ходившуюся впереди
большого редута в центре.  Он потерял, следовательно, позицию своего левого
фланга и деревню[147], на которую опирался центр, но его резервы подходили.
Один момент успехи в районе нашего правого крыла сделались переменными; это
крыло  должно было  даже  оттянуть свои  передовые части  к  центру боевого
расположения и отойти к захваченным укреплениям.

Страшная  артиллерийская канонада  изрыгала смерть повсюду;  русская пехота
делала  новые усилия,  чтобы  отбить потерянную  территорию. Большой  редут
обстреливал наш  центр адским  огнем. Маршал Ней и  вице-король тщетно вели
комбинированные  атаки  для  захвата  этого редута;  атаки  были  отражены.
Двинувшись  вторично в  атаку, они  достигли не  большей удачи, и  Ней даже
несколько  отступил.  Часть гвардии,  следовавшая  эшелонами за  движениями
корпуса,  связывающего  центр  с правым  флангом,  заняла  позиции с  таким
расчетом,  чтобы  поддержать его  в  случае надобности,  если усилилось  бы
отступательное движение,  к которому он один  момент был принужден. Но наша
артиллерия  остановила наступательный  порыв  неприятеля, который  тщетно в
течение   долгого  времени   старался   удержаться  на   месте  под   огнем
убийственнейшей  канонады.  В  конце  концов  он должен  был  уступить  нам
территорию,   которую  мы   захватили   у  него   при  предыдущих   атаках.

Император в  течение всего этого времени  наблюдал за операциями центра. Он
подъехал  к  последнему  из   взятых  редутов,  и  всюду  он  давал  приказ
ограничиться  пока удержанием  занимаемых позиций,  чтобы, как  он говорил,
дать артиллерии время  разбить оставшиеся неподвижными массы неприятельской
пехоты.  Было  около  11   часов.  Незадолго  до  этого  к  нему  доставили
генерал-лейтенанта Белычева[148], захваченного вместе с 15 другими пленными
при  взятии  редута.  Офицер,  приведший  его, сказал  императору,  что  он
доблестно оборонялся. Император принял  его хорошо. Видя, что он без шпаги,
император    выразил    неудовольствие    тем,    что   его    обезоружили.

- Я  слишком почитаю, сударь,  отвагу, потерпевшую неудачу, -  сказал он, -
чтобы   лишить   себя   удовольствия   возвратить  вам   оружие   храбреца.

И он  дал ему свою шпагу. Затем он задал  ему несколько вопросов и приказал
расспросить других  пленных, а  также распорядился, чтобы  позаботились обо
всех  взятых  в плен  и  чтобы  как к  генералу,  так и  ко всем  остальным
отнеслись со всем подобающим уважением.

Этот  трофей  доставил большое  удовольствие  императору,  но ему  казалось
непонятным,  как могло  случиться,  что захвачено  так мало  пленных, когда
редуты были  взяты с такой стремительностью и  окружены были со всех сторон
кавалерией  Неаполитанского  короля.  Он  выразил неудовольствие  по  этому
поводу и задал в связи





Его  величество немедленно  поскакал  галопом к  головным рядам  кавалерии,
чтобы найти там Неаполитанского короля и осуществить те маневры, которые он
считал необходимыми  для закрепления и развития  этого успеха. Маршал Ней и
вице-король поддержали  решающий маневр  генерала Коленкура. Неприятельская
атака с целью отбить  большой редут осталась тщетной, и русские должны были
отступить на всех пунктах.

У  них  оставался  еще  один  редут и  небольшое  укрепление,  прикрывавшее
Московскую  дорогу; по-видимому,  они  хотели держаться  там. Редкий  лесок
прикрывал их  переход и скрывал от нас их  движения в этом месте. Император
надеялся, что  русские ускорят  свое отступление, и  рассчитывал бросить на
них свою кавалерию, чтобы  попытаться разорвать линию неприятельских войск.
Части молодой гвардии и  поляки двигались уже, чтобы подойти к укреплениям,
оставшимся  в   руках  русских.  Император,  чтобы   лучше  рассмотреть  их
передвижения, отправился  вперед и  прошел вплоть до  самой линии стрелков.
Пули свистели  вокруг него;  свою свиту он  оставил позади. Заметив,  что я
нахожусь   возле   него,   император   сказал  мне,   чтобы   я   удалился.

-  Дело   кончено,  -  сказал   он,  -  ждите  меня   в  главной  квартире.

Я поблагодарил  и остался возле  него. Император находился в  этот момент в
большой  опасности,   так  как  пальба  сделалась   настолько  жаркой,  что
Неаполитанский  король  и  несколько  генералов  примчались  уговаривать  и
умолять императора удалиться.

Император отправился тогда к  подходившим колоннам. За ним следовала старая
гвардия;  карабинеры  и кавалерия  шли  эшелонами. Император,  по-видимому,
решил захватить последние неприятельские укрепления, но князь Невшательский
и Неаполитанский король указали  ему, что эти войска не имеют командующего,
что  почти все  дивизии  и многие  полки также  лишились  своих командиров,
которые были убиты или ранены; численность кавалерийских и пехотных полков,
как может  видеть император, весьма сильно  уменьшилась; время уже позднее;
неприятель действительно  отступает, но в таком  порядке, так маневрирует и
отстаивает позицию  с такой  отвагой, хотя наша артиллерия  и сокрушает его
войсковые массы,  что нельзя  надеяться на успех,  если не пустить  в атаку
старую гвардию;  при таком  положении вещей успех,  достигнутый этой ценой,
был  бы неудачей,  а неуспех  был бы  такой потерей, которая  зачеркнула бы
выигрыш сражения;  наконец, они обратили внимание  императора на то, что не
следует рисковать единственным корпусом, который еще остается нетронутым, и
надо приберечь его для других случаев. Император колебался. Он снова выехал
вперед, чтобы самому наблюдать за движениями неприятеля.

Неаполитанский  король и  князь  Невшательский подъехали  с противоположных
сторон к этим редутам и присоединились к императору, который удостоверился,
что русские  занимают позиции и что многие  корпуса не только не отступили,
но  сосредоточиваются вместе  и, по  всей видимости,  собираются прикрывать
отступление  остальных  войск. Все  следовавшие  одно  за другим  донесения
говорили, что наши потери  весьма значительны. Император принял решение. Он
отменил приказ об атаке и ограничился распоряжением поддержать корпуса, еще
ведущие бой, в случае, если бы неприятель попытался что-нибудь сделать, что
было  маловероятно,  ибо  он  также  понес  громаднейшие  потери.  Сражение
закончилось только с наступлением  ночи. Обе стороны были так утомлены, что
на многих  пунктах стрельба прекратилась без  команды. Бойцы ограничивались
тем, что  наблюдали друг за  другом. Ночью император перенес  свою ставку в
тот  пункт,  где  он  остановился  в  начале сражения,  -  перед  редутами.

Еще никогда  мы не  теряли в одном  сражении столько генералов  и офицеров.
Успех  оспаривался с таким  упорством и  огонь был такой  убийственный, что
генералы, как и офицеры, должны были платить своей жизнью, чтобы обеспечить
исход атак.  И днем во время сражения, и ночью  для раненых делали все, что
могли, но большинство жилых помещений вблизи поля битвы загорелось во время
боя, и поэтому многие  перевязочные пункты провели ночь под открытым небом.
Пленных  было   мало.  Русские   проявили  большую  отвагу;   укрепления  и
территория,  которые  они вынуждены  были  уступить  нам, эвакуировались  в
порядке. Их  ряды не приходили в  расстройство; наша артиллерия громила их,
кавалерия рубила, пехота брала в штыки, но неприятельские массы трудно было
сдвинуть  с места;  они храбро  встречали смерть  и лишь  медленно уступали
нашим  отважным атакам.  Еще не  было случая, чтобы  неприятельские позиции
подвергались  таким  яростным  и   таким  планомерным  атакам  и  чтобы  их
отстаивали с таким упорством. Император много раз повторял, что он не может
понять,  каким образом  редуты и  позиции, которые  были захвачены  с такой
отвагой и  которые мы  так упорно защищали,  дали нам лишь  небольшое число
пленных. Он  много раз  спрашивал у офицеров, прибывших  с донесениями, где
пленные,  которых  должны были  взять.  Он посылал  даже в  соответствующие
пункты удостовериться, не были  ли взяты еще другие пленные. Эти успехи без
пленных, без трофеев не  удовлетворяли его. Несколько раз во время сражения
он говорил князю Невшательскому, а также и мне:

- Русские  дают убивать себя, как  автоматы; взять их нельзя.  Наши дела не
подвигаются.    Это    цитадели,    которые    надо   разрушать    пушками.

Ночью было явно заметно,  что неприятель начал отступление: армии был отдан
приказ двигаться  следом за  ним. Назавтра[149] днем  можно было обнаружить
уже только казаков и  притом лишь в двух лье от поля битвы. Неприятель унес
подавляющее большинство своих раненых, и нам достались только те пленные, о
которых я уже говорил,  12 орудий редута, взятого моим несчастным братом, и
три или четыре других, взятых при первых атаках.

С утра император объехал все поле сражения. Он приказал заботливо подобрать
и  перенести на  перевязочные  пункты всех  раненых, как  французов,  так и
русских.  Никогда  еще  земля  не была  в  такой  мере  усеяна трупами.  На
возвышенности за  деревней, которая  находилась в центре  атаки, земля была
покрыта трупами  солдат Литовского  и Измайловского гвардейских  полков, на
которых обрушился удар нашей артиллерии. Император тщательно обследовал все
уголки поля сражения, позиции каждого корпуса, передвижения всех корпусов и
те затруднения,  которые им приходилось преодолевать.  Он приказал подробно
доложить ему  обо всем,  что происходило, хвалил,  ободрял и был  с обычным
энтузиазмом встречен войсками.

Не могу  не рассказать об одном факте,  который показывает, чего стоила эта
кровавая  битва  французской армии.  Подъехав  ко  второму редуту,  который
только что был взят,  император нашел там 60 - 80 человек пехоты с четырьмя
или  пятью  офицерами, которые  продолжали  стоять в  боевом порядке  перед
редутом согласно приказу,  полученному от начальства. Император, удивленный
тем,  что эта  часть  оставалась здесь,  тогда  как все  другие уже  прошли
дальше,   спросил   офицера,    командовавшего   ею,   зачем   они   здесь.

- Мне приказано здесь оставаться, - ответил он.

- Присоединитесь к вашему полку, - сказал ему император.

-  Он  здесь,  -   ответил  офицер,  -  указывая  на  вали  и  рвы  редута.

Император, не понимая, что он хочет сказать, повторил:

- Я спрашиваю, где ваш полк. Присоединитесь к нему.

-  Он   здесь,  -   ответил  офицер,  снова   указывая  туда  же,   как  бы
раздосадованный тем, что император не понимает его.

Молодой  офицер,  стоявший  возле,   выдвинулся  тогда  вперед  и  объяснил
императору, что  полк, которому удалось взять  редут лишь при второй атаке,
ринулся  туда с  такой стремительностью  и был  встречен таким  картечным и
ружейным  огнем,  что  от  двух батальонов  остался  только  этот отряд,  а
остальные, как он может  видеть, выведены из строя. В самом деле, храбрецы,
начиная  с  полковника, лежали  все  вокруг  редута, на  парапете и  внутри
редута, куда  они проникли при  первой атаке, но где  не смогли удержаться.

Император подробно обследовал все укрепления, возведенные русскими. Не могу
выразить, что я испытывал,  проходя по этому месту, орошенному кровью моего
несчастного брата.  Если бы почести, возданные  всей армией храбрецу, могли
меня   утешить,   то   я    должен   был   бы   почувствовать   облегчение.

По окончании этой рекогносцировки император галопом направился к авангарду.
Согласно  донесениям, получавшимся  с  утра от  Неаполитанского короля,  он
видел только казаков. Было подобрано весьма незначительное число отставших.
Неприятель не оставил ни одной повозки.

Король рассчитывал пройти через  Можайск; он убеждал императора расположить
там  к  вечеру свою  главную  квартиру, но  когда  он прибыл  к городу,  то
оказалось,  что  неприятель держится  там  твердо и  располагает пехотой  и
многочисленной  кавалерией.  Мы отправились  поздно.  День  клонился уже  к
вечеру.  Так  как мы  не  могли  произвести разведку  позиции, то  пришлось
остановиться. Император устроился в деревне под Можайском; ночью неприятель
эвакуировал  город. Наши  войска вступили  в Можайск  на следующий  день на
рассвете[150] . Император прибыл туда  к полудню. Он был  очень озабочен. В
этот момент,  когда дела в России,  несмотря на выигранное сражение, отнюдь
нельзя было  назвать удовлетворительными,  ему невольно приходили  в голову
испанские  дела.  Состояние  корпусов, которые  он  видел,  было более  чем
прискорбным. Численность всех корпусов сильно сократилась. Слава стоила ему
дорого.   Остановленный  вчера   вечером   неприятелем,  который   в  своем
отступлении  не оставлял  за собой  ничего, он  был теперь уверен,  что это
кровопролитное сражение не будет  иметь других результатов, кроме того, что
даст  ему  еще некоторую  территорию.  Ему  улыбалась, однако,  перспектива
вступления  в Москву,  но этот  успех не  завершал ничего,  если оставалась
непоколебимой  русская  армия.  Все   замечали,  что  император  был  очень
озабочен, хотя он много раз повторял:

- Мир ждет нас в Москве. Когда русские вельможи увидят, что мы - хозяева их
столицы, то они хорошенько задумаются. Если бы я дал свободу крестьянам, то
это  был бы конец  всем крупным  состояниям этих вельмож.  Сражение откроет
глаза   моему   брату   Александру,  а   взятие   Москвы   -  его   сенату.

Эти  громкие речи  императора были,  по-видимому, предназначены  скорее для
того, чтобы  создать определенное настроение и  отвлечь мысли от понесенных
нами  потерь, а  не  являлись результатом  его действительных  убеждений. В
самом деле  в своих беседах с князем  Невшательским - единственным лицом, с
которым  он говорил  после сражения, -  он, судя  по тому, что  говорил мне
князь, казался очень озабоченным  и несколько раз повторял, что обе стороны
убивают  друг  у  друга  много  народа,  но  это  не приводит  ни  к  каким
результатам.  Никаких  пленных,  никаких трофеев  -  вот  что больше  всего
раздражало императора,  и он  часто жаловался на это.  Зная, что неприятеля
должны подкрепить  новобранцы и  ополченские корпуса, которые  не могли еще
присоединиться  к  армии,  он  лелеял надежду,  что  Кутузов  еще раз  даст
сражение, перед тем как  сдать столицу, а сам он будет иметь под ногами тем
более твердую почву, что  в одной руке он будет держать шпагу, а в другой -
сделанные неприятелем предложения мира.

По  словам  князя Невшательского,  император  был  настолько склонен  тогда
принять эти  предложения или  вступить в переговоры  о них, что  подумал бы
еще, идти ли дальше Можайска, если бы не надежда и желание подчеркнуть свою
победу именем того места,  где будет заключено соглашение. В иные минуты он
определенно собирался  идти на Москву, пробыть там  неделю и затем отойти к
Смоленску.  Не допуская,  однако,  чтобы неприятель  сдал свою  столицу без
нового  сражения,  и  не  сомневаясь, что  он  попытается  спасти ее  путем
демонстративных  оборонительных боев  и путем переговоров,  император всего
лишь один  раз коснулся гипотезы о том, что  он силой откроет двери Москвы,
до такой  степени он  был убежден, что его  теперешнее продвижение приведет
его  если не  к  предварительному мирному  договору, то  по крайней  мере к
своего рода перемирию, которое  быстро повлечет за собою и мир. Он говорил:

- Мы скрестили шпаги: честь спасена в глазах всего мира, и русские наделали
себе  достаточно  бед, для  того  чтобы  я стал  требовать  от них  другого
удовлетворения. Они не будут гнаться за тем, чтобы я нанес им второй визит,
как   и  я   не   гонюсь  за   тем,  чтобы   снова  побывать   в  Бородине.

Признаюсь,  мне  трудно  было поверить,  чтобы  император  даже ради  своих
подлинных интересов  мог рассчитывать  тогда остановиться перед  Москвой, к
которой он подошел так  близко. Когда мы с князем вспоминали наши разговоры
в  Витебске  и  других  местах,  а  также  беседы,  которые были  у  нас  с
императором, князь сказал мне,  что если бы надо было все начинать сначала,
то император не подошел  бы так близко к Москве; он действительно проявляет
мирные  намерения, и если  поступят предложения  мира, то они  быстро будут
приняты; он хочет выпутаться из этого дела, но с честью.

Князь  Невшательский  не  закрывал  глаза на  возможные  последствия  этого
похода. Смерть моего злосчастного  брата могла лишь обострить мои печальные
предчувствия,  которые  князь  разделял;  теперешние  намерения  императора
являлись лишь отзвуком затруднений данного момента и исчезали вместе с ними
или  под  влиянием любых  мелких  успехов. Неудачи  в Испании,  прискорбные
результаты последней  битвы всецело объясняли  умеренность, которую проявил
тогда император.  Что же касается нас,  то мы все считали,  что нет другого
средства  окончить эту  войну,  как покинуть  Москву через  48  часов после
вступления  в нее (если  только неприятель  сдаст Москву) и  возвратиться в
Витебск.

Император оставался в Можайске 11-го и 12-го. Он был болен[151], озабочен и
принимал  только проезжавших через  Можайск маршалов.  Никого из нас  он не
принимал.  Город не  был подожжен,  но жителей  там оставалось  очень мало.
Император надеялся, что русские отказались от своей системы поджигательства
и  разрушения. Он  тотчас же  усмотрел в  этом доброе  предзнаменование для
будущих  событий. По  его  мнению, это  подтверждало его  мысль о  том, что
соглашение  состоится. Русские  отступали по-прежнему  в таком  же порядке,
забирая своих раненых и  не оставляя ни гвоздя за собой. Император затратил
эти два дня на  то, чтобы как можно лучше организовать госпиталь, куда было
перенесено большинство раненых.

Как  я уже говорил,  материалов было  мало, но преданность  и воодушевление
санитарных и  интендантских офицеров  сделали на сей раз  больше, чем можно
было  надеяться.   Однако  много  раненых  в   течение  некоторого  времени
оставалось  в окрестностях  поля сражения  в скверных бараках.  Те, которые
выжили,  терпели  большие  лишения, до  такой  степени  велика была  нужда,
Которую легко себе представить, если вспомнить, в каком состоянии были наши
перевязочные пункты еще в Витебске.

Так как  мы все время находились  в походе, то наше  Положение, несмотря на
все  принимаемые  меры, не  могло  Улучшиться.  Правда, император  приказал
министру военного снабжения  прислать хирургов и продовольствие, решившись,
наконец,  согласиться на  расходы,  которые этот  министр предлагал  в свое
время,  но от  которых  император рассчитывал  избавиться за  счет ресурсов
неприятельской  страны, как  это  было при  других кампаниях.  В результате
прибыли  несколько  хирургов,   но  перевязочных  материалов,  которых  нам
недоставало, не было, и  они не могли прибыть так быстро, потому что дорога
после  Немана  не  была  обеспечена  какими  бы то  ни  было  транспортными
средствами.  Весь  Можайск  превратился  в  огромный  госпиталь.  Генералы,
офицеры,  солдаты -  все  направлялись туда  в поисках  медицинской помощи,
которую  никто  не в  состоянии  был  оказать им.  По деревням  рассыпались
отряды, чтобы раздобыть хлеба и хоть немного скота.

Армия продолжала  движение до  11-го. Маршал Ней, который  шел в авангарде,
находился  в пяти  лье  за Можайском  на Московской  дороге. Неаполитанский
король  продвинулся немного  дальше. Отступление  неприятеля дало  нам лишь
несколько пленных.  Император задержал свои передвижения,  чтобы дать отдых
войскам и  закончить сосредоточение  сил на случай,  если произойдет второе
сражение.  Когда  13-го  все  опять  пришло  в  движение,  император  снова
остановил все свои колонны. Наша кавалерия была так истомлена, что не могла
производить далеких разведок, и мы в этот момент так мало знали о движениях
неприятеля,  что, сомневаясь,  какое именно  направление выбрал  Кутузов, о
котором  не  было у  нас  никаких сведений,  император счел  целесообразным
остановиться. Он  не имел  никаких донесений от  князя Понятовского, войска
которого  сост