о главным  образом для
того, чтобы  внушить им ту энергию, которую он  не в состоянии был передать
им  на   расстоянии.  Он   жаловался,  что  генералы   не  умели  полностью
использовать  находящиеся  в  их  распоряжении силы.  Император,  казалось,
говорил с полным доверием  ко мне и даже с полной непринужденностью. По его
словам,  ни один  из маршалов,  за исключением  герцога Далматского [191] и
маршала Сен-Сира, не был способен руководить армией, насчитывающей 30 тысяч
человек.

- У  императора Александра, -  сказал он, - есть  отчасти лучшие помощники,
чем  у меня,  так  как Витгенштейн  хотя и  сделал несколько  глупостей, но
частенько  маневрировал лучше,  чем  его противники.  Герцог Реджио  храбро
сражается  на  поле  битвы, но  он  самый  посредственный, самый  бездарный
генерал,  какой  только  существует.  Сен-Сир  -  человек  талантливый,  но
теоретик;  он видит  только то,  чем занят  сейчас, а  между тем  при таких
крупных  операциях, как  теперешние, нужно,  чтобы все сочеталось  в единую
систему.

В  заключение он  с  полной уверенностью  сказал, что  ответ  из Петербурга
придет  и во  всяком случае  Кутузов заключит  перемирие с  Лористоном; при
таком  положение вещей,  если  он уйдет  из  Москвы, то  потеряет все  свои
преимущества;  этот  отход  даже помешает  ему  получить  ответ и  добиться
результата; эвакуировать Москву значило бы признать себя побежденным, тогда
как в действительности он был победителем во всех сражениях; таким путем он
отнял  бы  у себя  возможность  заключить  мир. Он  добавил, что  император
Александр  остережется  позволить ему  провести  зиму в  Москве, откуда  он
сможет заняться организацией страны;  оккупация Москвы - не пустая вещь для
русских  помещиков,  так  как она  лишает  их  доходов; крестьяне,  которых
заставили  бежать  из  своих  деревень,  объедают губернии,  в  которые  их
направили. Русские не могут долго переносить такое положение вещей; Кутузов
и его генералы знают это очень хорошо и желают мира; эти соображения мешают
ему, между  прочим, атаковать Кутузова в  настоящий момент: впрочем, погода
стоит такая хорошая, что он решит этот вопрос в ближайшие дни.

- Зима не начинает  свирепствовать сразу в течение 24 часов, - сказал он. -
Мы не  так привыкли  к здешнему климату,  как русские, но,  по существу, мы
здоровее их.  В сущности осень еще  не прошла, и будет  много хороших дней,
прежде чем наступит зима.

- Не  верьте в  это, государь, -  ответил я. - Зима  ворвется внезапно, как
бомба, и при том состоянии, в котором находится армия, ничего не может быть
страшнее.

Из этого  разговора слишком ясно видно, на  что император надеялся, чего он
желал,  к  чему он  стремился,  и  нет никакой  надобности прибавлять  сюда
какие-либо  пояснения.  Ясен  мотив,  который заставлял  его  оставаться  в
Москве,  ясно даже,  почему  он не  наступал немедленно  на  русскую армию,
которую он  - при  всех предположениях -  хотел разбить прежде,  чем начать
какое-либо движение. Должно быть, он очень сильно рассчитывал на мир или по
крайней мере  на перемирие, так  как ему небезызвестно было,  что к русским
прибывали многочисленные  подкрепления, и  это поднимало их  дух, тогда как
небольшие стычки и перерыв наших сообщений действовали на наше настроение в
обратном смысле.  Можно сказать  определенно (у императора  никогда не было
двух  мнений на  этот  счет), что  он решил  атаковать русских,  псе равно,
придется  ли  ему  отступать  или  расположиться  на зиму  в  Москве,  либо
где-нибудь  в другом  месте. На  случай победы  он склонялся к  тому, чтобы
оставаться  в Москве,  а в  случае поражения  или при  отсутствии решающего
успеха он считал необходимым  сражаться дальше против Кутузова и думал, что
сможет  удержаться в  Смоленске. На  этом мнении  до сражения под  Винковым
[192]  были  основаны  все  его  расчеты  и  все  его  разговоры  с  князем
Невшательским.  Казалось  даже, что  чем  больше он  размышлял, тем  больше
склонялся к  тому, чтобы оставаться  в Москве. Быть может  даже, три недели
тому назад он был более склонен покинуть ее.

Я резюмирую теперь вкратце сущность вопроса, который решался тогда, так как
он имел огромное значение.

Император тешил себя иллюзиями насчет суровости и последствий русской зимы.
Он  был убежден, что  при помощи  пехотных постов и  укрепленных блокгаузов
сможет устранить  все помехи, создаваемые нападениями  казаков на линию его
расположения или  на его тылы;  он вспоминал для примера,  что делалось для
обеспечения коммуникаций  во время  Вандейской войны и войны  с шуанами. Он
считал,  что  корпусов  на  Двине  более  чем  достаточно,  чтобы  сдержать
Витгенштейна и  даже в случае надобности  справиться с другими задачами при
помощи  подкреплений,  полученных ими.  То  же  самое он  думал о  корпусе,
находившемся  в  Смоленске,  и об  армии  Щварценберга.  Ему казалось,  что
находившихся в  пути войск, которые шли из  Вильно, из Варшавы, из Франции,
вполне  достаточно для  того,  чтобы не  только обеспечить  его  тыл против
русских  корпусов, но и  подкрепить его  фронт. Он считал  молдавскую армию
русских немногочисленной и думал, что она предназначена главным образом для
подкрепления   армии    Кутузова;   по   его    мнению,   Кутузов,   будучи
главнокомандующим  и при  этом главою  своего рода партии,  которую события
должны  были  усиливать  с  каждым  днем,  не  преминет  подтянуть  к  себе
молдавскую армию, чтобы подкрепить  свои силы и сохранить влияние, даваемое
успехами или внушительной позицией. Император считал, что если даже в своей
экспедиции против  Кутузова он не добьется  полностью ожидаемого им успеха,
то все  же сможет продолжать кампанию, и погода  позволит ему это в течение
еще  некоторого  времени. Император  по-прежнему  считал,  что очень  важно
оставаться в Москве с материальной точки зрения - из-за ее казенных зданий,
а с политической точки зрения потому, что оккупация этой столицы, поскольку
он  в  нее  вступил  и  так  долго  здесь  остается,  производит  моральное
впечатление, которое должно оказать влияние как на Россию, так и на Европу.
Если бы какие-нибудь обстоятельства  и причины, в возможность которых он не
верил, заставили его покинуть Москву, то он ни в коем Случае не рассчитывал
отходить дальше Витебска и думал тогда, что наверняка сможет совершить этот
переход до  наступления жестоких морозов. Так  как он ни в  каком случае не
хотел двигаться, не разбив предварительно Кутузова, то, даже допуская мысль
об  отступлении  к  Витебску,  он  желал  все-таки  приготовить  на  случай
надобности все  необходимое для  зимовки в Москве,  чтобы иметь возможность
сохранить ее в своих руках, если бы он, решил держаться на этой линии. А на
случай  отступления  он считал,  что  всегда, как  только пожелает,  сумеет
вовремя вызвать из Москвы оставленный там гарнизон.

Таковы были рассуждения, на  которых был основан образ действий императора,
они же  обосновывали и его пребывание в Москве  в ожидании ответа, но ответ
не приходил и прийти не мог.

В  один прекрасный  день, насколько  я помню,  12 октября, -  русскими была
захвачена  эстафета,  направлявшаяся  в Париж.  Та  же  участь постигла  на
следующий  день  эстафету  из  Парижа.  К счастью,  это  были  единственные
эстафеты,  потерянные   нами  за   все  время  кампании.   Многие  эстафеты
запаздывали, но  благодаря расторопности  людей, которым было  поручено это
дело, почте  удавалось спастись  от активности русских  партизан. Казаки до
такой  степени не  понимали  значения этой  корреспонденции, что,  вскрыв в
поисках денег  почтовые сумки и находившиеся  в них портфели, они побросали
на  землю бумаги,  многие из  которых были  потом найдены.  Армейская почта
потеряла  три ящика, в  одном из  которых была корреспонденция  из Франции.
Большая часть писем также была потом найдена.

Эти факты  беспокоили императора  больше, чем беспокоили бы  его при других
обстоятельствах  крупные  неудачи. Он  по-прежнему  продолжал лелеять  свою
излюбленную  идею, не  отдавая себе  отчета в  том, что его  повторные шаги
являлись  для   неприятеля  новым   доказательством  затруднительности  его
положения,  а следовательно, мотивом  для того,  чтобы не отвечать  ему; он
собирался вновь  послать Лористона  к фельдмаршалу Кутузову  для заключения
перемирия,  на  которое  он,  по-видимому, рассчитывал.  Между  прочим,  он
надеялся  таким путем  ускорить  упорно ожидаемый  им ответ  из Петербурга.

При  наших  сношениях с  русскими  все  происходило как  нельзя лучше,  ибо
русские  всячески  старались  сохранить  роковую уверенность  императора  и
поддерживать  его  надежды  на  соглашение. Не  ограничиваясь  миролюбивыми
словами и  повторными заверениями, что  они хотят мира еще  больше, чем мы,
что  это  желание,  выраженное  армией,  доведено  до  сведения  императора
Александра и  ожидаемый ответ  не замедлит прибыть,  причем другого ответа,
кроме  удовлетворительного,  быть  не  может,  они  установили  в  связи  с
переговорами нечто  вроде перемирия по молчаливому  согласию, чтобы получше
обмануть Неаполитанского  короля насчет своих  намерений. Даже партизанские
отряды уже в течение нескольких дней были менее предприимчивы. Все делалось
для того, чтобы втереть  очки королю, и, хотя он имел на это разрешение, он
не отступил на позиции у Воронова.

После  3 октября наши  войска, согласно  отданному им Приказу,  должны были
сосредоточиваться;   15  или   16-го   император,  казалось,   был  намерен
эвакуировать Москву  и перенести  свой штаб в Витебск,  сохранив Смоленск в
качестве форпоста, а может  быть, и в качестве своей ставки, на случай если
он не  сочтет нужным расположиться в Витебске,  чтобы быть поближе к Двине.
Он еще больше, чем прежде, жаловался в это время на Неаполитанского короля,
который, по его словам,  губил свою кавалерию. 14-го вечером он предупредил
короля, что намерен произвести  маневр и, может быть, атаковать Кутузова, а
в ответ  на сообщения  короля о состоянии  его кавалерии, о  его ежедневных
потерях и о трудностях  снабжения он разрешил ему в ожидании нового маневра
расположиться на  позициях у  Воронова, прикрытых пехотой;  но перемирие по
молчаливому согласию, которое длилось  уже несколько дней, побудило короля,
как я уже сказал, оставаться на своих прежних позициях.

Бертье льстил  себя надеждой, что решение  императора принято, и сказал мне
об  этом. В  самом деле,  казалось даже,  что император решил  двинуться на
Белый  по  дороге,  которая  оставалась  до  сих пор  нетронутой.  К  этому
преимуществу  присоединялась еще  возможность  избегнуть многих  маневров и
расположиться  на  позициях  еще  до  того,  как  неприятель  стал  бы  нас
беспокоить, ибо Винценгероде со  своим маленьким корпусом, состоявшим почти
исключительно из кавалерийских частей, не мог быть помехой нашему движению:
он был бы раздавлен.

Но император вскоре же  отказался от этого мудрого проекта, так как, по его
собственным словам, желал для  безопасности армии отбросить Кутузова, а для
удовлетворения  общественного мнения  -  разбить его,  прежде чем  начинать
отступление  и  располагать  войска   на  зимних  квартирах.  Это,  говорил
император,  - единственное  средство обеспечить  себя хотя бы  на некоторое
время от  беспокойств со  стороны неприятеля; без этого,  если бы император
Александр  не  согласился  на условия  мира,  всякое  передвижение, по  его
мнению,  должно  было осложнить,  а  не  улучшить наше  положение; так  как
Кутузов последует за нами,  - а он, веpoятнo, это сделает, - то установится
контакт между ним и Витгенштейном; кроме того, Кутузов укрепит то моральное
впечатление, которое  произведет на русских  отступление французской армии.
Разбить Кутузова в генеральном сражении или, если он будет отступать, то по
частям  -  это  со   всех  точек  зрения  казалось  императору  необходимым
предварительным условием, хотя бы для того, чтобы произвести впечатление на
общественное мнение  и деморализовать русских до  нашего перехода на зимние
квартиры. Это решение давало шансы добиться сражения и славы; подкрепленное
ссылкой  на необходимость  подождать  еще несколько  дней ответа,  которого
император так желал, но который по-прежнему не приходил, оно одержало верх,
и на нем император окончательно остановился.

Тем временем он снова отправил Лористона в русскую ставку, чтобы предложить
перемирие  и  узнать,  не  получен  ли какой-нибудь  ответ  из  Петербурга.
Неаполитанскому  королю   было  поручено  препровождать  императору  депеши
Лористона  в   самом  срочном   порядке:  император  ожидал   их  с  особым
нетерпением, так как он уже понимал тогда, что должен спешить из-за погоды,
а следовательно, для осуществления  его намерений необходимо получить ответ
поскорее.  Князь Невшательский  16  октября написал  Кутузову, убеждая  его
придать войне  такой характер,  при котором страну берегли  бы, вместо того
чтобы  ее  опустошать.  Он  предложил  ему  принять  соответствующие  меры.
Фельдмаршал  ответил  ему 21-го,  после  своего успеха  под Вороновым,  что
"народ,  который в  течение  трех столетий  не видел  неприятелей  на своей
земле,  не в  состоянии разбираться  в тех тонкостях,  которые установились
среди  цивилизованных наций  в результате  частых оккупаций  и современного
способа  ведения войны, и  т. д.".  Император нашел этот  ответ исполненным
достоинства и, прочитав его, сказал:

- Эти люди не  хотят вести переговоров; Кутузов вежлив, потому что он хотел
бы кончить дело, но Александр не хочет этого. Он упрям.

Неаполитанский  король предлагал  уже перемирие, которого  русские генералы
якобы  желали и  которое они  отклонили только из-за  отсутствия разрешения
императора Александра.  Именно по  этому поводу Александр,  получив депеши,
сказал:

-  Теперь  начнется моя  кампания.  Несколькими  днями позже  мы узнали  от
русских  (это  было  после  Вороновского  дела),  что  император  Александр
определенно  запретил фельдмаршалу  и  генералам соглашаться  на какое-либо
перемирие или  приостановку военных  действий. Лористон возвратился  16 или
17-го, а тем временем Кутузов подготовлял на 18-е свой сюрприз, который так
жестоко открыл всем глаза.

В  этот период  наши коммуникации  стали испытывать еще  большие трудности.
Казаки, ничего  не предпринимая  в данный момент  вблизи армии, блокировали
нас в Москве. Новый артиллерийский обоз, направлявшийся из Франции, потерял
много  зарядных  ящиков между  Можайском  и  Москвой. Часть  из них  казаки
взорвали; остальные  были отбиты  нами обратно. За несколько  дней до этого
император   приказал,  чтобы   корпуса  заготовили   и  держали   в  запасе
двухнедельную  порцию  сухарей,  как  будто  у  нас был  транспорт  для  их
перевозки. А  между тем он знал, что  транспортных средств нет никаких, так
как для эшелона раненых,  возглавляемого генералом де Нансути, мы вынуждены
были брать экипажи, составлявшие  частную собственность. Этот приказ вызвал
ропот и был исполнен лишь частично.

То же самое было и с остальным продовольствием; к тому же у многих корпусов
нехватало муки.

Все орудия и зарядные  ящики, для которых нехватало лошадей, были собраны в
Кремле. Эти меры не  оставляли никаких сомнений в том, что вскоре предстоит
выступление. Подавляющее большинство,  зная упорный характер императора, не
сомневалось,  что  мы атакуем  Кутузова  на  калужском направлении.  Однако
некоторые - таких было  незначительное меньшинство - считали, что предстоит
отступление  прямо на  Смоленск.  В поисках  продовольствия и  вина солдаты
нашли погреба,  в которых  оказалось огромное количество  разных мехов; все
состоятельные люди стали покупать  у них эти меха. Так как медвежий мех был
слишком тяжел  для младших офицеров  (идущих в строю пешком),  то эти шкуры
легко  можно было  купить за  несколько наполеондоров;  я тоже  купил одну.

18 октября  были приняты все меры для того,  чтобы 20-го начать движение на
Калугу. Император решил оставить  часть своего двора в Москве. Он отдал уже
мне  распоряжение  об  этом,  как  вдруг  около часу  пополудни,  когда  он
производил  смотр  войскам  после   парада,  пришло  сообщение  о  сражении
Неаполитанского  короля с  русскими  в Винкове.  Император тотчас  же решил
ускорить свое выступление и назначил его на день раньше, чем предполагалось
сначала. Весь  двор и обозы получили  приказ выехать; этот приказ относился
даже к больным, которые  были способны к переезду. Первые слова, с которыми
император обратился к князю Невшательскому и другим лицам, когда отдавал им
свои распоряжения, были следующие:

- Нужно смыть позор  этой неожиданности. Нельзя, чтобы во Франции говорили,
будто неудача  принудила нас  отступить. Какая глупость  со стороны короля!
Никто  не остерегается.  Это расстраивает  все мои  планы; мне  портят все.
Нужно восстановить честь оружия на поле битвы. Посмотрим, пойдут ли русские
на это, как они  пошли на устроенный ими сюрприз. Впрочем, король, кажется,
нанес  им порядочный  урон, так  как они  не решились преследовать  его. Во
всяком  случае надо выступить,  чтобы поддержать  его и отомстить  за него.

Король  потерял много  артиллерийских  орудий. Много  прекрасных и  храбрых
офицеров было  убито, некоторые  попали в плен; число  раненых было велико.
Король потерял также много  солдат пленными и лишился большей части обозов,
как своих личных, так и войсковых.

Вечером император сообщил нам следующие подробности. Как всегда, сторожевое
охранение  наших  войск   было  поставлено  плохо.  Разведки  производились
небрежно. Русские уже в  течение некоторого времени изучали наши привычки и
следили за  нашим маршрутом; подготовляя свой  сюрприз, оказавшийся для нас
столь роковым, они меньше,  чем обычно, тревожили наши войска. В намеченный
ими день они сосредоточили несколько дивизий для проведения своей операции.
Казаки,  кавалерия и  пехота были  спрятаны в  лесах, которые не  были нами
подробно  обследованы, хотя  и  находились очень  близко от  наших позиций.
Платов,  подкрепленный  корпусом  Багговута,  воспользовался тем  моментом,
когда  большая часть  наших  полков отправилась  на фуражировку.  Внезапное
нападение русских  на лагерь  Себастьяни вызвало вначале  такой беспорядок,
что Себастьяни потерял свою артиллерию, обоз и много людей. В первый момент
было очень  трудно собрать  хотя бы небольшие  части полков. Днем  раньше и
накануне  ночью  вся  русская  артиллерия  перешла через  Нару  по  мостам,
наведенным в  расстоянии одного лье выше Тарутина.  Пехота Багговута [193],
ворвавшись на  наши бивуаки, расстреливала храбрецов,  спешивших к лошадям,
чтобы  присоединиться  к   своим  эскадронам;  поддержанный  Строгановым  и
опираясь на Остермана, Багговут подошел к дефиле, которое было единственным
путем отступления  французов. И лагерь Себастьяни  п вся артиллерия погибли
бы,  если  бы король  во  главе  карабинеров не  ринулся  на  русских и  не
остановил их колонну.

Багговут,  в  свою  очередь  захваченный  врасплох  и  не  получая  никакой
поддержки от Строганова и Остермана, которые, вместо того чтобы устремиться
к  дефиле, двигались  потихоньку,  должен был  остановиться, чтобы  принять
некоторые меры. С этого  момента завязалось правильное сражение, и у короля
было время пройти через дефиле; порядок восстановился, и дальнейший бой шел
с переменным успехом. Платов завладел дефиле, но не был там поддержан и был
оттеснен  оттуда  Клапаредом и  Латур-Мобуром.  Багговут  был убит.  Король
продолжал  свое отступление, но  уже в  порядке, и русские,  лишь несколько
корпусов  которых прошли  Чернышню,  не могли  прорвать его  фронт. Кутузов
стремился только  к авангардному бою, к  успеху, основанному на внезапности
нападения.  Добившись такого  успеха,  он удовольствовался  этими скромными
лаврами и  отнюдь не хотел рисковать ими.  Не домогаясь тех