орвала всякие  связи  после  великой  тяжбы
1670 года.
   Эта выродившаяся  ветвь  провинилась  перед  теми,  от  кого  исходила  и
проистекала вся ее знатность, еще в  том,  что  один  из  ее  представителей
женился на Джудит, наследнице Оливера Брэдшо  <Брэдшо,  Джон  (1602-1659)  -
председатель суда, приговорившего в 1649 г. к смертной  казни  Карла  I>  из
Хайли-парка, чей герб, ничем не отличающийся от герба Брэдшо-цареубийцы, они
присоединили к древнему гербу Уэверли. Сэр Эверард, однако,  в  пылу  своего
гнева забыл обо всех этих оскорблениях, и, если бы только стряпчий Клипперс,
за которым отправили нарочным конюха, прибыл на час раньше,  ему,  возможно,
пришлось бы составить акт о порядке наследования титула и замка  Уэверли  со
всеми его угодьями. Но один час хладнокровного размышления -  великое  дело,
если  потратить  это  время  на  то,  чтобы  взвесить  в  уме  относительные
недостатки двух решений, когда ни к одному из  них  у  вас  не  лежит  душа.
Клипперс  застал  своего  патрона  погруженным  в  глубокое  раздумье  и  из
почтительности не решился помешать ему  иначе,  как  выложив  на  стол  свою
бумагу  и  кожаную  чернильницу,  что  свидетельствовало  о  его  готовности
записывать все приказания его милости. Но и этот скромный маневр смутил сэра
Эверарда,  который  воспринял  его  как  упрек  своей  нерешительности.   Он
посмотрел на стряпчего со смутным желанием изречь свой приговор,  как  вдруг
солнце,  показавшееся  из-за  тучи,  бросило  пестрый  сноп   лучей   сквозь
разноцветное окно мрачного кабинета, в котором они сидели.  Глаза  баронета,
обращенные  к  этому  сиянию,  остановились  прямо  на  центральном   гербе,
украшенном той же  эмблемой,  которую  в  битве  при  Гастингсе  <Битва  при
Гастингсе - сражение 14 октября 1066 г.  между  англосаксами  и  норманнами,
одержавшими победу, исходный пункт истории Англии как единого  государства.>
по преданию носил его предок - тремя  серебряными  горностаями  на  лазурном
поле с подобающим девизом: "Sans tache" <Без пятна (франц.).>. "Пусть  лучше
погибнет наше имя, - воскликнул сэр Эверард, - чем  связывать  этот  древний
символ      верности      с      обесчещенным      гербом      какого-нибудь
изменника-круглоголового!"  <Круглоголовые.  -   Круглоголовыми,   то   есть
"постриженными  в  кружок",   презрительно   называли   приверженцы   короля
сторонников парламентской власти, которых поддерживал народ. В  то  время  в
отличие от джентльменов,  носивших  локоны  до  плеч,  простой  народ  стриг
волосы.>.
   Все это было действием  солнечного  луча,  блеснувшего  ровно  настолько,
чтобы дать  возможность  стряпчему  очинить  свое  перо.  Но  чинил  он  его
напрасно. Клипперса отправили восвояси с наказом  быть  готовым  явиться  по
первому зову.
   Появление стряпчего  в  замке  вызвало  множество  догадок  в  той  части
вселенной, центром  которой  являлся  Уэверли-Онор.  Но  самые  дальновидные
политики этого  мирка  предсказывали  еще  худшие  последствия  для  Ричарда
Уэверли от события, происшедшего вскоре после его отступничества.  Дело  шло
не более и не менее как о поездке баронета в запряженной шестеркой карете со
свитой из четырех лакеев в богатых ливреях для довольно  длительного  визита
благородному  пэру,  жившему  на  границе  графства.  Пэр   этот   отличался
незапятнанным происхождением, твердыми  консервативными  принципами  и  был,
кроме того, счастливым отцом шести незамужних и прекрасно воспитанных дочек.
   Прием, оказанный сэру Эверарду  в  этом  доме,  был,  как  нетрудно  себе
представить, достаточно радушным; но из шести молодых  девиц  выбор  его,  к
сожалению, остановился на леди  Эмили,  самой  младшей.  Она  принимала  его
ухаживания со смущением, ясно говорившим о  том,  что  она  не  решается  их
отклонить, хотя они отнюдь не приводят ее в восторг.
   Сэр Эверард не мог не заметить что-то необычное в сдержанном волнении,  с
которым молодая девица встречала все попытки добиться ее благосклонности; но
так как осторожная графиня заверила его, что  это  естественные  последствия
уединенного  воспитания,  жертва  могла  быть  предана  закланию,  как,  без
сомнения, это бывало во многих  подобных  случаях,  если  бы  не  отважность
старшей сестры, объявившей богатому жениху, что  сердце  леди  Эмили  отдано
одному молодому офицеру из наемных  войск,  близкому  их  родственнику.  Сэр
Эверард  с  глубоким  волнением  выслушал  это   сообщение,   которое   было
подтверждено ему с глазу на  глаз  самой  молодой  девицей,  впрочем  ужасно
трепетавшей при мысли о родительском гневе.
   Благородство и великодушие были наследственными чертами в роду Уэверли. С
так-том и деликатностью, достойными героя  рыцарского  романа,  сэр  Эверард
отказался от своих притязаний на руку леди Эмили. Перед  отъездом  из  замка
Блэндвилл он даже ловко выманил у отца согласие на ее  союз  с  избранником.
Какими доводами он при этом пользовался, нельзя в точности  установить,  так
как сэр Эверард никогда не славился способностью убеждать; но сразу же после
этих переговоров  молодой  офицер  стал  повышаться  в  чинах  с  быстротой,
значительно превосходящей все  то,  чего  добиваются  одними  заслугами,  не
подкрепленными протекцией, хотя со стороны казалось, что больше  ему  не  на
что рассчитывать.
   Потрясение, испытанное сэром Эверардом при этом случае, хотя и смягченное
сознанием, что он поступил добродетельно и великодушно,  сказалось  на  всей
его последующей жизни. На брак он решился в  приступе  негодования;  заботы,
которых  требовало  ухаживание,  мало  вязались  с  величавой  леностью  его
привычек; он едва избегнул опасности связать себя с женщиной,  не  способной
никогда его полюбить; кроме того, самолюбию его не очень-то льстила развязка
его сватовства, даже если бы сердце его и не пострадало. В результате  всего
этого он вернулся в Уэверли-Онор, не  перенеся  ни  на  кого  своих  чувств,
несмотря  на  вздохи  и  томления  прекрасной  своей  посредницы,   которая,
разумеется, только из родственных побуждений выдала тайну привязанности леди
Эмили. Не помогли  и  кивки,  подмигивания  и  намеки  услужливой  мамаши  и
степенные похвалы, которые граф воздавал  благоразумию,  здравому  смыслу  и
прекрасному характеру первой, второй,  третьей,  четвертой  и  пятой  дочки.
Воспоминание об этой неудачной любви было  для  сэра  Эверарда,  как  и  для
многих   людей   подобного   склада,   одновременно   застенчивых,   гордых,
чувствительных и ленивых, маяком, предостерегающим  от  повторения  подобных
обид, огорчений и бесполезной траты сил. Он продолжал жить  в  Уэверли-Оноре
так, как подобает пожилому английскому дворянину знатного происхождения и  с
большим состоянием; его сестра мисс Рэчел  Уэверли  взяла  на  себя  ведение
домашнего хозяйства; и так-то  они  оба,  неприметно  превращаясь:  он  -  в
старого холостяка, а она - в почтенную старую деву, стали примером добрейших
и кротчайших приверженцев безбрачия.
   Вспышка негодования на брата длилась у сэра Эверарда недолго; однако  его
неприязнь к вигу и должностному лицу, хотя и не могла побудить его  к  новым
мерам в отношении  родового  наследства,  все  же  была  достаточной,  чтобы
поддерживать между братьями прежнюю холодность. Ричард, в свою очередь,  был
слишком знаком со  светом  и  с  характером  баронета,  чтобы  предпринимать
какие-либо необдуманные или поспешные шаги к примирению,  рискуя  превратить
спокойную неприязнь в более деятельное чувство. Чистой случайностью  поэтому
было вызвано возобновление их отношений после столь долгого перерыва. Ричард
женился на молодой особе знатного происхождения в надежде, что  ее  семейные
связи и состояние будут  способствовать  его  карьере.  За  нею  он  получил
значительное поместье, расположенное в нескольких милях от Уэверли-Онора.
   Маленький Эдуард, герой нашей повести, которому шел тогда пятый год,  был
их  единственным  ребенком.  Случилось  так,  что  мальчик  со  своей  няней
отправился в одно прекрасное утро на прогулку  на  целую  милю  от  аллеи  к
Брирвуд-лоджу,  резиденции  его  отца.   Их   внимание   привлекла   карета,
запряженная шестью статными длиннохвостыми вороными конями и покрытая  таким
количеством резьбы и позолоты, что сделала бы честь и лорд-мэру  <...карета,
запряженная шестью статными длиннохвостыми вороными
   конями и покрытая таким количеством резьбы и  позолоты,  что  сделала  бы
честь и  лорд-мэру...  -  Пышная  процессия  сопровождала  главу  лондонской
городской общины при  его  встрече  с  королем.>.  Она  дожидалась  хозяина,
наблюдавшего неподалеку за постройкой новой фермы. Не  знаю,  была  ли  няня
юного Эдуарда из Уэльса или  из  Шотландии  и  каким  образом  эмблема  трех
горностаев связалась у него с представлением о личной собственности, но едва
он увидел фамильный герб, как твердо решил отстаивать свои права  на  пышный
экипаж, на котором он красовался. Баронет подошел как раз, когда няня тщетно
пыталась отговорить ребенка от намерения присвоить себе золоченую  карету  с
шестью конями. Встреча пришлась  на  счастливую  для  Эдуарда  минуту.  Дядя
только что с грустью и не без оттенка зависти  разглядывал  румяных  сынишек
коренастого фермера, которому он строил дом. А тут перед ним  стоял  розовый
круглолицый херувим с такими же глазами и таким же именем,  как  у  него,  и
заявлял о своих правах на наследственный титул, ласку и  покровительство  во
имя уз, которые для  сэра  Эверарда  были  столь  же  священными  как  орден
Подвязки <Орден Подвязки - высший знак доблести, которым  награждали  только
представителей знатнейших родов. Естественно, что консервативный сэр Эверард
высоко ценил этот орден.> или Голубая мантия <Голубая  мантия.  -  В  Англии
гербами знатных родов занимается специальная  Коллегия  герольдии,  один  из
членов которой носит голубую мантию.>. Казалось, Провидение явило ему в лице
его племянника существо, способное наилучшим образом восполнить всю  пустоту
неосуществленных надежд и неутоленной любви. Сэр Эверард вернулся  домой  на
запасной лошади, которую всегда держали для него наготове,  а  малыш  и  его
няня были отправлены в Брирвуд-лодж с письмом, открывавшим  Ричарду  Уэверли
пути к примирению со старшим братом.
   Хотя отношения и возобновились, они продолжали носить скорее церемонный и
учтивый, нежели братский, сердечный характер, но и этого было достаточно для
обеих сторон. Сэр Эверард часто  виделся  с  маленьким  племянником  и  имел
возможность отдаваться гордым мечтам о продолжении своего рода  и  вместе  с
тем изливать на ребенка всю нежность доброй и ласковой  души.  Что  касается
Ричарда Уэверли, то в растущей привязанности  дяди  к  племяннику  он  видел
средство закрепить если не за собой, то по крайней мере за  сыном  права  на
родовое имение, ибо всякая попытка с  его  стороны  сблизиться  с  человеком
таких определенных привычек и убеждений, как сэр  Эверард,  могла,  как  ему
казалось, не увеличить, а скорее уменьшить его шансы.
   Таким образом, по своего рода молчаливому соглашению  маленькому  Эдуарду
было разрешено проводить большую часть года в замке; к обеим семьям он  был,
по-видимому, одинаково привязан, хотя  сношения  между  домами  сводились  к
официальной  переписке  и  к  еще  более  официальным  визитам.  Воспитанием
мальчика руководили поочередно вкусы и убеждения его дяди и отца. Но об этом
в следующей главе.

Глава 3

Воспитание

   Воспитание нашего героя Эдуарда  Уэверли  носило  довольно  беспорядочный
характер. Когда он был еще совсем ребенком, принято было  считать  -  другой
вопрос, основательно или не основательно, хоть практически это и сводилось к
одному, - что лондонский воздух неблагоприятно отзывается на  его  здоровье.
Поэтому,  как  только  служба,  парламент   или   осуществление   каких-либо
честолюбивых замыслов отзывало его отца в Лондон,  где  он  обычно  проводил
восемь месяцев в году, Эдуарда переселяли в Уэверли-Онор, а там менялось все
- и учителя, и уроки, и обстановка. Этому горю еще можно было  бы  пособить,
если бы отец поручил его надзору постоянного воспитателя. Но он считал,  что
человек, которого назначит  он  сам,  вероятно,  окажется  неприемлемым  для
Уэверли-Онора, а тот, на котором мог остановиться выбор сэра Эверарда,  если
бы это зависело от него, оказался бы неприятным домочадцем в  его  семье,  а
может быть, даже и политическим шпионом. Поэтому он уговорил своего  личного
секретаря, молодого человека, образованного и со вкусом, уделять  час-другой
в день  воспитанию  Эдуарда,  пока  он  будет  жить  в  Брирвуд-лодже;  а  в
Уэверли-Оноре следить за успехами мальчика в словесности предоставлялось его
дяде.
   Занятия этим предметом были довольно  хорошо  обеспечены.  Капеллан  сэра
Эверарда, окончивший Оксфордский университет, лишился звания члена  колледжа
<...лишился звания члена колледжа... - Английские  университеты  состоят  из
колледжей; так называемые полноправные члены колледжа  (fellows)  выбираются
из числа преподавателей, имеющих ученую степень; они получают содержание  от
колледжа и обычно живут при  нем.>  после  того,  как  отказался  присягнуть
Георгу I при его вступлении на престол. Он был не только  отличным  знатоком
древних языков и владел большинством новых, но  достаточно  разбирался  и  в
точных науках. Беда была в том, что он был уже стар и слишком снисходителен,
а периодические междуцарствия, во время которых  Эдуард  совершенно  выходил
из-под его надзора, настолько ослабляли дисциплину, что  мальчику  разрешали
заниматься как угодно, чем угодно и  когда  угодно.  Эта  свобода  могла  бы
погубить юношу непонятливого, который, зная, что учение без труда не дается,
стал бы увиливать от него всякий раз, когда за ним не присматривал  учитель.
Столь же опасной она могла оказаться и  для  мальчика  резвого,  у  которого
потребность в движении преобладала бы над силой воображения  или  чувства  и
который под непреоборимым влиянием благодатной  матери-земли  предавался  бы
охоте и тому подобным занятиям с утра до  вечера.  Но  по  характеру  своему
Эдуард не походил ни на одного из них. Его  способность  схватывать  все  на
лету была так велика, что почти становилась интуицией, и главной заботой его
наставников было помешать ему, как выразился бы охотник, обогнать свою дичь,
то есть  приобрести  познания  поверхностные  и  непрочные.  И  тут  учителю
приходилось бороться еще с другой склонностью, слишком  часто  сопутствующей
блеску фантазии и живости ума,  а  именно  -  с  известной  леностью  мысли,
которую  может  расшевелить   лишь   предвкушение   какого-нибудь   большого
удовольствия,  леностью,  которая  заставляет  бросить  учение,  как  только
любопытство удовлетворено, радость преодоления первых трудностей исчерпана и
новизна приелась. Эдуард с жаром принимался за каждого  античного  писателя,
которого ему предлагал прочесть учитель,  овладевал  его  слогом  настолько,
чтобы понять  содержание,  и,  если  оно  доставляло  ему  удовольствие  или
вызывало интерес, доходил до конца  книги.  Но  совершенно  бесполезно  было
обращать его внимание на филологические тонкости, особенности  строя  языка,
красоты какого-нибудь удачного выражения и хитрого построения фразы. "Я могу
читать и понимать латинский текст, - заявлял молодой Эдуард  с  опрометчивой
самоуверенностью  пятнадцатилетнего,  -  и  Скалигер  <Скалигер,  Жюль-Сезар
(1484-1558) - французский теоретик  мггературы,  автор  латинской  "Поэтики"
(1561).> и Бентли <Бентли,  Ричард  (1662-  1742)  -  выдающийся  филолог  и
критик, автор ряда сочинений об античных авторах.> недалеко от этого  мили".
Увы! Он не сознавал, что, читая для забавы,  он  навеки  теряет  возможность
усвоить навыки усидчивости и искусство сосредоточивать свой ум на  серьезном
исследовании  -  искусство  несравненно  более  важное,  чем  даже   близкое
знакомство с классической премудростью, которое  составляет  первейшую  цель
учения.
   Разумеется,  здесь  мне  скажут,  что  наука  должна  быть  приятной  для
юношества, и сошлются на Тассо <Тассо, Торквато  (1544-1595)  -  итальянский
поэт эпохи Возрождения, автор поэмы "Освобожденный Иерусалим" (1575,  издана
в 1580).>, который советовал в лекарство, даваемое ребенку, добавлять  меду.
Но в  наше  время,  когда  детям  преподают  самые  сухие  предметы  в  виде
занимательных игр, не следует опасаться  последствий  слишком  серьезного  и
сурового учения. История Англии сведена к карточной игре, вопросы математики
- к загадкам и головоломкам, и  всю  премудрость  арифметики,  уверяют  нас,
можно превзойти,  если  проводить  несколько  часов  в  неделю  за  новым  и
усложненным изданием королевской игры в гусек <Игра  в  гусек  -  настольная
игра, в которой по клеткам картонной карты передвигаются по особым  правилам
фигуры, в зависимости от числа очков на брошенных костях.>. Еще один шаг - и
тем же манером будут преподноситься и символ веры  и  десять  заповедей.  Не
нужно будет ни серьезных лиц, ни торжественности в голосе, ни благоговейного
внимания, которых до сих пор требовали от детей в нашем  королевстве.  Между
тем уместно задать себе вопрос: не станут  ли  те,  кто  привык  приобретать
знания посредством забавы, отвергать науку, постигаемую с некоторым усилием,
а те, кто изучает  историю,  играя  в  карты,  предпочитать  средства  цели;
наконец, если и религии будут учить  шутя,  не  обратят  ли  понемногу  наши
ученики и религию в шутку.
   Нашему   герою,   которому   разрешали   черпать   знания,    сообразуясь
исключительно с собственными наклонностями, и  который  поэтому  черпал  их,
только пока они доставляли ему удовольствие,  снисходительность  наставников
принесла только вред, который долго сказывался на его  характере,  судьбе  и
общественном положении.
   Ни сила воображения Эдуарда, ни его  любовь  к  литературе,  хотя  первое
отличалось чрезвычайной яркостью, а последняя  страстностью,  не  только  не
служили лекарством от этого зла, а, напротив, скорее обостряли и  усугубляли
его. Библиотека в замке Уэверли - большой  готический  зал  в  два  света  с
галереей - вмещала огромную коллекцию  разнообразнейших  книг,  собранных  в
течение двух столетий семьей, которая всегда отличалась  богатством  и  была
склонна  проявлять  свое  великолепие,  заполняя   книжные   полки   текущей
литературой, не вдаваясь притом особенно в оценку достоинств приобретенного.
В этом книжном царстве Эдуарду было разрешено хозяйничать. У его воспитателя
были свои интересы. Церковная политика и богословские споры вместе с любовью
к некоторым ученым занятиям, хотя и не отвлекали его в определенные часы  от
наблюдения за  успехами  предполагаемого  наследника  его  патрона,  все  же
служили ему постоянным оправданием в том, что  он  не  занимался  строгой  и
методической проверкой хода общего развития своего питомца. Сэр Эверард  сам
никогда систематически  не  учился  и,  подобно  своей  сестре,  мисс  Рэчел
Уэверли, придерживался распространенного взгляда, что чтение несовместимо  с
праздностью и что сам этот процесс - полезное и похвальное дело, а над  тем,
какие идеи и учения несет с собой печатное слово, он никогда не задумывался.
С одним только стремлением  к  развлечению,  которое  при  более  правильном
руководстве легко  можно  было  превратить  в  жажду  знаний,  юный  Уэверли
пустился в это море книг, как судно без руля и без кормчего. Ничто, пожалуй,
не развивается так от терпимого отношения,  как  привычка  к  беспорядочному
чтению, особенно при таких возможностях. Одной из причин,  почему  в  низших
слоях так распространены случаи учености, является, по моему мнению, то, что
при   равных   умственных   способностях   бедняку   представляется   меньше
возможностей удовлетворять свою страсть к книгам, и он вынужден основательно
изучать те немногие, которые у него есть, прежде чем покупать другие. Эдуард
же