой русской усадьбы, где был хороший мост через Начу. Это было
последнее  препятствие, которое  ему надо  было преодолеть, чтобы  выйти на
Смоленскую дорогу; к своему великому изумлению, он встретил на этой дороге,
невдалеке от Крупок, 2-й корпус.

Сколько несчастий было бы предотвращено, сколько людей осталось бы в живых,
если  бы французская  армия пошла этим  же путем!  Но или герцог  Реджио не
придал значения  подробностям, о которых ему  сообщил генерал Корбино, и не
передал  их императору, или  император не  счел удобным двигаться  по этому
направлению. Если  бы мы пошли этим  путем, то выиграли бы  два перехода, а
если бы  при этом мы скрыли свое движение  при помощи ложной демонстрации у
Борисова,  то  наш  переход  через Бсрезину  не  был  бы замечен  адмиралом
Чичаговым, и  все то, что  нам пришлось потерять, было  бы спасено. Генерал
Корбино отдавал себе полный  отчет в этих преимуществах и, не довольствуясь
донесением, которое  он сделал герцогу Реджио,  вновь напомнил ему обо всем
еще и  23 ноября. Если бы  император знал все эти  подробности, то, судя по
всему, можно думать, что  он предпочел бы движение на Борисов уже по одному
тому, что таким путем  был бы обманут Чичагов. Быть может, неудача Палена и
некоторые другие  обстоятельства внушили  императору мысль, что  при помощи
мощной атаки он может  вернуть себе борисовский мост, то есть более удобный
переход через Березину; но  более вероятно, что император еще не знал тогда
о неудаче Палена, так  как он ни звука не говорил об этом и даже жаловался,
что артиллерии и обозам  приходится делать большой крюк, чтобы добраться до
Веселова.

23-го император  вызвал к себе  генерала Корбино, но случилось  одно из тех
маленьких происшествий,  которые часто  оказывают такое влияние  на крупные
события: говорили, что адъютант  герцога Реджио, де Крамейель, забыл приказ
о вызове Корбино у  себя в кармане, и генерал получил его только 25 ноября.
Корбино  явился к императору,  когда наши  колонны уже миновали  дорогу, по
которой им  следовало бы пойти;  он подробно доложил императору  обо всем и
отметил,  что мы теряем  драгоценное время  на бесполезный обход.  В первый
момент император не обратил  внимания на это замечание. Позже он вспомнил о
нем и приказал наметить предложенное Корбино направление на своей карте, но
было  уже   слишком  поздно.  Он   говорил  тогда  об  этом   мне  и  князю
Невшатсльскому, жалуясь, что его  никогда не осведомляют вовремя. Поговорив
недолго  с  генералом  Корбино,  император  послал его  в  Веселово,  чтобы
подготовить  все  необходимое для  наводки  мостов.  При отсутствии  всяких
средств, при отсутствии железа  и почти всех других материалов (приходилось
разрушать   жилые  дома,   чтобы  добыть   лес)  Корбино   благодаря  своей
настойчивости,  а   также  благодаря   неутомимой  энергии  артиллерийского
полковника Шово  восторжествовал над всеми затруднениями.  Отдав все нужные
распоряжения и  пустив в  ход все работы,  он явился к  императору в Старый
Борисов,  где  его величество,  произведя  рекогносцировку  в Неманице,  ее
окрестностях и  на берегах Березины вверх и  вниз от города, остановился на
несколько  часов,  чтобы разослать  приказания.  Император  вместе со  мной
прошел по оставшейся в  целости части моста; мост сохранился приблизительно
на четверть своей длины.  В различных направлениях были высланы разведки, в
ряде   пунктов  были   произведены  демонстрации.  В   окрестностях  города
находились  остатки   корпуса  генерала  Палена.   Днем  император  получил
несколько  донесений   от  герцога  Беллюнского,   успокоивших  его  насчет
передвижений Витгенштейна,  что в тот момент  интересовало его более всего.
Не было  никаких признаков,  что Витгенштейн думал  соединиться с адмиралом
Чичаговым,  так  как  он  не атаковал  герцога  Беллюнского  и стоял  возле
Холопеничей [231].

Император колебался, не зная, где переходить Березину. Его привлекал Минск,
так как он надеялся,  что князь Шварценберг двинулся туда и что, оказавшись
под угрозой  с двух  сторон, русские не успеют  эвакуировать или уничтожить
склады.  В связи  с этим  он вызвал  к себе полевого  контролера, ведавшего
складами,  чтобы получить  от него  точные сведения  об имевшихся  в Минске
запасах, о  местном районе и о том, что  там происходило. Он приказал также
особо  обследовать  переправу у  Уколоды,  но  донесения