Франции, ни из Вильно, ни даже от корпусов на Двине.
Все это немало беспокоило  императора, который держался тем не менее твердо
и непоколебимо; эти черты  характера злили иногда его приближенных, но зато
были способны воодушевить наиболее удрученных людей.

Продовольствие в Смоленске находили  все, у кого были деньги (а деньги были
у всех). Туда прибыли из Франции продукты для императорского двора, а также
рис и  много других  продуктов для армии.  Виноторговец, бывший поставщиком
императорского двора, привез для спекуляции большое количество вин, водок и
ликеров; все  это он продал на вес золота.  Мы так настрадались от лишений,
что  солдаты  тратили  все  свои  деньги, чтобы  раздобыть  бутылку  водки.

14-го  император  покинул  Смоленск,   обеспечив  муку  для  войск  герцога
Эльхингенского, который, двигаясь в  арьергарде, должен был прибыть в город
вечером  того же  дня. Мы прибыли  в Корытню  довольно рано. Путь  по очень
холмистой  местности был  так труден,  что мы  обогнали обозы,  вышедшие из
Смоленска  днем  раньше. Дорога  представляла  собою  сплошной лед;  крутые
склоны  многочисленных  холмов  были покрыты  упавшими  и  не имевшими  сил
подняться  лошадьми.  Начальники были  столь  беззаботны,  а кавалеристы  и
обозные солдаты  так изнурены,  все их время  до такой степени  было занято
переходами или поисками продовольствия, что ни в артиллерии, ни в кавалерии
ни одна  лошадь не имела подков с шипами. Именно  на счет их отсутствия, то
есть на счет нашей непредусмотрительности, надо отнести большую часть наших
потерь.  Свои кузницы  мы побросали  на дорогах; в  кузницах, принадлежащих
местным жителям, не было ни мехов, ни инструментов. У наших кузнецов совсем
не было гвоздей; ни железа, ни угля найти было невозможно. Дело доходило до
того, что угля и железа не было даже в арсенале в Смоленске, и я должен был
посылать людей на поиски за три лье от города под охраной отряда жандармов,
рискуя, что  их захватят казаки, нападавшие  на вице-короля и теснившие нас
со всех сторон.

Через час  после прибытия в Корытню мы узнали,  Что в расстоянии одного лье
от  нас  казаки  только  что  атаковали  небольшой  артиллерийский  парк  и
войсковой  обоз,  перевозивший  трофеи,   захваченные  в  Москве,  а  также
императорский обоз, присоединившийся к этому парку, то есть тот, который мы
только  что обогнали.  Казаки воспользовались  тем моментом,  когда колонна
вынуждена была остановиться и  сдвоить запряжки, чтобы подняться на один из
обледеневших холмов; между головой  и хвостом колонны образовался разрыв, и
немногочисленный конвой  не в  состоянии был оборонять  всю колонну. Казаки
захватили около 10 лошадей и фургоны императора, потому что объятые страхом
возницы  загнали  их в  овраг;  казаки  разграбили их,  причем этой  участи
подвергся и  чемодан с  картами; они захватили  с собой часть  вещей, а все
остальное  разбросали. Мы  подобрали  бы почти  все, если  бы  новый налет,
направленный против  головы колонны,  не напугал обозных  до такой степени,
что  они  бросили все,  что  могло  помешать их  бегству. Наши  собственные
солдаты, отставшие от своих частей, довершили грабеж. Потом, когда уже было
слишком  поздно для  спасения  разграбленных вещей,  мы узнали,  что казаки
немедленно скрылись, как только показались наши войска. Артиллерия потеряла
в этом деле половину своих запряжек; большая часть офицеров ставки лишилась
своего багажа. Я был в том числе.

Потеря карт должна была бы в высшей степени рассердить императора, но он не
проявил никакого неудовольствия даже  по отношению к людям из своего обоза.
Это происшествие  сделало всех более осторожными и  имело ту выгоду, что за
двое суток  на дорогу возвратились многие  из людей, отдалившихся в сторону
от  нее в  поисках продовольствия.  Но до  чего мы дошли,  если приходилось
сомневаться, действительно  ли есть выгода в  том, чтобы вновь собрать этих
несчастных,  которых нечем  было  кормить! Корпусам  было трудно  тащить за
собой то  небольшое количество артиллерии, которое  еще оставалось у них, и
это в  чрезвычайной мере замедляло их переходы;  собственно не надо было бы
делать больше  трех лье в день,  а приходилось делать более  чем вдвое, так
как  и  погода  и военные  соображения  заставляли  нас сильно  торопиться.

Ночью  император  вызвал меня  и  вновь, как  и  в прошлый  раз, говорил  о
необходимости  своего возвращения во  Францию. Он  снова задавал мне  те же
самые  вопросы об  армии,  о переезде  через  Пруссию и  т. д.,  спрашивая,
обдумал  ли я  его  проект. Он  начинал замечать  дезорганизацию  армии, по
надеялся, что  соединение с корпусами, которые  ждут ее на Березине, быстро
восстановит порядок,  так как эти хорошо  организованные корпуса возьмут на
себя арьергардную  службу и будут отстаивать  наши позиции, а император тем
временем реорганизует войска московской армии. Оп снова горько жаловался на
генерала Барагэ  д'Илье, неумелым  действиям которого он  приписывал потерю
большей  части  корпуса, находившегося  в  Смоленске. Он  возлагал на  него
ответственность  за  то, что  теперь  необходимо  продолжать отступление  и
терять  линию  Витебск  -   Орша,  которую  он  прежде  надеялся  удержать.

Недовольство  императора в  немалой мере объяснялось  общим разочарованием,
являвшимся  неизбежным  результатом  отказа  от широко  возвещенных  планов
устройства армии на зимних квартирах, а также тем впечатлением, которое эти
события произвели па армию.

- Со  времен Байлена [212], -  повторял император, - не  было примера такой
капитуляции в открытом поле.

Он опять  говорил о польских  казаках, которые, по его  словам, должны были
прибыть к  нам в ближайшие дни. Он  перечислял воинские части, прибывшие на
подкрепление  к  князю  Шварценбергу,  и  другие  корпуса;  ему  доставляло
удовольствие называть эти корпуса, которые должны были постепенно подойти и
частью  вышли уже  из Вильно,  а частью  были готовы к  выступлению оттуда.
Император  по-прежнему  мечтал, что  ему  удастся все  восстановить и  даже
занять внушительные позиции, как только он будет иметь в своем распоряжении
минские склады.

- Я  найду подкрепления на каждом  шагу, - говорил он,  - тогда как Кутузов
будет ослаблять свои силы  переходами и будет отдаляться от своих резервов.
Он  остается в  стране,  которую мы  истощили.  Для нас  имеются склады,  а
русские будут умирать от голода.

Увы,  злосчастный  рок  преследовал  нас  и готовил  для  императора  новые
испытания: он с такой уверенностью говорил о складах, которые считал якорем
спасения для  армии, а на следующий день, то есть 16  ноября[213], они, как
мы это вскоре узнали, попали в руки неприятеля.

Хотя император пытался внушить иллюзии другим, но сам он был очень удручен.
Самым неприятным для него было отсутствие всяких сообщений из Франции, и он
не скрывал  этого от меня. Мы  дошли до того, что  раз в два дня пересылали
маленькие  записочки  в  Вильпо через  поляков  или  других людей,  которых
удавалось  соблазнить  крупным  вознаграждением.  Часто  от  них  требовали
только,  чтобы  они  сдали  малозначащие записки  в  какую-нибудь  почтовую
контору, имеющую  свободное сообщение с Германией.  Как-то раз одному еврею
заплатили  2500 франков  за пересылку  нескольких строк  великому канцлеру.
Дарю,  который  отправлял   это  послание,  воспользовался  случаем,  чтобы
написать  также несколько  слов своей  жене. Только  это письмо и  дошло по
назначению.  Как оно  дошло? Графиня  Дарю не  знала этого сама.  Итак, она
получила  письмо от  мужа,  а императрица  не получала  ни одного  слова от
императора! Полиция и почта были взволнованы. Письмо Дарю, в высшей степени
успокоительное, как  легко себе представить, доставило  большую радость его
семье  и произвело  большую сенсацию  в Париже.  Мадам Дарю  показывала его
всем,  и  почерк  ее  мужа был  слишком  хорошо  известен,  для того  чтобы
кто-нибудь мог усомниться в подлинности письма. Все терялись в догадках. Из
многочисленных  депеш,  посылавшихся  при  помощи переодетых  офицеров  или
местных жителей,  только одна или две дошли  по назначению. Так как деловая
переписка велась только шифром,  то император не придавал никакого значения
этим  письмам,  считая, что  они  должны  лишь доставлять  Парижу и  Вильно
сообщения  об армии  и  о нем  самом. Но  этих  сообщений там  не получали!

После того  как вице-король  соединился с нами, все  войска двигались одной
колонной и  по одной и той же дороге.  Легко себе представить, какая пробка
образовалась  в  дефиле.  Все  время  приходилось  подыматься  на  холмы  и
спускаться с  них, а дорога  представляла собой сплошной лед,  на котором с
трудом  держались  на  ногах   даже  пешие.  Каждое  мгновение  приходилось
сбрасывать с дороги экипажи и фургоны, загромождавшие путь. Все торопились,
и  никто не заботился  о наведении  порядка. Штаб главного  командования не
сомневался, что  ему будут плохо повиноваться  и что если даже восстановить
порядок, то он продержится  не более минуты, а потому и не принимал никаких
мер. По  обыкновению, все предоставлялось усмотрению  начальников в расчете
на  то, что они  сообразят, как справиться  с делом.  А они видели  зло, но
считали,  что попытки  пресечь его  не приведут  ни к  чему, так  как через
мгновение зло возродится снова,  и в результате они ничего не делали, чтобы
прекратить беспорядок,  который разрастался повсюду как  потому, что такова
природа  беспорядка, так  и  потому, что  остающиеся безнаказанными  дурные
примеры  действуют  заразительно. Как  можно  было  к тому  же добиться  от
кого-либо  выполнения  обязанностей, когда  они  так  тяжелы для  человека,
которому не  дают есть, да еще  в такую погоду, когда  его пальцы замерзают
тотчас  же, как  только  он их  обнажит? Как  можно было  делать какие-либо
распоряжения,  когда мы  находились в  непрерывном движении,  когда офицеры
генерального штаба  лишились своих  лошадей и по большей  части должны были
для передачи приказаний отправляться  пешком, когда все сгрудились на одной
дороге,  а на флангах  были казаки,  которые почти неотступно  следовали за
нами? Не  было ни одной кавалерийской бригады,  которая была бы в состоянии
прикрывать наше  движение. Истощенные, неподкованные лошади  не могли идти.
Люди тащили  их за узду. Если  не считать гвардии, которая  тоже была очень
ослаблена, то  у нас не оставалось  нужных кавалерийских сил, чтобы выслать
достаточно сильную разведку, которая  могла бы добыть определенные сведения
о позициях неприятеля. Такая разведка и не производилась, хотя у императора
уже было  предчувствие, что  неприятель производит маневр,  цель которого -
попытка какой-то операции против нас.

Возле  Корытни  по  гвардии было  дано  несколько  пушечных выстрелов;  нам
показалось,  что  в русском  корпусе,  который открыл  этот огонь,  имеются
пехотные  части; все  это укрепило  императора в  его мнении  о предстоящем
нападении неприятеля. Позже мы  узнали, что это был корпус Остермана. В тот
момент он не предпринял больше ничего.

Мы не встречали нигде ни одного крестьянина, никого, кто мог бы служить нам
проводником. Никаких способов получить сведения! Несколько польских отрядов
из гвардейского  корпуса, посланных на поиски,  возвратились после стычки с
казаками. Они оттеснили казаков и зарубили нескольких из них, но наткнулись
на  большой неприятельский  корпус,  что вынудило  их отступить,  и  они не
захватили ни  одного казака,  который мог бы  дать нам сведения  о войсках,
находившихся так  близко от нас. Мы были  подобны людям, сидящим в секрете,
которым разрешили только выйти  подышать вольным воздухом; мы не знали, что
происходит вокруг  нас. После  Смоленска император говорил  нам, что успех,
одержанный русским  авангардом над  генералом Барагэ д'Илье,  вскружит всем
голову и Кутузов будет вынужден выйти из своего пассивного состояния. Он не
ошибся, но  так как гвардия  еще оставалась в целости  и сохраняла воинскую
выправку, то он был  спокоен за результаты столкновения, какие бы формы оно
ни приняло.

---------------------------------------------------------------------------

                                  ГЛАВА VI

                                ОТСТУПЛЕНИЕ

                          ОТ КРАСНОГО ДО СМОРГОНИ

Красное.  -  Маневры Нея  и  Даву.  - Орша.  -  Переход  через Березину.  -
Состояние армии.  - Молодечно. - Бюллетень  №29. - Приготовления к отъезду.



В то время как мы были в Корытне, генерал Ожаровский[214] вступил в Красное
и захватил  там итальянский  батальон, то есть  около 100 человек,  так как
наши  батальоны уже  не насчитывали  тогда даже  того числа  людей, которое
нормально числится в роте.  Прибытие одной из гвардейских частей заставило,
однако, Ожаровского в самом спешном порядке покинуть Красное, и он отступил
на Кутьково.

15 ноября наша ставка продолжала двигаться по направлению на Красное. Как я
уже сказал, наши переходы  были слишком тяжелыми для артиллерии и обозов. В
результате  замыкавшие колонну  корпуса, которые  должны были  давать отпор
неприятелю,  сильно запаздывали,  так  как должны  были собирать  всех, кто
отстал, и все, что оставалось позади. А то небольшое количество артиллерии,
которое  еще  оставалось  у  этих корпусов  и  которое  им  так важно  было
сохранить, являлось для них обузой, так как дороги были в плохом состоянии,
а лошади ослабели.

Когда мы  шли в Красное, то  оказалось, что корпус Милорадовича, состоявший
из дивизий  Остермана и  Ожаровского, пополненных кавалерией,  находится на
позициях  возле деревни  Мерлино[215] , слева  от дороги. Против  него были
двинуты  молодая гвардия  и голландцы  из старой гвардии  под командованием
герцога Тревизского. Эти войска  не только сдержали русских, но и оттеснили
их,  так что  наше продвижение  не было  прервано. Император  отправился на
место  боя и  находился там  все время,  пока бой оставался  серьезным. Мой
адъютант Жиру был смертельно  ранен ружейным выстрелом в этом бою. В первый
момент   императору   показалось,   что   эта  атака   представляет   собой
наступательный   маневр   всей  неприятельской   армии;  но   неуверенность
Милорадовича и  его отступление после первых  же наших демонстраций привели
императора  к выводу,  что  это лишь  операции обособленного  корпуса, цель
которых - тревожить и задерживать нас, пока Кутузов опередит нас с главными
силами  своей  армии.  При  первом появлении  неприятеля  император  послал
маршалам князю  Экмюльскому и  герцогу Эльхингенскому[216]  приказ ускорить
свои  передвижения. Теперь  он  распорядился подтвердить  им эти  приказы и
решил остановить  вечером свое отступление  до тех пор, пока  он не получит
более  достоверных  сведений о  передвижениях  Кутузова  и наших  отстающих
корпусов.

Донесения корпусов, прибывших на место, сообщали императору, что неприятель
располагает значительными силами, а донесения корпусов, находящихся в пути,
указывали на  то, что  неприятельские отряды часто  перерезывают дорогу. От
отдельных  отставших  солдат  мы  узнали даже,  что  неприятельская  пехота
занимает деревни на некотором  расстоянии влево от дороги. Все эти сведения
побудили императора  оставаться в Красном  в течение всего дня  16 ноября и
принять необходимые  меры на случай сражения.  Он был убежден, что отбросит
неприятеля, отобьет  у него  охоту беспокоить нас и  выручит свои отставшие
корпуса лишь в том  месте, если предпримет против русских какой-либо мощный
маневр, который  доказал бы им, что зима  не заморозила ни нашего мужества,
ни наших штыков; он  решил произвести неожиданное ночное нападение. Сначала
он  хотел   поручить  эту   операцию  генералу  Раппу  и   даже  отдал  ему
соответствующие  приказания, но  вскоре передумал  и поручил  дело генералу
Роге, который  16 ноября,  за два часа  до рассвета, напал  на Ожаровского,
перебил  и захватил  в  плен большую  часть его  пехоты  и оттеснил  его до
Лукина.  Хотя благодаря успеху,  которым мы  обязаны были нашей  отваге, мы
оттеснили неприятеля,  все же,  так как пленные в  один голос подтверждали,
что тут  находится вся русская армия, император решил  дать ей бой, так как
не  было  никаких  других  средств обеспечить  безопасность  вице-короля  и
корпусов,  следовавших за  ним.  Император находился  среди своих  войск, в
открытом поле,  и все время  беспокоился по поводу того,  что принц Евгений
все  еще не подходит;  принц должен был  следовать за  нами, но ему  лишь с
опозданием удалось  выступить из Смоленска, и 15-го  он был на бивуаках еще
только в Лубне; 16-го он узнал, что наши войска сражаются с Милорадовичем в
Мерлине. Отставшие, которые укрылись от неприятельского корпуса в авангарде
вице-короля,  первые сообщили  ему  об этом.  Его авангард,  установив, что
неприятель  занимает  боевые  позиции  и располагает  достаточными  силами,
вынужден был  дожидаться своего  корпуса. Принц Евгений,  ускорив движение,
привел  корпус  в боевую  готовность,  но  так как  у  него  почти не  было
артиллерии, то  он не  мог пойти на какой-нибудь  решительный маневр против
значительно превосходивших  его неприятельских сил.  Окруженные целой тучей
врагов,  войска  принца  хладнокровно  отражали все  неприятельские  атаки.

Генерал  Гийемино, начальник  штаба вице-короля, находившийся  в авангарде,
присоединил  к   своим  войскам  отставших,  которые   искали  прибежища  в
авангарде. Он доблестно держался  и спас эту маленькую воинскую часть своим
присутствием духа, хотя неприятельская кавалерия несколько раз отрезала его
от  4-го  корпуса.  Вице-король  удержал  свою  позицию до  ночи,  а  затем
воспользовался темнотой, чтобы добраться до Красного, куда он подошел к нам
поздно   ночью,  так   как   должен  был   обойти  дорогу   справа  [217] .

Пушечные  выстрелы  и  сообщения   отставших  дали  знать  императору,  что
вице-король,  запоздание которого  беспокоило его, подвергся  нападению; он
приказал одному из своих адъютантов, генералу Дюронелю, взять два батальона
гвардейских стрелков и два орудия, двинуться навстречу вице-королю и помочь
ему  проложить себе  дорогу. Едва  только генерал  Дюронель во  главе этого
отряда,  находившегося под  командой  генерала Буайе,  миновал арьергардные
посты,  как наткнулся  на  многочисленный отряд  казаков, которые,  однако,
отошли  при его  приближении.  Он шел  слева  от дороги,  чтобы легче  было
маневрировать.  На  половине  пути  от  Катова  (Кутькова)  он  заметил  на
расстоянии   пушечного  выстрела   от  него  большие   кавалерийские  силы,
выстроившиеся  в боевом  порядке  по другую  сторону дороги.  Он  тотчас же
приказал  образовать  каре  и  дать  несколько  пушечных  выстрелов,  чтобы
прощупать намерения  неприятеля, который ответил  ему артиллерийским огнем,
не предпринимая больше ничего. Генерал Дюронель отдавал себе полный отчет в
значении порученной ему диверсии и был преисполнен доверия к старым усачам,
находившимся  под его  командой;  поэтому он  без колебаний  продолжал свой
путь, оставляя неприятельскую кавалерию за собой в тылу. Когда он подошел к
дефиле и услышал оживленную перестрелку, то заключил, что вице-король ведет
бой против крупных неприятельских  сил, и поручил трем польским гвардейским
уланам, находившимся при нем, попытаться обогнуть овраг слева, добраться до
вице-короля  и предупредить,  что  он, то  есть  Дюронель, идет  к нему  на
помощь, чтобы  облегчить его  движение на Красное, где  его ждет император.

Дойдя  до русских,  Дюронель едва  успел дать  по одному выстрелу  из своих
пушек  и  убрать их  внутрь  каре, как  подвергся нападению  многочисленной
кавалерии  и  обстрелу  из  многочисленных артиллерийских  орудий.  Русская
кавалерия  тщетно пыталась  прорвать наше  каре; ее  атаки были  отражены с
большим хладнокровием и, отвагой; но неприятельские силы росли и постепенно
занимали  всю   равни