озревать, что к
заговору   причастны  и   высокопоставленные   лица;  имя   Фрошо,  который
скомпрометировал  себя, придавало  этому  мнению вес  в глазах  императора.

Князь Пармский[209] и  герцог Ровиго держались, к счастью, противоположного
мнения.  Герцог Ровиго  продолжал говорить  о генерале  Лаори как  о жертве
обмана, который  ничего не  знал до того,  как за ним пришли  в его тюрьму.
Донесение  префекта  полиции  и  другие  донесения  были  в  том  же  духе.

Хотя  виновники были  осуждены и  дело было  закончено, но  пример, который
показал  смельчак  Мале,  и   поведение  префекта  департамента  Сены  дали
императору пищу для серьезных  размышлений. В особенности его беспокоило то
впечатление, которое это происшествие должно было произвести в Европе. Была
доказана  возможность  подобного  предприятия,  хотя  результат  и  показал
невозможность   успеха;  уже   одно   это  казалось   императору  серьезным
посягательством  против власти,  открывающим  для кое-каких  горячих голов,
агентов Англии, путь к  созданию беспорядков и покушений. В Париже он забыл
бы об этом происшествии через 24 часа, но в 600 лье от Парижа в тот момент,
когда там могли в  течение некоторого времени оставаться без известий о нем
и  об  армии, были  все  основания для  беспокойства. Предприятие,  которое
человек  оказался  в  состоянии  задумать  один  в стенах  своей  тюрьмы  и
осуществить с помощью ложных  сообщений через четверть часа после выхода из
нее  в центре  столицы,  на глазах  устойчивого правительства  и бдительной
администрации,    могло    соблазнить    также    и   других    интриганов.

Таковы были мысли, осаждавшие  императора, а также и нас, и обстоятельства,
в которых мы находились, придавали им особое значение.

Сообщения об этих серьезных событиях обрушились на императора, когда он был
в Михайловке, и из-за них я прервал мой рассказ о его военных мероприятиях.
Мы остановились  на том, что император  предписал герцогу Беллюнскому вновь
взять Полоцк  и сообщил ему, что сам он  займет позиции в Смоленске. Исходя
из этих предположений, император  7 ноября приказал принцу Евгению свернуть
с дороги и направиться на Духовщину, чтобы тотчас же занять позиции; но тем
временем войска  генерала Барагэ  д'Илье, которые, по  расчетам императора,
должны  были находиться  в Ельне,  на самом  деле отступали к  Смоленску, а
маршал  герцог Эльхингенский  ожесточенно сражался под  Дорогобужем; Платов
преследовал  принца Евгения; и  в Смоленске  мы узнали, что  армия Кутузова
двигалась параллельно  нашему маршруту через Ермаково  на Ельню. Император,
который в течение нескольких  дней говорил о своем проекте занять позиции в
Смоленске, объявил  в этот день во  всеуслышание, что армия расположится на
зимних квартирах в Витебске и Орше.

7-го  мы  были в  Пневой  слободе.  Погода становилась  все  более и  более
холодной,  но  все  думали,   что  в  смоленских  складах  и  на  обещанных
императором  зимних  квартирах  мы  найдем  конец  наших  продовольственных
лишений, то  есть конец  наших главных бед.  Все лица повеселели.  Один вид
продовольственного  обоза,  отправленного из  Смоленска арьергарду  маршала
Нея,  напомнил  другие  времена, внушил  другие  мысли  и поднял  моральное
состояние даже  наиболее удрученных людей. Все  начали верить в изобилие, в
то, что  мы достигли тихой пристани.  Императрор лелеял всякие мечты больше
чем кто бы то ни было и неоднократно говорил на эти темы. Он видел уже, как
его армия снова приведена  в порядок. По-прежнему стояли сильные морозы, но
небо  было ясным и  солнечным. Всем  казалось, что Смоленск  означает конец
лишений.

Однако зрелище,  которое представляла  собою дорога начиная  от Михайловки,
было ужасным;  многочисленные трупы наших эвакуированных  раненых лежали на
дороге;  большинство  из них  погибли  от  холода или  голода  или же  были
покинуты теми, кому была поручена их перевозка. Наряду с этим дорога кишела
отставшими. Но в этот  день беспорядка было меньше. Некоторые солдаты вновь
нагнали свои части, чтобы  не упустить пайков, раздачи которых все ожидали.
Император  заметил это,  и  в тот  момент  это было  для него  утешительным
зрелищем.  К концу  дня  почувствовалась сырость  и началась  оттепель; для
артиллерии и  обозов дорога  стала трудной. К  счастью, мороз возобновился,
иначе на разбитых дорогах  мы все завязли бы в грязи. В это время Платов со
своей   тучей  казаков   энергично  теснил  вице-короля,   двигавшегося  по
направлению к Витебску.

8-го ставка  была в Городихине.  На один момент у  императора явилась мысль
поехать в  Смоленск, но  с возобновлением мороза  образовалась гололедица и
дорога  сделалась  непроезжей, в  особенности  вечером. Император  опасался
также,  что  в случае  его  отъезда  за ним  потянется  целая куча  солдат,
отбившихся от своих полков,  и это вызовет ночью беспорядок в Смоленске; он
решил поэтому  выждать до  завтра; это было весьма  счастливое решение, так
как, даже  идя пешком  по дороге, с  трудом удавалось удержаться  на ногах.
Легко представить себе, как обстояло дело с лошадьми, из которых ни одна не
была  подкована   так,  как  этого  требовали   условия  русского  климата.
Изнуренные и ослабевшие от лишений, лошади падали на каждом шагу и не могли
найти  точки  опоры,  чтобы подняться  на  ноги.  После нескольких  тщетных
попыток они  оставались лежать  распростершись на земле,  и невозможно было
заставить их вновь попробовать  подняться. Дорога была такой скользкой, что
мы потеряли очень много  лошадей. Именно с этого момента начинаются великие
бедствия нашего отступления.

Почти  все шли  пешком; император,  который ехал  в своем экипаже  вместе с
князем  Невшательским вслед  за гвардией,  два-три раза  в день  выходил из
экипажа  и, по  общему примеру,  в течение  некоторого времени  шел пешком,
опираясь то  на плечо  князя, то на  мое плечо или на  кого-нибудь из своих
адъютантов. Дорога и придорожная  полоса с обеих сторон были усеяны трупами
раненых, погибших  от голода,  холода и нужды.  Даже на поле  битвы никогда
нельзя было видеть таких ужасов. И все-таки, как я уже говорил, несмотря на
наши бедствия  и на эти  ужасы, когда мы завидели  колокольни Смоленска при
ясной  погоде и  солнечном небе,  то оживились  даже те, кто  унывал больше
всех;  ко   многим  вновь  возвратилось  веселье.   Не  вызывалась  ли  эта
беззаботность тем, что опасности, грозившие непосредственно каждому из нас,
притупляли чувство жалости, тогда  как при других обстоятельствах горестное
зрелище,  представлявшееся  нашим  взорам,  внушило бы  это  чувство  всем?

9  ноября  около  полудня мы  вновь  увидели  Смоленск. Император,  который
заранее  отдал  все нужные  распоряжения,  тотчас  же занялся  организацией
раздачи пайков. К сожалению, состояние складов отнюдь не соответствовало ни
нашим  ожиданиям,  ни  нашим  нуждам;  но  так как  лишь  немногие  солдаты
находились в своих частях, то именно этот беспорядок позволил удовлетворить
тех,  кто  был налицо.  Это  было  весьма существенно,  так  как надо  было
ободрить этих  молодцов. Число этих отважных и  верных солдат было, увы, не
очень  велико.  Гражданские  власти  и  начальники  воинских  частей  плохо
помогали губернатору Смоленска генералу Шарпантье; ему удалось собрать лишь
немного  продовольствия,  хотя  в  этой  плодородной  местности  оставались
жители, в общем довольно хорошо относившиеся к нам, когда их не притесняли.
Губернатор всего лишь пять дней тому назад узнал о начавшемся отступлении и
тотчас же  пустил в  ход все средства,  чтобы организовать выпечку  хлеба и
удовлетворить  потребности  нашего  арьергарда,  которому  постепенно  было
послано  все.  Шарпантье располагал  небольшим  числом  пекарей, а  быстрое
передвижение  армии  не дало  его  администрации  (которая, можно  сказать,
существовала  только на  бумаге)  возможности заготовить  хлеб заранее;  не
удалось  даже  использовать  те   запасы,  которые  можно  было  достать  в
смоленских складах. Каждый думал  только о собственном благополучии, и всем
казалось, что  действительный секрет  спасения от опасности  - это спешить,
спешить и спешить. Как можно было добиться какой-нибудь работы от пекарей и
от  чиновников  при таких  настроениях,  доводивших  беспорядок до  крайней
степени? Лишенные  самого необходимого,  многие из офицеров, в  том числе и
офицеры  высших  рангов,  показывали  дурной  пример,  осуществляя  принцип
"спасайся  кто может",  и, не  выжидая своих  корпусов, мчались  в одиночку
впереди колонны в надежде найти чего бы поесть.

Как для  императора, так и для  армии прибытие в Смоленск  и пребывание там
были  ознаменованы  новым  несчастьем;  можно  смело  назвать  этим  словом
сражение, не только обнажившее наши фланги, но и лишившее нас состоящего из
свежих войск подкрепления, которое должно было поднять дух наших утомленных
людей  и остановить  неприятеля,  не менее  утомленного, чем  мы. Император
рассчитывал на  корпус Барагэ д'Илье, недавно  прибывший из Франции; он дал
ему  приказ занять  позиции на  дороге в  Ельню; но авангард  Барагэ д'Илье
занял  невыгодную позицию  в  Ляхове; им  командовал генерал  Ожеро  [210],
который плохо произвел разведку и еще хуже расположил свои войска; авангард
был окружен  неприятелем, подвергся  нападению и попал  в плен. Неприятель,
следивший за Ожеро и, кроме того, осведомленный крестьянами, увидел, что он
не  принимает мер  охраны и  воспользовался этим;  генерал Ожеро  со своими
войсками, численностью  свыше 2  тысяч человек, сдался  русскому авангарду,
более половины которого сам  взял бы в плен, если бы только вспомнил, какое
имя он носит. Эта неудача была для нас несчастьем во многих отношениях. Она
не  только  лишила  нас   необходимости  подкрепления  свежими  войсками  и
устроенных в  этом месте складов,  которые весьма пригодились бы  нам, но и
ободрила неприятеля, который, несмотря  на бедствия и лишения, испытываемые
нашими ослабевшими  солдатами, не  привык еще к таким  успехам. Император и
князь    Невшательский    во    всеуслышание    объясняли    эту    неудачу
непредусмотрительностью генерала Барагэ  д'Илье, который, как они говорили,
сам  лично  ничего  не  осмотрел, но  главным  образом  они приписывали  ее
бездарности  генерала  Ожеро.  Офицеры,  которые побывали  там,  с  горечью
говорили об этом деле и отнюдь не оправдывали обоих генералов. Что касается
императора,  то он  счел  это событие  удобным предлогом,  чтобы продолжать
отступление  и покинуть Смоленск,  после того  как всего лишь  за несколько
дней  и, может  быть, даже несколько  минут до  этого он мечтал  устроить в
Смоленске свой главный авангардный пост на зимнее время.

Это событие, а также потеря Витебска и неудача вице-короля [211], о которой
мы узнали  на следующий день, были  первыми яркими фактами, по-настоящему и
безжалостно раскрывшими  императору глаза на его  положение и на возможные,
последствия  понесенных поражений.  После этих  событий он  согласился, что
невозможно занять позиции в  Орше и Витебске, как он собирался еще 48 часов
тому назад.  К тому  же он узнал,  что герцог Эльхингенский,  который шел в
арьергарде,  имел столкновение  с казаками  под Дорогобужем.  Казалось, все
объединилось для того, чтобы лечь бременем на плечи императора во время его
пребывания в  Смоленске. Так как события, которые  я только что изложил, не
позволяли ему больше осуществить  свой проект и занять позиции в Смоленске,
то  он должен  был вызвать  вице-короля обратно.  Полученные им  сведения о
потерях, понесенных вице-королем при  выполнении этого маневра, были весьма
неприятны,  но по  крайней мере  эти потери  были почетными, и  это служило
известным утешением.

Илистые  берега  Вопи  задержали   9  ноября  4-й  корпус,  двигавшийся  на
соединение с  нами; итальянская  гвардия за отсутствием  моста перешла реку
вброд,  несмотря на  льдины и  на присутствие превосходных  сил неприятеля;
артиллерия  завязла в  грязи;  лошади были  истощены и  после  всех тщетных
усилий не в состоянии  были вытащить орудия, так что пришлось бросить часть
артиллерии. Напрасно  было пущено в ход  все, что может совершить мужество,
самоотверженность  и  пример доблестного  начальника.  Подвергшись со  всех
сторон  нападению превосходных  сил, итальянская  пехота 10  ноября покрыла
себя славой:  она дала  отпор полчищам казаков  Платова, напавшим на  нее с
тыла, а с фронта  оттеснила кавалерию Иловайского, который хотел преградить
ей путь  и помешать  вступить в Духовщину, где  вице-король расположил свой
штаб и откуда он  должен был направиться в Смоленск на соединение с армией.

Во время  пребывания императора  в Смоленске ему  было доставлено воззвание
Кутузова к армии, выпущенное 31 октября в Спасском.

Император делал  все возможное, чтобы собрать  в Смоленске своп корпуса, не
останавливая  движения армии.  Было  роздано много  пайков, и  были приняты
меры, чтобы еще больше  пайков раздать в Орше и других пунктах, которые, по
мнению императора, обладали лучшими запасами. Он занимался также эвакуацией
того  немногого, что  еще оставалось  в арсенале,  как будто сама  армия не
обладала  большим   количеством  снаряжения,  чем   могли  перевозить  наши
транспортные средства,  и как будто оставленные  в Смоленске трофеи (как он
называл  все, что  мы бросали  по пути)  должны были  быть более  ценны для
неприятеля,  чем трофеи,  которыми  мы ежедневно  усеивали дороги!  Так как
император питал  надежду занять позиции, то  он не был, или  не хотел быть,
расчетливым в  каком бы то ни было отношении.  Не подлежит сомнению, что мы
сохранили  бы и  спасли  бы гораздо  больше,  если бы  вовремя принесли  те
жертвы,  которых  требовали  обстоятельства;  но  мы  заставляли  двух-трех
несчастных лошадей  тащить орудия и зарядные ящики,  в которые надо было бы
запрячь  шестерку, а  за то,  что мы  не бросили вовремя  один-два зарядных
ящика  или одну-две  пушки,  мы шесть  дней спустя  теряли четыре  или пять
ящиков или орудий. Жили  изо дня в день, не желая согласно поговорке делать
подарков  черту,  и в  конце  концов сделали  огромный подарок  неприятелю.

Казалось,  что  император  ждет   чуда,  которое  переменило  бы  погоду  и
остановило бы разложение, разъедавшее  нас со всех сторон. Все его внимание
было посвящено  гвардии, которую он надеялся  спасти от разложения, так как
она еще сохранялась в  целости. Один артиллерийский генерал из гвардейского
корпуса  рискнул как-то  предложить ему пожертвовать  несколькими орудиями,
чтобы не доводить лошадей до полной потери сил, так как они и без того были
изнурены и  число их  было ниже потребной  нормы, но император  не стал его
слушать. Армейские  генералы и офицеры видели зло,  но знали, что его ничем
нельзя  остановить,  а  потому  они не  очень  старались  сохранить еще  на
некоторое  время то,  что неминуемо  должно было погибнуть  через несколько
дней.  В общем  все так устали  от войны,  так хотели отдохнуть,  попасть в
менее враждебную  страну, не проделывать больше  отдаленных экспедиций, что
многие слепо возлагали своеобразные надежды на уже постигшие нас бедствия и
обманывались насчет  их дальнейших последствий, думая,  что все случившееся
будет полезным  уроком для императора и  умерит его честолюбие. Таково было
общее  мнение.  Легко  представить себе,  как  оно  повлияло на  неизбежные
трудности нашего  положения и  как оно осложнило их,  препятствуя борьбе со
злом.  Судя  но  поведению,  по  беззаботности  многих  людей,  можно  было
подумать, что  чем суровее будет урок,  как его называли, тем  лучше, и что
злая  судьба давала  этот  урок императору  отнюдь не  за  счет французской
крови. Так как император сам видел бедствия, жил и двигался среди всеобщего
расстройства  и удручающих  картин, то  даже люди с  наилучшими намерениями
считали, что  им нет надобности указывать или хотя  бы намекать ему на это.

Увы! Император  строил себе иллюзии,  и его заблуждение вело  нас к гибели.
Начальники видели  спасение именно  в том, что зло  приняло слишком большие
размеры, а императору это  зло представлялось вовсе не таким большим, каким
оно было в действительности.  Он в самом деле думал, что приближается конец
жертвам и  он сможет  остановиться и расположить  армию на позициях;  это в
достаточной мере  доказывается его упорным стремлением  все увезти с собою,
все  сохранить, и  это  роковое упорство  было  причиной того,  что он  все
потерял.  Судьба слишком  долго  осыпала его  своими милостями;  он  не мог
поверить, что она внезапно  отвернулась .от него. Морозы стояли сильные, но
еще терпимые.  Всем хотелось  верить, по примеру императора,  что мы займем
позиции еще  до того,  как ударят крепкие  морозы. Все тогдашние  помыслы и
желания   сводились  к   надежде   найти  склады,   то  есть   обеспеченное
продовольствие. В  самом деле, в тот момент  это было средством против всех
зол. Мы находились уже в лучшей местности. Русские, по сравнению с тем, что
они могли  бы сделать, преследовали нас так  слабо, беспокоили нас в походе
так мало, что на них смотрели, как на людей, нуждающихся в отдыхе не меньше
нашего. Смоленск, продовольствие, которое можно было там раздобыть, немного
меньшие  морозы  -  этого  было  достаточно,  чтобы вновь  оживить  всех  и
подбодрить даже наименее мужественных людей. Думали, что пристанище близко,
и  каждый напрягал  все силы,  рассчитывая укрыться  в нем  через несколько
дней.

Тем временем я день и ночь занимался реорганизацией императорских обозов. Я
заранее послал в Смоленск  заказ на подковы с тремя шипами для всех обозных
лошадей. К  этой работе я привлек  даже рабочих арсенала, которые выполняли
ее  в  ночное  время  за  высокое  вознаграждение. Днем  они  работали  для
артиллерии.  Я  приказал   запасать  все  продовольствие,  сколько  удастся
достать, хотя  бы за наличный расчет.  Я сжег много экипажей  и повозок - в
соответствии с  числом павших лошадей; такую  предосторожность я принял уже
один раз  10 дней  тому назад. Таким  путем я сберегал  оставшихся лошадей.
Очень трудно было убедить  императора согласиться на эту меру. Видя, что он
очень не  хочет прибегать к ней,  я не говорил ему больше  ни о чем; я взял
все на себя и, кроме фургонов с продовольствием и больными, сохранил только
экипаж,  в  котором ехали  де  Бово, де  Мальи  и де  Боссе; Боссе  страдал
подагрой. Я показал пример; захромавшие или ослабевшие лошади были брошены.
В конце концов после  48-часовой остановки в Смоленске обоз двинулся в путь
в  достаточно хорошем  состоянии. Лошади  были подкованы;  кузнецы работали
днем  и ночью;  я сам наблюдал  за всем,  и именно этой  предосторожности я
обязан спасением  людей моего ведомства, которые  получали регулярные пайки
вплоть до Вильно.

Во время  пребывания в Смоленске  император каждый день ездил  верхом и еще
раз осмотрел город и  окрестности, как будто он хотел сохранить его в своих
руках. Он  еще прежде  был очень озабочен,  а после сражения  вице-короля с
неприятелем озабоченность его увеличилась.  Он видел состояние армии, когда
она проходила  через Смоленск,  и это, думается  мне, убедило его,  что зло
было  больше, чем  он  хотел признаться  самому себе.  Но все  же император
по-прежнему тешил  себя надеждой, что последствия  будут не столь мрачными,
как тогда, по-видимому, предвидел. Он не сомневался, что сможет расположить
армию на  позициях, как только соединится с  корпусами, стоящими в Волыни и
на Двине.  Он ожидал прибытия польских казаков,  которых, как он обещал, мы
должны были встретить возле  Смоленска. Ошибался ли он сам на этот счет или
говорил об этих подкреплениях, чтобы внушить иллюзии другим? Не знаю, но во
всяком случае  в Польше весьма слабо  занимались набором этих казаков. Наши
коммуникации были  прерваны уже  в течение нескольких дней;  мы не получали
больше сообщений ни из