затем  он  с
горячностью  сказал мне,  что уверен в  турках, что  они, быть может,  и не
произведут мощной  диверсии, но  наверное не подпишут мира,  турки вполне в
курсе того, что подготовляется,  и как бы ни были они неискусны в политике,
они отнюдь  не слепы, когда речь идет  о вопросах такого огромного значения
для  них; кроме  того, не  было недостатка  и в  соответствующих внушениях.

- Что  касается Бернадота, то он вполне способен  забыть, что он француз по
рождению,  но шведы -  люди слишком  энергичные и неглупые,  чтобы упустить
этот случай  отомстить за обиды, наносившиеся  им со времен Петра Великого.

Император несколько раз возвращался к вопросу о том, чего он ждет от турок.

- Андреосси  их разбудит,  - сказал он,  - его прибытие  произведет большую
сенсацию [78].  Я возразил  ему, что  Андреосси только сейчас  отправился в
путь.

-  Это   ошибка  Маре,   -  сказал  он,   -  не  могу  же   я  делать  все.

Он  снова повторил  то,  что говорил  мне о  герцоге Бассано,  добавив, что
герцог будет  отвечать перед Францией за все  то зло, которое может явиться
результатом его непредусмотрительности.

В Дрезден  приехали через Бамберг, чтобы  избежать, как говорили, встречи с
мелкими  германскими  владетельными особами.  В действительности  император
хотел  избежать посещения  Веймара [79].  Он продолжал  повторять -  и двор
повторял  вслед за  ним,  - что  войны  не начнут.  Распространяли слухи  о
предстоящем свидании  с императором Александром, а  чтобы сделать эти слухи
правдоподобными,  указывали на  миссию  де Нарбонна,  который был  послан к
Александру.

Приехали в Дрезден 16-го.  Ночевали 13-го в Вюрцбурге, 14-го - в Байрейте и
15-го - в Плауэне. Император и все лица, принадлежавшие к правительственным
кругам,  старались  придать  нашему  поведению, нашим  намерениям  и  нашим
демаршам  оттенок умеренности,  который внешним  образом говорил бы  в нашу
пользу  и мог  бы произвести  впечатление на  Австрию. С этой  целью особые
заботы прилагались к тому,  чтобы показать свою умеренность и уступчивость;
таким путем старались внушить ложное чувство безопасности и усыпить тех, па
кого собирались напасть.

Император  путешествовал с  императрицей. Всю  страну заставили  работать в
течение  шести  недель, чтобы  починить  ту  дорогу, по  которой мы  ехали.
Саксонская  королевская чета  выехала  навстречу их  величествам в  Плауэн.
Въезд в Дрезден совершился  при свете факелов. Австрийский двор прибыл туда
через два  дня. Не принимая никакого  участия в делах, я  не был осведомлен
достаточно определенным образом о том, что происходило при этом свидании, и
не могу поэтому говорить о нем со всеми подробностями.

Император пустил  в ход все средства,  чтобы обойти Меттерниха, в частности
он хотел создать слух  о своей умеренности и о своем желании получить через
де  Нарбонна те  объяснения, в  которых русский император  отказал Австрии,
дабы примирить всех, не  прибегая к враждебным действиям. Император тогда -
в первый и, пожалуй, в последний раз - отзывался очень хорошо о Меттернихе.
Я жил очень замкнуто и тщательно избегал всяких разговоров о делах, так как
я  не  мог  вести  эти  разговоры  в  желательном для  императора  духе.  Я
встречался с австрийцами только на вечерах. Как и все придворные сановники,
я имел  честь обедать с их  величествами. После обеда австрийский император
обходил обычно салон и разговаривал с каждым из присутствующих по нескольку
секунд. Однажды  до меня  дошла очередь, когда  я стоял в  амбразуре окна с
герцогом Истрийским[81]. Император Франц заговорил об императоре Александре
и сказал мне: "Этот  государь напрасно не дал объяснений; таким путем можно
было  бы избежать  разрыва.  Я сделал  все, что  мог, чтобы  объясниться по
поводу существующих разногласий, но  русские не захотели. Судя по тому, что
мне  сказал  император  Наполеон,  он  готов  прийти к  соглашению  и  даже
склоняется к тому, чтобы примирить все разногласия. На предложение венского
правительства о посредничестве Россия  не ответила, точно так ж, как она не
ответила Франции. Это молчание производит дурное впечатление; из него можно
сделать вывод, что в Петербурге склонны подвергнуться всем опасностям войны
и даже хотят ее.  Именно таким путем государства вовлекаются в войну, тогда
как  ее можно  было бы избежать".  Он добавил,  что я "должен  хорошо знать
императора  Александра,  которого характеризовали  ему как  нерешительного,
подозрительного  и поддающегося  влияниям государя;  между тем  в вопроcax,
которые могут повлечь за  собою такие огромные последствия, надо полагаться
только  на себя  и в особенности  не приступать  к войне прежде,  чем будут
исчерпаны все средства сохранения  мира". В Дрезден приехал де Нарбонн[82],
который был послан в  Вильно к императору Александру. Император поручил ему
посетить Меттерниха, а также рассказать австрийскому императору то, что ему
следовало знать о поездке де Нарбонна.

Император  считал,  что  роль,  которую играл  де  Нарбонн  в  его браке  с
эрцгерцогиней Марией-Луизой,  его репутация  умного человека и  его связи с
князем  Шварценбергом [83]  обеспечивают  ему благосклонность  австрийского
двора, и он нарочно  выбрал его для этой миссии, думая, что все, что скажет
де Нарбонн, произведет больше  впечатление на его тестя. Де Нарбонн посетил
меня  и рассказал  о  том, что  говорил ему  император  Александр и  что он
заметил  сам.  По  его  словам,  он добросовестно  доложил  это  императору
Наполеону, который поручил ему частично повторить свой рассказ австрийскому
императору и Меттерниху.

Я передаю  рассказ де  Нарбонна почти его собственными  словами, потому что
немедленно записал его; так  как он много раз повторял мне свой рассказ, то
я  мог  проверить точность  моих  записей. Император  Александр принял  его
хорошо. Он  встретил хороший  прием у всех. В  Петербурге занимали позицию,
подобающую данному  случаю: достойную  и без чванства.  Он присутствовал на
двух смотрах. Войска, как ему показалось, находятся в прекрасном состоянии.
Румянцева не было в Петербурге во время его приезда.

Император    Александр   с    самого   начала   откровенно    сказал   ему:

-  Я не  обнажу шпаги  первым. Я  не хочу,  чтобы Европа возлагала  на меня
ответственность  за кровь,  которая  прольется в  эту войну.  В  течение 18
месяцев мне  угрожают. Французские войска находятся  на моих границах в 300
лье  от  своей  страны.  Я нахожусь  пока  у  себя.  Укрепляют и  вооружают
крепости, которые почти соприкасаются с моими границами; отправляют войска;
подстрекают поляков; поднимают крик и жалуются, что я принимаю нейтральных,
что я  допускаю американцев;  в то же  время император продает  лицензии во
Франции и принимает суда,  которые пользуются лицензиями, чтобы грузиться в
Англии.  Император обогащает  свою  казну и  разоряет отдельных  несчастных
подданных.  Я  заявил,  что  принципиально  не хочу  действовать  таким  же
образом.  Я  не  хочу  таскать  деньги  из кармана  моих  подданных,  чтобы
переложить их  в свой  карман. Император Наполеон и  его агенты утверждают,
что  я покровительствую  англичанам, что  я не стремлюсь  выполнять правила
континентальной системы. Если бы  это было так, то разве мы конфисковали бы
60 или 80 судов за нарушение этой системы? Что же вы думаете, что англичане
не стучались  в мою дверь на всяческий лад? У  меня было бы здесь вдесятеро
больше английских агентов, если бы я только захотел; но я до сих пор ничего
не хотел  слышать. 300 тысяч  французов готовятся перейти мои  границы, а я
все   еще  соблюдаю   союз  и   храню  верность   всем  принятым   на  себя
обязательствам.  Когда я переменю  курс, я  сделаю это открыто.  Спросите у
Коленкура, что я говорил  ему, после того как император Наполеон отклонился
от линии союза, и что я сказал ему, когда он уезжал. Он честный человек, не
способный лицемерить.  Таким я был тогда, таким я  остаюсь и сейчас, что бы
ни делал  с тех пор император  Наполеон для того, чтобы  порвать все добрые
отношения. Он  только что  призвал Австрию, Пруссию  и всю Европу  к оружию
против России,  а я  все еще верен  союзу, - до такой  степени мой рассудок
отказывается верить, что он  хочет принести реальные выгоды в жертву шансам
этой войны.  Я не строю себе  иллюзий. Я слишком высоко  ставлю его военные
таланты,  чтобы   не  учитывать  всего  того   риска,  которому  может  нас
подвергнуть  жребий войны; но  если и  сделал все для  сохранения почетного
мира и политической системы, которая может привести ко всеобщему миру, то я
не  сделаю ничего,  несовместимого с  честью той  нации, которой  я правлю.
Русский народ  не из тех, которые отступают  перед опасностью. Если на моих
границах  соберутся все штыки  Европы, то  они не заставят  меня заговорить
другим  языком.  Если  я  был терпеливым  и  сдержанным,  то не  вследствие
слабости,  а потому,  что долг  государя не  слушать голоса  недовольства и
иметь в виду только спокойствие и интересы своего народа, когда речь идет о
таких крупных  вопросах и когда он  надеется избежать борьбы, которая может
стоить стольких жертв. Может  ли император Наполеон добросовестно требовать
объяснений,  когда именно  он  во время  полного мира  захватил  весь север
Германии  и  именно  он   нарушил  обязательства  союза  и  принципы  своей
собственной континентальной системы? Не он ли должен объяснять свои мотивы?
Я передал  через князя Куракина откровенную  ноту [84].  Мои обиды известны
всей  Европе. Желать  внушить  веру в  существование тайных  обид  - значит
насмехаться над  всем миром. Я все еще готов  договориться обо всем в целях
сохранения мира, но нужно,  чтобы это было сделано письменно и в той форме,
которая  установит,  на  чьей  стороне добросовестность  и  справедливость.

Император Александр сказал де Нарбонну, что в настоящий момент он не принял
еще на себя никакого  обязательства, противоречащего союзу, что он уверен в
своей правоте  и в справедливости  своего дела и будет  защищаться, если на
него  нападут. В  заключение он  раскрыл перед  ним карту России  и сказал,
указывая на далекие окраины:

- Если император Наполеон  решился на войну и судьба не будет благосклонной
к нашему  справедливому делу, то  ему придется идти до  самого конца, чтобы
добиваться мира.

Потом  он  еще раз  повторил,  что  он не  обнажит  шпаги  первым, но  зато
последним вложит ее в ножны.

Де Нарбонн  сказал мне  еще, что император  Александр говорил с  ним в этом
духе всякий раз без возбуждения и без раздражения; даже лично об императоре
Наполеоне во  время своего пребывания  в Вильно он говорил  без горечи; обо
мне он говорил ему с большим уважением и благосклонно. Как мне казалось, де
Нарбонн был  очень доволен всем, что  ему сказал государь, и  был убежден в
правдивости  всего  того, что  он  подчеркивал. Он  добавил, что  император
Наполеон   был  по-видимому,   поражен   его  докладом,   хотя  по-прежнему
распространялся  о   так  называемом  лицемерии   императора  Александра  и
по-прежнему перечислял свои обиды против него.

В  Дрезден приехали  король и  кронпринц прусские, которых  император хотел
принять  здесь, чтобы  скрепить  в глазах  публики нечто  вроде примирения,
гарантирующего  ему к  тому  же добросовестное  и искреннее  сотрудничество
прусского корпуса.  Некоторые думали,  что император не  очень хорошо будет
обращаться с  королем, так как он не любил его и  всегда говорил о нем: "Он
фельдфебель  и  дурак".   Но  император  распределял  свою  благосклонность
сообразно своим интересам, а в данный момент он был реально заинтересован в
том, чтобы  убедить прусского короля, что он  искренне включает его в рамки
французской политической системы и  ничего больше не замышляет против него.
Король и кронпринц уехали из Дрездена очень довольные оказанным им приемом.

---------------------------------------------------------------------------

                                 ГЛАВА III

                                 НА МОСКВУ



Отъезд  из Дрездена.  - Данциг.  - Неаполитанский  король. -  Переход через
Неман. -  Разговоры с императором: его  мысли о новой кампании.  - Ковно. -
Вильно. -  Балашев. - Бурная сцена с  императором. - Витебск. - Раздражение
императора. - Смоленск. - Валутина гора. - Москва. - На подступах к Москве.



Император  выехал из  Дрездена 29  мая; императрица  была в Праге,  где она
хотела провести  некоторое время  с австрийским двором.  Император Наполеон
остановился в Глогау только  на одну ночь. До 1 июня он оставался в Позене,
от 2 до 6-го  - в Торне, от 7 до 10-го -  в Данциге, 11-го - в Мариенбурге,
от 12 до 16-го  - в Кенигсберге, 17-го - в Инстербурге, от  18 до 21-го - в
Гумбиннене,  21-го -  в  Вильковишках, 22-го  -  в Новогрудках,  23-го -  в
палатке на берегу Немана.

Остановлюсь на  пребывании императора  в Данциге, так как  там была крупная
база  войскового  снабжения,  -  тот пункт,  где  в  течение  двух лет  все
организовывалось  и   приготовлялось,  пункт,   которому  император  уделял
наибольшее внимание, так как эта надежная крепость должна была снабжать его
всем необходимым.  Неаполитанский король  [85], которому  не было разрешено
приехать в Дрезден -  якобы из внимания к австрийскому императору, - ожидал
там императора Наполеона; Наполеон, считая, что Италия все еще была предана
его  тестю, не  хотел портить  ему радость  встречи со своей  дочерью видом
государя, который вызовет у него тягостные воспоминания. На самом деле этот
мотив был  только деликатным предлогом,  и император, как он  говорил это в
частных  беседах,  просто  не  хотел,  чтобы между  Мюратом  и  австрийцами
завязались связи, слишком тесно завязанные уже королевой и Меттернихом[86].
"Если австрийский император, -  говорил он, - отнесется к нему хорошо, то у
Мюрата закружится голова, и он наверняка наговорит много глупостей и т. п."

Отношения  между  императором  и  Неаполитанским  королем  были  более  чем
холодные,  и  отказ  в  разрешении  приехать  в Дрезден  мог  лишь  усилить
недовольство Мюрата. Император справедливо  упрекал его в том, что он часто
нарушал континентальную систему на побережье Неаполитанского королевства, и
метал по этому поводу громы и молнии и в письмах и на словах. Но так как он
нуждался  теперь  в  короле  для  своего  похода, то  надо  было  поправить
отношения.  Король был  обижен,  но он  был человеком  слабохарактерным. Он
любил императора, который знал свою власть над ним. При первом же разговоре
была  восстановлена  полная  гармония,  хотя  император  всего  лишь  утром
повторял то, что он говорил перед выездом из Парижа, а именно, будто король
забыл, что  он француз по рождению  и что император сделал  его королем. Со
своей  стороны, король громко  жаловался на  то, что он  является государем
только  по имени  и  должен жертвовать  тем, что  считает  интересами своих
народов, ради того, что  император называет интересами континента и Франции
(когда императору  были доложены  эти выражения короля,  они рассердили его
еще больше, чем контрабанда).

Первыми  словами, с  которыми  император Наполеон  обратился к  губернатору
Данцига генералу Раппу, были:

-  Что делают  ваши купцы  со своими  деньгами? Начинается война.  Я теперь
займусь ими.

Во время послеобеденного разговора  он сказал Раппу, Неаполитанскому королю
и еще  нескольким другим лицам,  что пруссаки и даже  австрийцы действуют с
нами заодно, что Александр не ожидал этого и очень озадачен; в конце концов
он сам этого хотел,  а если он все же не хочет войны во что бы то ни стало,
то  он еще  может ее  избежать; это  выяснится через несколько  дней. Легко
догадаться, что это говорилось  для того, чтобы политические слухи разнесли
повсюду слова императора. А  его действительная воля была выражена в первых
словах, с которыми он  при мне и нескольких других лицах обратился к Раппу.

Вечером   и   на  следующий   день   император  очень   жаловался  мне   на
Неаполитанского короля, говоря, что он более не француз и забыл все то, чем
он  обязан своей  родине и  своему благодетелю.  Король, со  своей стороны,
жаловался  Бертье[87],  Дюроку и мне  на то,  что император сделал  из него
всего  лишь вице-короля  и  орудие для  того,  чтобы выжимать  соки из  его
народа, и  т. д., п т.  д. При приеме местных  гражданских властей, которые
жаловались  на  чрезмерные налоги,  император  сказал им,  что он  сохранит
Данциг за собой и  присоединит его к великой империи, думая, что он этим их
утешит, или, скорее, для того, чтобы его слова были повторены в Берлине и в
Петербурге.

Император на людях встретил  короля довольно хорошо, но затем, отведя его в
сторону -  бесспорно для того,  чтобы помешать ему жаловаться,  - начал его
бранить  и  сердиться. Он  жаловался  на  его неблагодарность  и под  конец
"разыграл сцену гнева и  чувствительности, так как, - сказал мне император,
- с этим итальянским Панталоне[88] приходится пускать в ход такие средства.
У  него доброе  сердце;  в глубине  души он  любит  меня больше,  чем своих
лаццарони.  Когда он  меня  видит, он  мой, но  вдали от  меня он,  как все
бесхарактерные люди, поддается тому, кто ему льстит и подлаживается к нему.
Если  бы он  приехал  в Дрезден,  то его  тщеславие  и его  личные интересы
заставили бы его сделать миллион глупостей, чтобы подделаться к австрийцам.
Его жена  честолюбива и вбила ему в голову  тысячу безумных затей: он хочет
владеть всей  Италией. Это  - его мечта,  из-зa которой у  него нет желания
сделаться  польским  королем.  Я  посажу  туда  Жерома  [89] ,  создам  ему
прекрасное  королевство,  но нужно,  чтобы  он сделал  что-нибудь, так  как
поляки  любят  славу.  А  Жером  любит  только роскошь,  женщин,  парады  и
празднества. Мои  братья не  помогают мне. Они  заимствовали от царствующих
династий  только глупое  тщеславие и  не отличаются никакими  талантами, не
обладают ни малейшей энергией. Мне приходится править за них. Не будь меня,
они  разорили  бы бедных  вестфальцев,  чтобы обогатить  своих фаворитов  и
любовниц,  чтобы давать  празднества  и строить  дворцы. Мои  братья думают
только  о себе.  А  между тем  я показываю  им  хороший пример.  Я народный
монарх, так  как я  трачу деньги лишь  на поощрение искусств,  на то, чтобы
оставить  после себя  славное  и полезное  для нации  наследство.  Никто не
скажет, что я одаряю  фаворитов и любовниц. Я вознаграждаю оказанные родине
услуги, и больше ничего".

В  Торне  мы нагнали  обоз  и  главную квартиру;  на  следующий день  после
прибытия  все  это,  а  также  и  гвардия, было  направлено  в  Инстербург.
Император нагнал  гвардию в Инстербурге и следовал  за нею в направлении на
Ковно по  линии Тумбиннен  - Сталлупенен -  Вильковишки, а затем  по лесной
дороге,  оставляя   Мариамполь  направо.  Войска,   охранявшие  путь,  были
великолепны и приветствовали  императора с неподдельным энтузиазмом. Войска
1-го корпуса особенно выделялись своей прекрасной выправкой и обученностью.
Взятые из хороших гарнизонов и побывавшие в руках полководца, который долго
занимался  ими, они  могли соперничать  с гвардией.  Вся эта  молодежь была
полна здоровья  и пыла. Солдаты 1-го  корпуса имели в ранцах продовольствие
на две недели.

Князь Экмюльский  [90],  который находился уже на  берегах Немана, построил
там пекарни,  где заготовляли  хлеб по мере прибытия  корпусов. К авангарду
были прикомандированы печники.

Император  прибыл в  штаб князя,  находившийся в  расстоянии одного  лье от
Немана  и Ковно [91].  Время близилось  к рассвету. Он  немедленно приказал
произвести  рекогносцировку  на  берегах   реки  и  во  всех  окрестностях.
Возвратился он только вечером, в течение двух часов отдавал приказы и снова
сел  на лошадь,  чтобы при  свете луны  подробнее обследовать берег  реки и
определить место  переправы. Все  без исключения должны  были остават