пославший Балашева  в  Вильно, не  отвечал на  предварительные шаги,
предпринятые нами из Смоленска.

Перемена в позиции и в политике петербургского правительства должна была бы
открыть императору  глаза. Гордость  побежденных по отношению  к победителю
должна была  бы раскрыть  перед ним .опасности  этого нашествия, но  рок, в
который верил император Наполеон, преследовал его; он думал, что его звезда
воссияет  новой  славой, когда  он  заставит  ее взойти  над этой  полярной
землей, но ей пришлось, в свою очередь, уплатить жестокому климату ту дань,
которую до сих пор она налагала на славу тех же самых русских и всех других
народов.  Армия,  как  я  уже говорил,  была  очень  утомлена; кавалерия  и
артиллерия находились в самом  плохом состоянии, а численность легких войск
до  такой степени  сократилась,  что для  подкрепления авангарда  надо было
пустить в ход карабинеров и кирасиров.

31-го главная  квартира расположилась в помещичьем  доме в Величеве; там же
поместился Неаполитанский король. Тем временем неприятель отступал от этапа
к этапу, пользуясь для прикрытия своего движения только казаками или иногда
одним-двумя драгунскими  полками. Вся наша кавалерия  и часть пехоты днем и
ночью были в боевой  готовности и всегда подвигались форсированным маршем в
надежде настигнуть врага, но нагнать его не удавалось. Армия могла питаться
лишь тем,  что добывали  мародеры, организованные в целые  отряды; казаки и
крестьяне  ежедневно  убивали   много  наших  людей,  которые  отваживались
отправиться на поиски. Чем  больше мы продвигались вперед, тем более полным
было  бегство  населения.  Не  оставались  даже старики  и  инвалиды.  Дело
доходило  до того,  что  даже авангард  не мог  раздобыть  себе проводника,
который был бы в состоянии назвать местность и дать какие-нибудь сведения о
соответствующем районе. Возникали  настоящая путаница и затруднения всякого
рода.

Наконец, в  двух лье  перед Гжатском авангард  захватил в плен  казака, под
которым только что была убита лошадь, и вскоре затем негра, заявившего, что
он повар атамана Платова[137]. Негр был захвачен при выходе из деревни, где
он занимался мародерством. Неаполитанский  король отослал обоих пленников к
императору, который  задал им множество вопросов.  Их ответы показались мне
довольно пикантными, и я тотчас же записал их.

Негр  сообщил  подробности об  образе  жизни своего  генерала, которому  он
всегда  прислуживал  за  столом.  При этом  он  слышал  разные разговоры  и
рассказы о соперничестве между  некоторыми генералами, но он не знал ничего
насчет передвижения  армии. Каждую  секунду с самыми  забавными гримасами и
ужимками он  спрашивал, с  кем именно он  говорит, перед кем  он находится.
Напрасно ему повторяли, что  его допрашивает император; он не хотел верить,
что это был император Наполеон.

Когда  ему снова  подтвердили, что  он находился  перед императором,  то он
поклонился,  потом   несколько  раз  простерся  ниц   и  принялся  прыгать,
танцевать, петь  и выделывать самые невообразимые  гримасы. Это негр уверил
Неаполитанского короля,  у которого  не было проводника, что  он знает весь
окрестный район,  поэтому его величество  послал за ним, и  его отправили к
императору.

Император  велел   подойти  казаку,   которого  держали  в   стороне,  пока
допрашивали  негра. Это  был брюнет  пяти футов  ростом, с  живыми глазами,
открытым и  неглупым лицом, серьезный на вид; ему можно  было дать от 30 до
36  лет;  казалось,  он был  очень  огорчен  тем, что  попал  в  плен, а  в
особенности тем,  что потерял свою лошадь.  Император приказал мне дать ему
лошадь из императорской конюшни.

По словам  казака, русские открыто жаловались  на Барклая, который, как они
говорили,  помешал им  драться под  Вильно и  под Смоленском, заперев  их в
стенах города. Два дня назад в армию прибыл Кутузов, чтобы сменить Барклая.
Он  не видел  его,  но один  молодой штабной  офицер приезжал  вчера, чтобы
поговорить с казачьим офицером,  его командиром, и сообщил ему эту новость,
добавив,  что  дворянство  принудило  Александра произвести  эту  перемену,
которой  армия  была очень  довольна.  Это  известие показалось  императору
весьма правдоподобным и доставило ему большое удовольствие; он повторял его
всем.

Медлительный  характер Барклая  изводил его.  Это отступление,  при котором
ничего  не оставалось,  несмотря на  невероятную энергию  преследования, не
давало  надежды   добиться  от  такого   противника  желанных  результатов.

- Эта  система, - говорил иногда  император, - даст мне  Москву, но хорошее
сражение еще  раньше положило бы конец войне, и мы имели  бы мир, так как в
конце концов придется ведь этим кончить.

Узнав о прибытии Кутузова, он тотчас же с довольным видом сделал вывод, что
Кутузов  не  мог  приехать  для  того, чтобы  продолжать  отступление;  он,
наверное, даст нам бой,  проиграет его и сдаст Москву, потому что находится
слишком близко к этой  столице, чтобы спасти ее; он говорил, что благодарен
императору  Александру за  эту  перемену в  настоящий момент,  так  как она
пришлась как нельзя более  кстати. Он расхваливал ум Кутузова, говорил, что
с ослабленной, деморализованной армией  ему не остановить похода императора
на  Москву. Кутузов даст  сражение, чтобы  угодить дворянству, а  через две
недели  император Александр  окажется без  столицы и  без армии;  эта армия
действительно будет  иметь честь не уступать  свою древнюю столицу без боя;
вероятно, именно  этого хотел император Александр,  соглашаясь на перемену;
он  сможет теперь  заключить мир,  избежав упреков  и порицаний  со стороны
русских вельмож, ставленником которых  является Кутузов, и он сможет теперь
возложить на Кутузова ответственность за последствия тех неудач, которые он
потерпит;  несомненно, такова  была  его цель,  когда он  пошел  на уступку
своему дворянству.

Император продолжал расспрашивать казака,  все ответы которого и по форме и
по содержанию  были очень  умны для простого  солдата. Вот что  он говорил:

-  Если  бы  русские  солдаты Александра,  а  в  особенности его  генералы,
походили на  казаков, то вы с французами не оказались  бы в России. Если бы
Наполеон  в своей  армии имел  казаков, то  он давно  уже был  бы китайским
императором. Французы  дерутся хорошо,  по неосторожны. Они  любят грабить;
чтобы рыскать  по домам, они удаляются от  своей армии, а казаки пользуются
этим, чтобы  каждый день захватывать  в плен много французов,  и отнимают у
них добычу. Не будь  казаков, французы были бы уже в Москве, в Петербурге и
даже  в Казани. Именно  казаки все  время задерживают их.  Казакам нравится
Неаполитанский король, который носит  большой султан, потому что он храбр и
всегда первым кидается в  бой. Они дали себе слово не убивать его, но хотят
захватить в плен.

Он признал,  что в  Вязьме казаки приготовили  все, что нужно,  для поджога
моста,  складов и  различных  домов. Он  сказал,  что таков  был приказ  их
начальника.

Когда мы вступили в  Гжатск, часть города была сожжена и еще дымилась. Но в
Гжатске мы взялись за дело более своевременно, чем в Вязьме. Мы постарались
остановить огонь. Император приказал  произвести усиленную разведку во всех
окрестностях  города.  Он  посетил  госпиталь, расположенный  у  выхода  из
города;  госпиталь не  был сожжен.  Император торопил всех,  чтобы ускорить
восстановление мостов  и прохождение войск. Возвратился  он очень поздно. В
Гжатске оставалось еще меньше жителей, чем в Вязьме. Дома на той улице, где
остановился император,  и на улицах, расположенных  по другую сторону реки,
которые не  были подожжены, были переполнены  продовольствием всякого рода;
там оказалась  прекрасная мука,  много яиц и  масла, которого мы  давно уже
были лишены. Император получил  определенные и подробные сведения о русской
армии.  Кутузов  прибыл  к  ней  29-го.  На  пути  к  армии  и  потом,  при
отступлении,   он  проезжал   через  Гжатск.  Милорадович,   как  говорили,
присоединился к  армии с 50 тысячами  человек и большим количеством орудий.
Император  исчислял  это подкрепление  в  30  тысяч человек [138].  Русские
офицеры  были,   по-видимому,  очень  довольны  прибытием   Кутузова  и  не
сомневались,  что он  вскоре даст  большое сражение. Армия  продолжала свое
отступление для  того, чтобы соединиться с  другими подкреплениями, которые
подходили к ней из Москвы.

На основании этих сведений, которые подтверждались всеми данными, император
не  сомневался  больше,  что мы  приближаемся  к  моменту, когда  состоится
желанное для  него сражение.  Он с удовольствием  рассказывал эти сведения,
прибавляя к ним следующие соображения:

-  Новый главнокомандующий  не  может продолжать  эту систему  отступления,
которую осуждает общественное мнение  России. Он поставлен во главе армии с
условием. сражаться.  Та система  войны, которой они  придерживались до сих
пор, должна, следовательно, измениться.

Все  эти соображения побудили  императора привести  и свои войска  в боевую
готовность.   Для  этого   он  оставался   в  Гжатске   2  и   3-го,  чтобы
сконцентрировать  все силы  и дать  немного отдыха кавалерии  и артиллерии.
Здесь  стало  достоверно  известно,  что  генерал  Латур-Мобур,  о  котором
император  очень  беспокоился,  прибыл  со  своей  дивизией  в  Ермаково  1
сентября.

Сознавая необходимость  привести в порядок обозы,  загромождавшие дороги, и
дать  возможность  артиллерии  выехать  вперед,  когда  начнется  сражение,
которое, по его мнению,  предстояло в ближайшие дни, император отдал приказ
сжигать все  экипажи, которые  оказались бы впереди  артиллерийских парков.

-  Я прикажу  сжечь мой собственный  экипаж, -  сказал он мне  на следующий
день, - если он окажется не на своем месте.

Передвигаясь  верхом,  император  встретил  много экипажей,  которые  ехали
отдельно от своих колонн, рядом с артиллерийским обозом. Он приказал егерям
из своего конвоя задержать их, потом сошел с лошади и велел сжечь первый из
них. За экипаж вступились. Де Нарбонн обратил его внимание на то, что из-за
этого  может  лишиться всего  необходимого  офицер,  которому, быть  может,
оторвет завтра ногу.

-  Мне обойдется  гораздо  дороже, -  ответил император,  - если  я окажусь
завтра без артиллерии.

Пришлось разыскать  солому, дрова  и развести костер.  Тем временем коляску
разгрузили. Следующая была осуждена  на такую же казнь. Когда огонь охватил
их, император поскакал прочь  галопом, и я думаю, что кучера спасли из огня
свои экипажи, хотя и обгоревшие немного.

-  Я  хотел  бы,  чтобы  это  был  ваш  экипаж, -  сказал  император  князю
Невшательскому, -  это произвело  бы больше впечатления, и  вы этого вполне
заслуживаете,   потому    что   я   все   время    встречаю   ваш   экипаж.

- Позади экипажа вашего величества - ответил князь.

- Это - вина Коленкура, - возразил император. - Впрочем, я обещал ему сжечь
и  мой экипаж,  если я  его встречу.  Так что  не сердитесь на  мою угрозу,
потому что  я окажу своему экипажу  не больше милости, чем  другим. Я здесь
главнокомандующий, и я должен подавать пример.

4-го  главная  квартира была  на  бивуаке  у Прокофьева,  а  5 и  6-го -  у
Бородина. Де Боссе[139]  прибыл туда 6-го во второй половине дня. Он привез
письма  императрицы, которую  провожал  в Прагу  из Дрездена,  и прекрасный
портрет Римского короля, написанный Жераром [140]. Когда император вернулся
с разведки,  которую он производил для  выяснения неприятельских постов, он
нашел этот  портрет в своей палатке.  Одновременно приехал адъютант герцога
Рагузского с сообщениями о  неудачах в Испании[141]. Эстафета из Парижа уже
несколько дней тому назад  принесла императору первое сообщение об этом, но
русские  дела в  данный момент  были слишком  серьезны, для того  чтобы его
заботили неудачи герцога Рагузского в Испании.

- Англичане заняты там.  Они не могут покинуть Испанию, чтобы схватиться со
мной во Франции или  в Германии. Вот что важно для меня, - сказал он мне на
следующий день.

Император  оставался лишь  один  момент в  своей палатке,  находившейся, по
обыкновению, в  центре гвардейского  каре, а затем поспешил  туда, где наше
правое крыло  атаковало два редута, поддерживающих  левый фланг неприятеля.
Эта атака была проведена с такой силой, что мы овладели редутами меньше чем
в течение часа [142]. Войска получили приказ оставаться в боевой позиции, а
пехота   -   сохранять   каре.    Хорошо,   что   император   проявил   эту
предусмотрительность,  так  как через  полчаса  после наступления  вечерней
темноты, когда  бой давно  уже был окончен,  русские кирасиры, поддержанные
пехотой, энергично  атаковали наше  каре, направляясь к  этим редутам; они,
бесспорно, надеялись в сумятице ночного сражения принудить нас эвакуировать
редуты  и отбить  их  обратно  [143] . Первое  каре, захваченное  врасплох,
потеряло несколько человек и  орудий, но остальные, предупрежденные пальбою
первого каре, держались твердо.  Русские кирасиры потерпели большой урон от
нашего артиллерийского  и ружейного огня, а  к тому же их  атака была плохо
поддержана,  и они должны  были отступить  и отказаться от  обладания этими
редутами, которые  служили ключом к русским  позициям. Наши войска выиграли
даже  некоторое   пространство,  преследуя   кирасиров  в  темноте,   и  мы
утвердились  на  опушке  леса,  которую  для  врага было  бы  весьма  важно
сохранить за  собой хотя бы для того, чтобы  задержать наши атаки и следить
за нашими передвижениями.



Император в  течение ночи объехал наши  бивуаки, побывал на взятых редутах,
несколько  раз  проехал  по  всей линии,  для  того  чтобы по  собственному
впечатлению составить  суждение о позициях неприятеля,  о его численности в
каждом пункте.  В то же самое  время он побывал и  в своих воинских частях,
как он это обыкновенно  делал накануне сражения. Еще во второй половине дня
он  побывал в  различных  корпусах, частично  определил свою  окончательную
диспозицию и  отдал распоряжения, но не был  уверен, придется ли ему начать
атаку завтра утром, до  такой степени он боялся, как бы неприятель снова не
ускользнул от него.

С  рассветом [144]  император  вновь  побывал  на  главном  редуте,  и  под
прикрытием леса,  находившегося впереди редута  и окончательно захваченного
нами в ночном бою,  он вместе со мною и с князем Невшательским очень близко
подъехал к  неприятельским позициям. Он объехал  затем всю линию и особенно
подробно  осмотрел центр  и левый  фланг, которые  он обследовал  вплоть до
сторожевых постов.  Потом еще раз вернулся  к центру вместе с вице-королем,
чтобы объяснить  ему все диспозиции на месте.  После этого он отправился на
крайний  правый  фланг, которым  командовал  князь Понятовский,  добившийся
накануне  со  своими поляками  значительного  успеха  и выигравший  большое
пространство [145].  Сопротивление  русских в  этом пункте  было  не совсем
таким,  каким оно должно  было бы быть  и каким  оно было в  других местах.
Император колебался,  произвести ли  глубокий маневр правым  флангом, чтобы
обойти позицию неприятеля и  частично оставить в стороне его редуты, или же
занять такие позиции -  это облегчалось взятием двух редутов, - чтобы иметь
возможность атаковать  неприятельский центр с фронта  и с тыла, начав атаку
правым крылом. Он опасался,  что побудит русских к новому отступлению, если
примет  первый вариант,  который угрожал  бы их  тылу, тем паче  что потеря
редутов, отнятых  у неприятеля  накануне, сильно ослабила  уже его позицию.
Эти   соображения  склонили   императора   к  принятию   второго  варианта.

Видя, что  неприятель держится спокойно на  своих позициях, император решил
предоставить  этот  день  армии   для  отдыха  и  для  того,  чтобы  успели
подтянуться артиллерийские резервы и все другие немного отставшие части. Он
думал  также  - и  это  последнее соображение  окончательно определило  его
решение,  -  что неприятель,  который  с наступлением  ночи пытался  отбить
редуты,  столь  необходимые  для   поддержки  своего  левого  фланга,  днем
постарается вновь захватить эту  позицию или по крайней мере ту территорию,
которую он  уступил полякам. Император надеялся,  что таким путем завяжется
бой, который, по его мнению, должен дать ему весьма выгодные результаты, но
с обеих сторон день прошел во взаимном наблюдении, если не считать поляков,
которые  вновь выиграли  небольшое пространство,  что дало  весьма выгодную
исходную позицию  для завтрашней атаки на  неприятельском фланге. Видя, что
неприятель  не двинулся  с  места, император  счел, что  он  возводит новые
укрепления взамен  потерянных вчера редутов. Около  трех часов дня был даже
момент,  когда думали,  что  неприятель отходит,  и император,  который все
время  был начеку,  уже  готов был  отдать приказ  об атаке,  но, произведя
наблюдения с  более близких  пунктов, которые позволяли  правильно судить о
передвижениях  русских,  мы   удостоверились,  что  они  сохраняют  прежние
позиции. Вечером император возвратился в свою палатку.

7-го числа еще до  рассвета император побывал на редуте на правом фланге, а
затем вместе  с князем Экмюльским, Бертье и со  мною поехал на опушку леса,
находившегося   впереди  редута.   Как  только  рассвело,   войскам  прочли
прокламацию  императора, краткую  и  энергичную, как  все, что  он  писал в
подобных случаях накануне больших событий.

Поляки, Неаполитанский король со  своей кавалерией, стоявшей на левом крыле
поляков,  а также войска  князя Экмюльского  выступили еще до  рассвета. Их
атака  была  стремительной,  но  оборона  была  упорной.  Князь  Багратион,
стоявший  против них,  защищался с  силой и  отвагой, но наши  солдаты были
полны такого  пыла, что  ничто не в  состоянии было их  остановить. Генерал
Компан, раненный при первых  атаках, был заменен генералом Раппом, которого
вскоре  постигла  такая же  судьба,  когда он  шел  во главе  тех же  самых
храбрецов. Замена  раненых или  убитых генералов происходила  без малейшего
шума, и  передвижения войск не испытывали  ни малейшей задержки, даже когда
был ранен князь Экмюльский[146].

Маршал  Ней со  своей  обычной отвагой  ударил, как  молния,  по выдвинутым
корпусам неприятельского центра и  опрокинул их. В семь часов в этом пункте
раздавалась такая  канонада и ружейная пальба,  какие редко можно услышать.
Тем   временем  Неаполитанский   король   поддержал  со   своей  кавалерией
стремительный натиск  пехоты правого  фланга и пехоты  князя Экмюльского, и
оба укрепления, оставшиеся в  руках русских на их левом фланге, были взяты.

В  восемь  часов  императору  донесли,  что  дивизионный  генерал  Монбрен,
командовавший  первым кавалерийским  корпусом, состоявшим из  трех дивизий,
убит. Император вызвал моего  брата, которого послал к производившему атаку
правому флангу; через несколько  минут мой брат возвратился, чтобы доложить
ему  о   взятии  обоих  редутов  и   о  достигнутых  после  этого  успехах.

- Отправляйтесь,  - сказал ему  император, - и берите  на себя командование
1-м    кавалерийским    корпусом.    Действуйте,    как   при    Арсобиспо.

Князь Невшательский  дал ему письменный приказ,  для того чтобы дивизионные
генералы подчинились ему. Брат пожал мне руку и сказал:

-  Дело такое  жаркое, что я,  наверное, тебя больше не  увижу. Мы добьемся
торжества, или же я буду убит.

Способствовали ли  возникновению этого печального  предчувствия его обычные
недуги,  которые  часто  заставляли  его желать  смерти,  или  же оно  было
порождено  ожесточенным характером  боя? Не  знаю, но  я не мог  забыть это
трагическое прощанье  вплоть до того самого  момента, когда роковое событие
свершилось  и   я  узнал  о  несчастье,   которое  предчувствовал  заранее.

Маршал  Ней, подкрепленный  частью корпуса вице-короля,  поддерживал правый
фланг, и к 10 часам неприятель потерял всю территорию, на