оянных  трений  между обоими  дворами?  От вашего  величества не  могло
укрыться,  что благоразумие  и  приличие побуждали  воздержаться от  этого.

- Русские очень возгордились.

-  На сей  раз  мой долг  возражать вашему  величеству. Я  не одобряю  и не
порицаю; я рассказываю. Ваше величество рассудит - должны ли все эти обиды,
как бы они ни были обоснованы, привести к решению об отказе от выгод союза.
- Со мной хотят воевать, говорю вам.

- Та  деликатность, с которой они  представляют объяснения, доказывает, что
они не  хотят ни  воевать против вашего величества,  ни предписывать вашему
величеству законы,  но все доказывает  мне также, что там  не хотят принять
ваше величество у себя.

- Русские хотят заставить  меня эвакуировать Данциг. Они думают водить меня
за нос, как водили польского короля! Я не Людовик XV[59]; французский народ
не потерпел бы такого унижения.

Император повторил  несколько раз  с горячностью, что  французский народ не
потерпел бы этого унижения,  потому что он не Людовик XV, потом последовало
довольно продолжительное молчание, которое  он нарушил, обращаясь ко мне со
словами:

- Вы, значит, хотели бы унизить меня?

-  Ни  ваше  величество,  ни  Францию,  -  ответил  я.  -  Ваше  величество
спрашиваете  меня о способах  сохранения союза  и ваших добрых  отношений с
Россией; я указываю эти способы.

- Вы советуете мне это унижение?

-  Да, государь,  я  советую возвратиться  к тому  положению, в  котором вы
находились  после  Эрфурта.  Я  не вижу  в  этом  унижения,  если вы,  ваше
величество, хотите  сохранить мир и союз.  Если же ваше величество считает,
что политическое восстановление Польши более соответствует вашим интересам,
то,  так  как  это  восстановление несовместимо  с  союзом  с Россией,  мои
объяснения и мои замечания становятся беспредметными. Тогда надо рассуждать
по-иному,  и  в  этом  случае  мое  мнение  не может  быть  полезно  вашему
величеству.

-   Я   вам   уже   сказал,  что   я   не   хочу  восстанавливать   Польшу.

- Тогда я не понимаю, ради чего ваше величество пожертвовали своим союзом с
Россией!

- Это Россия разорвала его, потому что ее стесняет континентальная система.

- Это уже другой  вопрос. Я не могу здесь высказываться в качестве стороны,
но вашему величеству хорошо  известно, что в Петербурге мы все еще искренне
придерживались  континентальной системы  и идей  Тильзита, тогда как  уже в
течение шести месяцев французские суда, обладающие лицензиями, возвращались
с грузами из Англии.

Император улыбнулся и потянул меня за ухо, говоря:

- Вы значит влюблены в Александра?

- Нет, государь, но я стою за мир!

- И я тоже, - возразил император, - но я не хочу, чтобы русские приказывали
мне эвакуировать Данциг.

- Так  они и  не говорят. Император  Александр, когда я  расставался с ним,
сказал   мне:   "Император   Наполеон   знает  обо   всем,   что   являлось
посягательством против союза, обо всем, что беспокоит Европу, обо всем, что
приобрело  угрожающий  и  даже  враждебный  характер  по  отношению  к  его
союзнику. Если  союз еще полезен для  него, то он лучше  кого бы то ни было
будет знать, что необходимо для его сохранения. Нынешнее положение вещей не
может продолжаться, так как нужно, чтобы союз был выгоден для обеих сторон,
а  с тех  пор, как  ваши войска  стоят на  моих границах, в  состоянии мира
нахожусь лишь  я один. Если я еще не  потребовал объяснении по поводу всего
происшедшего,  то  потому, что  я  надеюсь, что  император Наполеон,  лучше
уяснив   свои   действительные  интересы,   возвратился   к  мерам,   более
соответствующим объединившему  нас союзу.  Если бы этот союз  не должен был
побудить Англию к миру  и тем самым гарантировать успокоение всего мира, то
я принял бы уже свое решение".

- Это  и есть рассуждения, при помощи которых вас  надули, потому что он их
пересыпает  любезностями. Ну,  а  я -  старая лисица;  я  знаю византийцев.

-  Я,  государь,  если  ваше  величество  позволит  мне  сделать  последнее
замечание...

-  Говорите,  -  живо  сказал  император.  Но  я видел,  что  он  порядочно
возбужден,  и,   желая  дать   ему  успокоиться,  не   спешил  объясниться.

- Говорите же, - нетерпеливо сказал император.

- Что  касается меня,  государь, то я решаюсь  повторить вашему величеству,
что  я вижу  выбор лишь  между двумя  возможностями: восстановить  Польшу и
провозгласить ее  восстановление, чтобы  привлечь на свою  сторону поляков,
что может  дать политическую выгоду,  или же сохранить союз  с Россией, что
приведет   к  миру  с   Англией  и   к  завершению  ваших   испанских  дел.

- Какое  решение приняли бы вы? -  Сохранение союза, государь! Это решение,
означающее благоразумие и мир.

-  Вы  всегда говорите  о  мире! Мир  дает  кое-что только  тогда, если  он
является прочным и почетным. Я не хочу такого мира, который разрушил бы мою
торговлю,  как  это сделал  Амьенский  мир [60].  Для  того  чтобы мир  был
возможным  и прочным,  нужно,  чтобы Англия  убедилась, что  она  не найдет
больше пособников на континенте. Нужно, следовательно, чтобы русский колосс
и его орды не могли больше угрожать югу вторжением.

-  Значит, ваше  величество  склоняетесь в  пользу Польши?  В  таком случае
достоинству вашего величества и  этой великой цели соответствовал бы другой
язык. Ваше величество имели  возможность обсудить этот шаг за то время, что
вы готовитесь к нему.  Предпринять его во время войн с Испанией и с Англией
- великое дело.

- Я  не хочу  войны, я не  хочу Польши, -  живо возразил  император, как бы
испугавшись, что он обнаружил свои затаенные мысли, - но я хочу, чтобы союз
был  мне полезен,  а он  не приносит  мне пользы  с тех пор,  как принимают
нейтральных;  он никогда  не  был мне  выгоден,  так как  русские почти  не
выступали во время войны с Австрией.

-  Основной  вопрос  для  вашего величества  заключался  в  том, чтобы  они
выступили и чтобы их  ружья стреляли. Они сделали и то и другое, и это было
много, так  как я требовал от них, чтобы они  защищали и охраняли Варшаву и
поляков, их врагов. Политически  они сделали много и доказательством служит
то, что Австрия заключила мир!

-  Если  император  Александр  принимает  нейтральных,  то  континентальная
система превращается в иллюзию.

-  Ваше  величество  не   можете  рассчитывать  навязать  русским,  подобно
гамбуржцам, те  лишения, которые  ваше величество уже не  налагаете на себя
сами. Если ваше величество хотите строго соблюдать принятую систему то я не
сомневаюсь,  что Россия  последует этому  примеру, если же  ваше величество
допускаете послабление  для Франции,  то положение России  требует того же.
Приходится это терпеть.

Император  вновь  перебрал  один  за другим  все  те  вопросы, которые  уже
подвергались  обсуждению.  Не   имея  возможности  опровергнуть  факты,  он
старался смягчить их значение  или отрицать их. Некоторые из фактов были им
отнесены  на счет моей  мнимой доверчивости,  которая, по его  словам, была
результатом  любезностей императора  Александра. Когда я  довольно умеренно
похвалил   характер   этого    государя,   он   нетерпеливо   сказал   мне:

-  Если  бы парижские  дамы  слышали вас,  они  еще больше  вздыхали бы  по
императору  Александру.  Рассказы о  его  манерах и  галантном поведении  в
Эрфурте  вскружили  им головы.  Из  всего этого  можно сочинять  прекрасные
сказки для парижан.

Я не отвечал ни слова.

Хотя император  и сдерживал свое раздражение,  оно было весьма заметно. Так
как мне казалось, что я произвел на него некоторое впечатление, и так как я
считал, что  настоящий момент является, быть  может, единственным, когда на
него в состоянии подействовать правильные, на мой взгляд, соображения, то я
продолжал говорить с прежней откровенностью.

Император  вновь  поднял вопрос  о  конвенции  по поводу  Польши и  сказал:

-   Спорили   только  о   словах.   Я  хотел   изменить  только   редакцию.

Я  ответил, что лучше  было бы  отвергнуть конвенцию. чем  предлагать такие
изменения,  которые слишком  явно  доказали, что  после того,  как  мы были
готовы  дать гарантию,  мы в  промежутке между двумя  очередными отправками
дипломатической  почты   переменили  политику  и   остановились  на  других
проектах.

- Александр  впал в  амбицию. Он уже  больше нс хотел  конвенции; именно от
него исходил отказ, -  возразил император. - Но если он считает теперь, что
конвенция  бесполезна, то,  следовательно,  он уже  не думает.  что  я хочу
воевать ради восстановления Польши?

- Он  не знает, -  ответил я, - будет  ли это ради поляков  или ради вашего
величества,  но   он  не   обманывает  себя  насчет   приготовлений  вашего
величества.

- Он меня боится?

- Нет,  государь. Вполне воздавая должное  вашим военным талантам, он часто
говорил  мне,  что  его  страна велика;  ваш  гений  может  дать вам  много
преимуществ над  его генералами, но если они не  найдут случая дать вам бой
при  выгодных  условиях,  то у  них  имеется  достаточно территории,  чтобы
уступить вам  пространство, а удалить вас от Франции  и от ваших баз значит
уже с  успехом сражаться против вас. В  России знают, что нельзя направлять
удар  туда,  где  находится  ваше  величество,  но  так как  вы  не  можете
находиться повсюду, то там не скрывают проекта наносить удары лишь там, где
вашего величества не будет.  "Эта война, - сказал император Александр, - не
ограничится одним  днем". Ваше величество будете  вынуждены возвратиться во
Францию,  и  тогда  все  преимущества будут  на  стороне  русских; к  этому
присоединяется  зима,  жестокий  климат  и  -  самое  главное  -  решимость
императора Александра, громогласно возвещенная  им воля продолжать борьбу и
не  поддаваться,   подобно  другим  государям,   слабости,  выражающейся  в
подписании  мира в  своей столице...  Я передаю  вашему величеству  слова и
мысли  императора  Александра.  В  этом вопросе  он  не  скрывает ни  своих
взглядов, ни  своей политики  с тех пор,  как ваше величество  заняли более
угрожающую позицию,  и с тех  пор, как дело идет,  по-видимому, к последним
крайностям.

-  Признайте  откровенно, -  возразил  император  Наполеон, -  что как  раз
Александр хочет воевать со мною.

- Нет,  государь, - ответил  я вновь, - ручаюсь  вашему величеству головой,
что он  не выстрелит первым из  пушки и не перейдет  первым свою границу. -
Значит, между нами существует согласие, - заметил император, - так как я не
двинусь   к  нему;  я   не  хочу   ни  войны,  ни   восстановления  Польши.

- В  таком случае, государь, следует объясниться  для того, чтобы они могли
отдать себе отчет в  целях сосредоточения войск вашего величества в Данциге
и на севере Пруссии.

Император  ничего не  ответил  на это.  Он заговорил  о  русских вельможах,
которые в случае войны  боялись бы за свои дворцы и после крупного сражения
принудили бы императора Александра подписать мир.

-  Ваше  величество  ошибаетесь,  -  сказал  я.  И  я  повторил  императору
поразившие  меня слова  императора Александра,  произнесенные им  в частной
беседе со  мной после приезда  Лористона, когда я не  имел уже политических
функций, - слова, которые более определенно выражали то, что он мне дал уже
понять  незадолго  перед  этим. Эти  слова  настолько  меня поразили,  что,
возвратившись, я  их записал, и  теперь я передавал их  с полной точностью,
так как едва ли память мне изменила.

- Если император Наполеон начнет против меня войну, - сказал мне Александр,
- то возможно и  даже вероятно, что он нас побьет, если мы примем сражение,
но это  еще не даст ему  мира. Испанцы неоднократно были  побиты, но они не
были ни  побеждены, ни покорены. А  между тем они не  так далеки от Парижа,
как мы:  у них  нет ни нашего климата,  ни наших ресурсов. Мы  не пойдем на
риск. За нас - необъятное пространство, и мы сохраним хорошо организованную
армию. Когда  обладаешь этим, то, по  словам императора Наполеона, несмотря
на понесенные  вами потери, никто не сможет  диктовать вам свою волю. Можно
даже  принудить  своего  победителя  принять мир.  Император  Наполеон  сам
приводил эти  соображения Чернышеву[61] в  Вене после сражения при Ваграме.
Он не пошел бы  тогда на мир, если бы Австрия не сохранила армию. Ему нужны
результаты  столь  же  быстрые,  как  его  мысль,  ибо,  находясь  часто  в
отсутствии,  он по  необходимости торопится  поскорее вернуться  домой. Его
уроки - это уроки  учителя. Я не обнажу шпагу первым, но я вложу ее в ножны
не иначе, как последним.  Пример испанцев доказывает, что именно недостаток
упорства  погубил  все  государства,  с  которыми  воевал  ваш  повелитель.
Соображения,   приведенные  императором   Наполеоном  Чернышеву   во  время
последней войны  с Австрией, достаточно доказывают,  что австрийцы добились
бы лучших условий, если  бы они были более упорными. Люди не умеют терпеть.
Если  жребий  оружия  решит  дело против  меня,  то  я  скорее отступлю  на
Камчатку,  чем уступлю свои  губернии и  подпишу в своей  столице договоры,
которые  являются только  передышкой.  Француз храбр,  но долгие  лишения и
плохой  климат утомляют  и  обескураживают его.  За пас  будут  воевать наш
климат и наша зима.

Император слушал  меня с большим вниманием и  даже с удивлением. Он казался
очень озабоченным; довольно долго он хранил молчание. Мне казалось, что мои
слова произвели на него глубокое впечатление, так как его лицо и осанка все
время  были  очень  суровыми,   а  теперь  его  черты  приняли  открытое  и
благосклонное выражение.  Он, казалось,  и выражением своего  лица и своими
вопросами хотел  ободрить меня. Он стал говорить  об обществе, об армии, об
интендантстве  и  даже об  императоре  Александре без  того раздражения,  с
которым  до сих  пор упоминал  его имя.  Император был  даже в  этот момент
весьма благосклонен ко мне  и сказал мне какую-то любезность по поводу моей
служебной деятельности.  Я, со своей стороны,  уверял его, что он ошибается
насчет  императора Александра и  насчет России;  не следует судить  об этой
стране на  основании того, что говорят  некоторые лица, а об  ее армии - на
основании  того, что  он видел  при Фридланде;  находясь под угрозой  уже в
течение  года, там  взвесили  все шансы,  а следовательно,  и  шансы нашего
успеха.

Внимательно выслушав меня, император  перечислил мне, какими он располагает
силами  и средствами. Как  только он взялся  за эту  тему, я уже  больше не
сомневался, что  нет никакой надежды  на мир, так как  этот военный подсчет
кружил ему голову. И  в самом деле, он в заключение сказал мне, что хорошее
сражение окажется  лучше, чем  благие решения моего друга  Александра и его
укрепления, возведенные на песке; это был намек на фортификационные работы,
производившиеся в Риге и на Двине.

Он заговорил затем об  испанских делах и при этом с недовольством отозвался
о своих генералах и о тех задержках, которые приходилось терпеть в Испании.
Он сказал, что эти новые затруднения являются результатом неловких действий
короля -  его брата  - и генералов,  но эти затруднения  скоро кончатся. Он
старался убедить меня в  том, что мог бы добиться там конца в любой момент,
но тогда англичане напали  бы на него в других местах и, может быть, даже в
самой Франции.  Он делал отсюда  вывод, что, пожалуй, лучше,  чтобы они это
делали  в  Португалии.  Потом он  вновь  перешел  к императору  Александру.

-   Он    человек   фальшивый   и   слабохарактерный,    -   повторил   он.

- Он  упрям, - ответил я.  - Его склонный к  примирению характер приводит к
тому, что  он легко уступает  по некоторым вопросам, которым  он не придает
большого значения, но в то же время он очерчивает круг, за пределы которого
не выходит.

-  У него  византийский характер,  он человек  фальшивый, - еще  раз сказал
император.

- Несомненно,  - ответил я, -  он не всегда говорил  мне все, что думал; но
то,  что он  благоволил мне  сказать, всегда  подтверждалось, а то,  что он
обещал через меня вашему величеству, он выполнял.

- Александр  честолюбив; у него есть цель,  которую он скрывает, ибо желает
войны;  он  желает  ее,  говорю  вам,  так  как  он  отказывается  от  всех
предлагаемых  мною соглашений.  У  него есть  тайный мотив:  неужели  вы не
смогли распознать этот мотив?  Повторяю вам, что у него есть другие мотивы,
кроме Польши и Ольденбурга.

-  Одних  этих  мотивов  и  присутствия  вашей  армии  в  Данциге  было  бы
достаточно. Кроме того, он может, бесспорно, разделять те опасения, которые
внушают  всем  кабинетам перемены,  произведенные  вашим величеством  после
Тильзита  и в  частности после  Венского мира.  Хотя об  этом со мной  и не
говорили определенно, я мог,  однако, заметить, что эти опасения заставляли
задуматься  русское   правительство  в   такой  же  мере,   как  и  другие.

-  Какое дело до  этого Александру? Это  происходит не  у него. Разве  я не
сказал ему,  чтобы он забрал Финляндию,  Молдавию и Валахию, которые вполне
ему годятся? Разве я не предлагал ему разделить Турцию? Разве я не заплатил
ему 300 миллионов за войну с Австрией?

- Да,  государь, но эти  соблазны не помешали ему,  несомненно, видеть, что
ваше  величество  наметили с  тех  пор  вехи для  других  перемен и  хотите
заводить в Польше свои порядки.

- Вы  фантазируете, как он. Еще  раз повторяю, я не  хочу воевать с ним, но
надо,  чтобы  он выполнял  принятые  на  себя обязательства  и закрыл  свои
прилавки перед  англичанами. Какие это перемены  так его пугают? Какое дело
до них России, находящейся на краю света?

- Об этом он не говорил со мной.

- Я  не мешаю ему округлять  свои владения в Азии и  даже, если он хочет, в
Турции, лишь бы он не прикасался к Константинополю. Он недоволен тем, что я
владею Голландией [62]. Это  затрудняет ему займы, в  которых он нуждается.

-  Присоединение   ганзейских  городов,   организация  великого  герцогства
Франкфуртского,  которая означает,  что ваше  величество сохранит  за собою
Италию, передача Ганновера Вестфалии [63] - все эти перемены, произведенные
во время  мира, возвещенные в виде  окончательных мероприятий, затрудняют и
отдаляют мир с Англией. Они, следовательно, бьют по самым дорогим интересам
России, но не заставят ее начать войну.

- Значит,  для того чтобы  понравиться Александру, я  должен терпеть, чтобы
англичане и мой брат  предписывали мне законы? Румянцев знает, что я сделал
все, чтобы  побудить Англию к  миру. Лабушер несколько раз  ездил в Лондон,
причем ездил  даже в  качестве представителя голландцев  [64].  Должен ли я
позволить    наводнять     северную    Германию    английскими    товарами?

- Временный  характер этих мер произвел  бы впечатление политического шага,
но  их окончательный  характер и  продвижение на  север целых  армий вместо
нескольких  батальонов для  подкрепления  таможенной стражи  - это  вызвало
испуг.

- Вы не дальновиднее  Александра, который одержим страхом. Именно эти меры,
которые вы порицаете, отнимают все надежды у англичан и принудят их к миру.

Этот  разговор  продолжался  еще  долго. Император  перескакивал  с  одного
вопроса на  другой и после длительных перерывов  вновь возвращался к тем же
темам, - несомненно для того, чтобы проверить, буду ли я давать те же самые
ответы. Пожалуй, он никогда еще не предавался более серьезным размышлениям,
если судить по его  озабоченности и по тем долгим паузам, которые прерывали
эту беседу, продолжавшуюся пять часов.

После одной из пауз он сказал мне:

- Нас поссорил австрийский брак. Император Александр рассердился на меня за
то, что я не женился на его сестре.

Я должен был напомнить  императору, что, как я доносил в свое время, Россия
не  интересовалась  этим  браком; император  Александр  не  мог отказать  в
согласии  поддержать  эту  идею без  всяких  определенных  обещаний, но  он
никогда  не уступил  бы  по вопросу  о рел