шансов, которые
могло  бы  дать ему  большое  сражение,  он остановился,  вновь занял  свои
позиции  на Наре, и  лишь один  Платов при поддержке  нескольких регулярных
частей преследовал короля. Если  бы на месте наших там были другие войска и
другой  начальник, то  немногим удалось  бы спастись. Наши  войска показали
чудеса храбрости.

В дополнение к рассказу  об этом бое я считаю нужным привести те сведения о
позиции Кутузова,  которые сообщил  нам император, и те  выводы, которые он
сделал из различных полученных им донесений.

Кутузов по-прежнему держался  за так называемыми тарутинскими укреплениями,
или,  точнее,  позади  Нары  и  Истры. Эти  позиции  называли  тарутинскими
укреплениями,  очевидно, потому,  что Кутузов  сохранял в своих  руках мост
через  Нару  в деревне  Тарутино.  Неаполитанский король  держал в  Винкове
дивизию Клапареда, а на Чернышне - маленькой речке, или даже скорее ручье -
была  линия постов.  На правом  и левом  флангах стояла  кавалерия; немного
позади слева  был Понятовский; Себастьяни находился  на передовых позициях,
Сен-Жермен  со  своими резервами  -  во  второй линии,  а  пехота Дюфура  и
кавалерия Латур-Мобура стояли в резерве.

Император обвинял короля и особенно генерала Себастьяни, занимавшего пункт,
захваченный неприятелем, в том,  что они хотя бы при помощи летучих отрядов
или   постоянных   патрулей   должны   были  обследовать   лесок,   который
господствовал над  позицией справа от генерала  Себастьяни, откуда русские,
более  бдительные и  более  активные в  данный  момент, чем  мы, могли,  по
выражению  императора,  видеть даже  то,  что  этот генерал  делал в  своей
квартире.  Император  был  тем  более  недоволен, что  считал  себя  вправе
упрекать своих генералов в  оплошности, так как этот же самый пункт, по его
словам,  уже подвергся  раз нападению  казаков в  первых числах  октября, и
притом со  стороны именно этого леса,  что должно было заставить командиров
внимательно следить за лесом.  Император обвинял также и самого себя в том,
что оставался в Москве и не посетил этих позиций.

- Надо,  чтобы я видел все  собственными глазами, - сказал  он, - я не могу
полагаться на короля; он  рассчитывает на свою отвагу и полагается на своих
генералов, а  они люди небрежные. Король  показывает чудеса храбрости. Если
бы не его присутствие духа и не его смелость, то все было бы захвачено и он
сам попал бы в рискованное положение, будь у русских другие начальники.

Багговута  не поддержали  в  его стремительной  атаке. Операция  не удалась
из-за  колебаний  Строганова и  из-за  того,  что в  решительный момент  он
держался слишком далеко.

Если  эта  неожиданность,  захватившая  нас врасплох,  доказывала,  что  мы
недостаточно  осторожны,  то характер  боя,  во  время которого  мы были  в
гораздо меньшем числе, доказал русским, что усталость и лишения не ослабили
нашего мужества.  Кавалерия и  . артиллерия были  изнурены; лошадей кормили
тем,  что добывали  при далеких  фуражировках, весьма мало  упорядоченных и
день ото  дня все более трудных  и опасных, так как  приходилось каждый раз
забираться  все дальше  и  дальше. У  короля  было, правда,  не меньше  120
орудий,  но  при  них  были  плохие  лошади, и  орудийная  прислуга  сильно
поредела.

Император  был  очень  раздосадован  этим происшествием,  а  в  особенности
потерями,  понесенными кавалерией,  численность которой  и без  того сильно
уменьшилась. Эта стычка произвела  также большое впечатление на армию. Весь
успех  приписывали казакам,  операции которых чрезвычайно  беспокоили наших
солдат.  Нет  сомнения,  наши  солдаты  были  очень  храбрыми,  но  слишком
беззаботными  и  небрежными  для  того,  чтобы вести  себя  осторожно;  это
объяснялось в  такой же мере нашим характером,  как и недостатком порядка и
дисциплины,   что   часто   наводило   на   печальные   размышления   князя
Невшательского  и  приближенных к  императору  генералов.  В корпусах  было
слишком  много молодых  офицеров;  считалось, что  храбрость заменяет  все;
порядку, предусмотрительности  и даже  любви к дисциплине  придавалось мало
значения. На всех смотрах император награждал лишь смелость; отвагу, удачу,
так как задача заключалась в успехе.

Тот,  кто  занимался  формированием войск,  обучением  и  подготовкой их  в
запасных  лагерях,  не получал  ничего,  если  он не  принадлежал больше  к
армейским  кадрам или  не  участвовал в  том или  ином  сражении. Командиру
никогда  не ставили  в вину  потери, понесенные  из-за его  небрежности или
недостатка порядка  и дисциплины, хотя бы он  погубил этим две трети своего
корпуса.  Если он  храбро  пошел в  атаку с  той сотней  всадников, которая
оставалась  у  него  ко  дню  сражения,  он  получал  все,  что  просил,  а
доблестному подполковнику,  который, проделав 20  кампаний, организовывал и
обучал теперь в запасном лагере подкрепления, предназначенные для армии, не
давали  ничего;  он  был  забыт потому,  что  не  мог содействовать  успеху
настоящей  минуты  каким-нибудь  блестящим  поступком.  Я  отнюдь  не  хочу
сказать,  что император  не вознаграждал  заслуги бывших  служак; наоборот,
слишком много фактов доказывают,  что он всячески заботился о них, пока они
оставались  в  армии или  когда  они  становились инвалидами;  но если  они
находились  в запасных  лагерях, то  хотя бы  они работали там  в интересах
службы, они не получали  никакого продвижения, пока не возвращались вновь в
действующую армию.

Этот порядок  имел, конечно, известное преимущество,  так как побуждал всех
офицеров стремиться к возвращению в армию; но это приводило к явному ущербу
для дела  и для лучших из наших офицеров,  так как запасные лагери доверяют
лишь наиболее способным из них.

Всякий, кто добросовестно сравнил  бы состояние своего корпуса в начале и в
конце  какой-либо  кампании и  исследовал  бы  причины понесенных  корпусом
потерь,  бесспорно нашел  бы, что  отнюдь не неприятельский  огонь причинил
наибольшие  потери нашей  кавалерии.  Мы делали  слишком большие  переходы;
нехватало  очень  многого; было  мало  опытных унтер-офицеров;  большинство
кавалеристов были  мало или даже вовсе не  обучены. И однако, если сравнить
хорошее  состояние  нескольких  корпусов  к  самому концу  кампании  с  тем
состоянием  разложения, в  котором находились  некоторые другие,  отнюдь не
чаще их  побывавшие в деле, то  будет видно, что нашим  главным врагом было
отсутствие дисциплины,  и порождаемые этим беспорядки  объяснялись в первую
очередь небрежностью высших начальников.

Императора обслуживали  в России  715 верховых и упряжных  лошадей, так как
надо было перевозить много  ящиков со всевозможными запасами и большой обоз
с палаточным оборудованием. Императорская  ставка прибывала всегда на место
в последнюю  очередь; все возможности были  исчерпаны, так как здесь прошла
уже вся  армия, и  надо было привозить  все с собой или  же отправляться на
далекие поиски.  Я знал по опыту, что  могут сделать порядок и заботливость
для улучшения  продовольствия с  точки зрения его  разнообразия, качества и
даже  количества. Все  лица,  состоявшие при  штабе главного  командования,
находились  в таком же  положении, но так  как у  каждого из них  было лишь
немного лошадей,  то им было гораздо  легче снабжать себя всем необходимым.
Известно  также,  что  лошадям императора  и  состоявших  при нем  офицеров
приходилось делать  более длинные и более  быстрые переходы, чем каким-либо
другим.  И, однако,  когда  8 декабря  во  время отступления  мы прибыли  в
Вильно,  то из  этих  715 лошадей,  с которыми  мы начали  кампанию, павших
оказалось  только  80,  из  них  73  упряжные лошади.  Падеж  лошадей  стал
чувствительным  только после  перехода через  Неман, а в  особенности после
прибытия  в Инстербург;  отсюда  видно, что  падеж был  результатом слишком
обильной кормежки  лошадей без предосторожностей,  необходимых после только
что  перенесенных  жестоких лишений  и  крайнего  изнурения. При  некоторых
предосторожностях можно было бы избегнуть этого падежа.

Я  вхожу во  все эти  подробности для  того, чтобы  заранее ответить  на те
сказки, которые сочиняли и не преминут сочинять еще насчет влияния морозов,
недостатка  продовольствия и  т. п.  Во время  отступления лошади  падали и
оставались  лежать  на  дороге  главным образом  потому,  что  они не  были
подкованы так, чтобы держаться на льду; после тщетных попыток подняться они
в конце  концов оставались там, где падали, и их  разрубали на части еще до
того,  как они  издыхали. При  наличности подков  с шипами и  при некотором
уходе,   несомненно,  можно   было   бы  спасти   большую  часть   из  них.

Чтобы закончить  рассказ о Москве, надо еще  много сказать об устройстве ее
администрации.  Губернатором  города  был  назначен герцог  Тревизский;  он
заменил на  этом посту  графа Дюронеля; во  главе гражданской администрации
был поставлен г-н де Лессепс - бывший генеральный консул в Петербурге. Этот
почтенный  человек возвращался  во Францию  с женой  и восемью  детьми, как
вдруг   курьер  привез  ему   в  Данциг,   где  он  высадился   с  корабля,
категорический  приказ  прибыть в  ставку,  которую  он нашел  уже у  ворот
Москвы;  через  неделю   император  назначил  его  градоправителем  Москвы,
несмотря  на  все  его  просьбы  об  освобождении от  всякой  службы.  Этот
доблестный  человек делал  столько добра,  сколько мог; вместе  с достойным
губернатором Москвы он предотвратил много зла, в частности выпуск фальшивых
денег,  разграбление  большого   количества  мелкой  монеты  и  уничтожение
архивов, спасенных  от пожара.  Именно почтенный г-н де  Лессепс больше чем
кто  бы то  ни было  воспротивился провозглашению  освобождения крепостных;
именно  он подобрал,  приютил,  кормил, -  словом, спас  значительное число
несчастных, в  том числе  много женщин и  детей, жилища которых  сгорели во
время  пожара и которые  блуждали, точно  тени, среди развалин  столицы. Он
показал при  этом, что не забыл  того гостеприимства, которым пользовался в
России  в  течение  30  лет,  начиная  с  его путешествия  от  Камчатки  до
Петербурга,  когда  г-н де  Лаперуз,  с  которым он  находился в  плавании,
отправил  его с  депешами во  Францию. Я  был свидетелем всех  усилий этого
благородного человека,  он часто делился со  мною своими горестными думами,
порожденными  зрелищем  стольких  несчастий.  Я  лишь  выполняю  требования
справедливости,    воздавая    должное    благородным   чувствам,    всегда
воодушевлявшим его.

Император приказал  составить прокламацию об освобождении  крепостных[194].
(Это было  в первых числах октября.)  Несколько субъектов из низшего класса
населения  и   несколько  подстрекателей  (немецкие  ремесленники,  которые
служили им переводчиками и  подстрекали их) немного покричали и по наущению
некоторых  лиц подали  ходатайство  об освобождении  крестьян. Те  же лица,
которые подучили их, убедили  императора в необходимости этой меры, заявляя
ему,  что  идеи  эмансипации  гнездятся уже  в  мозгу  у  всех крестьян,  и
император, вместо того чтобы  быть окруженным врагами, будет иметь миллионы
пособников. Но в сущности  разве эта мера не стояла в противоречии с хорошо
известными  принципами  императора?  Он  понимал  (и  сказал  мне  об  этом
несколько позже), что предрассудки  и фанатизм, распаленный в народе против
нас, по  крайней мере  в течение некоторого  времени будут служить  для нас
большим препятствием,  а следовательно,  он будет нести на  себе бремя всех
отрицательных  сторон  этой  меры,   не  извлекая  из  нее  никаких  выгод.

Беспорядки и грабежи - неизбежное последствие нашего быстрого продвижения -
были первым злом, и  мы заставили крестьян чуждаться нас. Пожары, зажженные
русскими  с такой  политической расчетливостью и  приписываемые крестьянами
французам, чуждый язык, крестовый поход, проповедуемый русским духовенством
против  нас, -  все  сочеталось воедино  для того,  чтобы изобразить  нас в
глазах  этого  суеверного народа  в  виде варваров,  которые, как  говорили
русские,  пришли низвергнуть их  алтари, похитить  их достояние и  увести в
рабство  их   жен  и  детей.  И  от  нас   бежали,  как  от  диких  зверей.

Понадобилось  бы некоторое  время для  того, чтобы завязать  сношения между
местными жителями  и нами. Но для  того чтобы понять друг  друга, надо было
говорить.  А при  настоящем  положении вещей  не к  кому было  обращаться с
разговорами. Русское  правительство недаром  сгоняло с места  все население
перед приходом  нашей армии.  Можно сказать, что  в тяжелых обстоятельствах
оно не  проявило недостатка  ни в предусмотрительности, ни  в талантах. При
таком положении вещей провозглашение  освобождения крестьян, которое к тому
же  не соответствовало  личным  мнениям императора,  не принесло  бы пользы
делу,  так как  оно  осталось бы  безрезультатным и  придало бы  этой войне
революционный характер, отнюдь не подходящий для государя, который с полным
основанием хвалился тем, что  он восстановил общественный порядок в Европе.
Составление  этой   прокламации  было  только  угрозой,   и  люди,  знавшие
императора, с самого начала  не обманывались на этот счет. Это было одно из
многих  средств, которые  он  пускал в  ход, чтобы  посмотреть, не  даст ли
угроза  какого-нибудь   результата.  Он  хотел,   если  возможно,  напугать
неприятеля. Это была гроза, при которой только .сверкала молния, но гром не
гремел.  Император  пробовал  все  средства,  чтобы  добиться  переговоров,
которых он  желал, но данное средство не  принадлежало к числу тех, которые
были свойственны  его политике, хотя он говорил о  нем как о деле решенном.
Как-то раз император сказал мне:

- Лессепс, как и вы, против эмансипации. Однако люди, которые знают русских
не  хуже  вас,  думают  иначе.  Вы  против  потому,  что  это  не  было  бы
добросовестной войной  против вашего друга Александра.  Однако поджоги тоже
не  являются   добросовестной  войной.  Они,   безусловно,  оправдывали  бы
некоторые репрессалии.

Впрочем, я смотрю на  эмансипацию так же, как и вы. А к тому же неизвестно,
куда  привела бы  подобная  мера. До  сих пор,  если  не считать  того, что
Александр сжигает свои города,  чтобы мы не жили в них, мы вели друг против
друга  довольно  добросовестную  войну.  Никакого опубликования  неприятных
документов,  никаких  оскорблений.  Напрасно   он  не  вступает  с  нами  в
соглашение теперь, когда мы  вполне готовы на это. Мы скоро договорились бы
и остались бы добрыми друзьями.

В результате распоряжений, отданных в связи с сообщением о столкновении под
Вороновым [195] ,  на герцога  Тревизского  была  возложена тяжелая  задача
сосредоточиться  в  Кремле,  чтобы  охранять  Москву  с  недавно  прибывшей
дивизией Делаборда (молодая  гвардия) и спешенными кавалеристами. Начальник
штаба предложил  герцогу Д'Абрантес [196]  быть готовым к выступлению между
20 и 22-м, а  полкам, шедшим на пополнение, предписал остановиться там, где
их застанет распоряжение. Он приказал эвакуировать раненых, но транспортных
средств для  этого не  было. Укрепления, сооруженные  в Колоцком монастыре,
должны  были быть  разрушены.  Генерал Барагэ  д'Илье должен  был перевести
между  20   и  22-м  большую   часть  своих  сил  из   Смоленска  в  Ельню.

Надо заметить,  что наша армия получила в  Москве мало подкреплений - всего
лишь два или три маршевых полка и дивизию Делаборда, о которой я только что
упомянул,  а также  итальянскую  дивизию Пино.  Все подкрепления  император
оставлял  на коммуникационной  линии  или отдавал  их корпусам,  стоящим на
Двине.

Состав нашей армии был в это время следующий:

                       Пехота Кавалерия  Артиллерия
Гвардия                17 000     4 500  112 орудий
1-й корпус             27 000     1 400  130 орудий
3-й корпус              9 400       850   66 орудий
4-й корпус             23 500     1 600   88 орудий
5-й корпус              4 600       850   45 орудий
8-й корпус              2 000       760   32 орудия
Спешенные кавалеристы   4 000       ---         ---
Кавалерийский резерв      ---     4 800   60 орудий
           ------------------------------------------
               Итого:  87 500    14 760  533 орудия



К  этому  надо еще  прибавить  жандармерию,  крупные артиллерийские  парки,
саперов, обозы и лазареты.  Все это давало около 8 тысяч человек, не считая
прочего.

Кутузов,   наоборот,  стянул   к  себе   всех  вновь   набранных  рекрутов,
укомплектовал  свои полки,  усилил себя  новыми корпусами  и многочисленной
кавалерией, в частности донскими и другими казаками. Он сосредоточил у себя
даже  все  те  пехотные   отряды,  которые,  как  правило,  были  отданы  в
распоряжение  партизан,  окружавших  Москву,  и  даже  те  отряды,  которые
находились  у Винценгероде,  прикрывавшего дорогу  на Петербург и  дорогу к
Двине. Впрочем,  так как нам не  удавалось брать пленных и  так как ни один
шпион не  дерзал пробраться в  расположение русской армии, то  мы не знали,
что   там   происходит,   и    император   был   лишен   всяких   сведений.

---------------------------------------------------------------------------

                                  ГЛАВА V

                                ОТСТУПЛЕНИЕ

                           ОТ МОСКВЫ ДО КРАСНОГО

Отъезд  из Москвы.  - Малоярославец.  - Император  в опасности. -  Верея. -
Винценгероде. -  Успенское. - Император собирается  возвратиться в Париж. -
Михайловка. - Первые сообщения о заговоре Мале. - Впечатления императора. -
Смоленск.  - Корытня.  -  Император снова  говорит о  своем  возвращении во
Францию.



Возвращаюсь к прерванному рассказу. Император вместе с гвардией выступил из
Москвы  только 19 октября  около полудня.  Так как Неаполитанский  король в
ряде   донесений  подтверждал   сведения  об  отступлении   неприятеля,  то
одновременно с императором выехал весь его двор. За армией потянулось много
беженцев. По дороге мы  встретили много раненых в сражении под Вороновым, и
только теперь  император узнал  все подробности этого боя.  В числе раненых
был офицер  из полка  карабинеров князь Шарль  де Бово. У  него ударом пики
было сломано  бедро; он  ехал в телеге  на перевязку в  Москву. Несмотря на
боль  и  страдания,  причиняемые  таким способом  передвижения,  несчастный
молодой человек  сохранял изумительное мужество и  спокойствие. Он улыбался
и, казалось,  был скорее горд, чем недоволен  своею раной. Я не сомневался,
что мы  не вернемся больше в Москву и что  она может сделаться ареной новых
бедствий;  так как  я не мог  отлучиться от  императора, то я  просил графа
Тюренна догнать  де Бово и вернуть  его, сказав ему, чтобы  он направился в
ставку, от  которой мы находились  в расстоянии одного лье.  Тем временем я
попросил у императора разрешения  поместить де Бово в один из его экипажей.
Он согласился  на это с полнейшей готовностью и  сказал мне, чтобы я принял
на себя  заботу о  раненом. Спокойствие и твердость  этого молодого офицера
спасли  его. Два  дня спустя  мне посчастливилось  устроить точно  таким же
образом де  Мальи, сына маршала, который  был ранен в том  же самом бою. Мы
довезли обоих раненых до Вильно, откуда они благополучно доехали до Парижа.

Мы ночевали во дворце  в Троицком и провели там весь день 20 октября, чтобы
подтянуть  отстающих; отставало  еще  много людей  и повозок.  Именно здесь
император  окончательно  принял решение  покинуть  Москву.  На это  решение
повлияли потери  в сражении под Вороновым,  выяснившееся для него состояние
нашей кавалерии  и, наконец, уверенность в том,  что русские не хотят вести
переговоры.  По-прежнему  желая  атаковать  Кутузова,  он  двинулся  дальше
ускоренным  темпом, собираясь  в результате  ожидаемой им  победы отбросить
Кутузова за Калугу и решив разрушить оружейный завод в Туле - сам