жеса
смогут объяснить, хотя бы до некоторой степени, обстоятельства, при  которых
Уэверли оказался в нем замешан.  Поэтому  Эдуард  кратко  изложил  все,  что
произошло,  в  письме  к  дяде  и  к  отцу,  посоветовав  им,  однако,   при
существующем положении вещей ему не отвечать. Затем Толбот дал слуге  письмо
к командиру одного из английских военных кораблей, крейсировавших в  заливе,
прося его высадить подателя письма в Берике и выдать ему пропуск  в  хххшир.
Слугу снабдили деньгами для быстрейшего путешествия и наказали добраться  до
корабля, подкупив лодочника, что, как впоследствии выяснилось, сделать  было
нетрудно.
   Тяготясь присутствием Каллюма Бега, склонного, видимо,  подсматривать  за
всеми его действиями, Уэверли нанял  себе  в  слуги  простого  эдинбургского
парня, который нацепил белую кокарду после того, как Дженни Джоб целую  ночь
протанцевала с Буллоком, капралом английских стрелков.

Глава 52

Интриги светские и любовные

   С тех пор  как  Уэверли  доверился  полковнику  Толботу,  последний  стал
относиться к нему гораздо более дружественно, а так как им приходилось  быть
постоянно вместе, то и Эдуард лучше оценил  нравственный  облик  полковника.
Сначала ему казалось, что он слишком резок в  выражении  своих  антипатий  и
порицаний, хотя никто,  вообще  говоря,  не  поддавался  так  легко  здравым
доводам. Привычка командовать также сообщала его манерам некоторую  властную
жесткость, несмотря на лоск,  наведенный  на  них  постоянным  обращением  в
высших сферах. Как представитель военной среды, он отличался  от  всех  тех,
которых Эдуарду  пришлось  до  тех  пор  видеть.  Воинские  качества  барона
Брэдуордина были отмечены печатью  педантизма;  качества  майора  Мелвила  -
такой придирчивостью ко всем  мелочам  и  техническим  подробностям  военной
дисциплины, которая более приличествовала командиру батальона, чем тому, кто
собирается командовать армией; воинский дух Фергюса был настолько  проникнут
его планами и политическими интригами и так тесно переплетался с  ними,  что
сам он больше походил на мелкого  владетельного  принца,  чем  на  воина.  А
полковник Толбо! во всех отношениях являл собой идеал  английского  офицера.
Вся его душа была отдана служению королю и родной стране;  он  не  хвастался
своими теоретическими познаниями, как  барон,  не  гордился  знакомством  со
всеми практическими мелочами, как майор, и  не  применял  своих  знаний  для
осуществления честолюбивых планов, как предводитель Мак-Иворов. Добавим, что
это был человек с широкими познаниями  и  развитым  вкусом,  хотя  и  сильно
окрашенным теми предрассудками, которые так свойственны англичанам.
   Характер полковника Толбота раскрывался  Эдуарду  постепенно,  в  течение
нескольких недель, потраченных гайлэндцами на бесплодную осаду  эдинбургской
цитадели. Все это время  Уэверли  почти  нечего  было  делать,  и  ему  лишь
оставалось искать развлечений в окружающем обществе.  Он  охотно  убедил  бы
своего нового друга познакомиться с некоторыми  его  прежними  друзьями,  но
после одного или двух визитов  полковник  покачал  головой  и  отказался  от
дальнейших экспериментов. Он пошел даже дальше и охарактеризовал барона  как
невыносимейшего педанта, какого ему когда-либо  доводилось,  на  свое  горе,
встречать, а предводителя Мак-Иворов - офранцуженного шотландца, сочетавшего
всю  хитрость  и  любезность  нации,  которая  его  воспитала,   с   гордым,
мстительным и беспокойным нравом своего родного народа.
   - Если бы дьявол, - сказал он, -  искал  себе  помощника,  чтобы  нарочно
запутать дела в этой несчастной стране, сомневаюсь,  смог  ли  бы  он  найти
более подходящего, чем этот молодец, в  равной  мере  деятельный,  гибкий  и
злокозненный, за которым  тянется  целая  шайка  головорезов,  которыми  вам
угодно так восхищаться.
   Даже дамы не избегли его критики. Он соглашался,  что  Флора  Мак-Ивор  -
красавица, а Роза Брэдуордин - хорошенькая девушка.  Но  он  утверждал,  что
первая  портит  свою  красоту  подчеркнуто  надменной  изысканностью  манер,
которую она,  вероятно,  переняла  от  карикатурного  Сен-Жерменского  двора
<Сен-Жерменский  двор  -  двор  Иакова  II,  которому   французский   король
предоставил замок Сен-Жермен, в нескольких милях от  Парижа.>,  а  про  Розу
Брэдуордин сказал, что решительно невозможно ни одному смертному восхищаться
этой необразованной девчонкой  и  что  та  незначительная  доля  воспитания,
которая ей досталась, так же мало вяжется с ее годами и полом, как  если  бы
единственным ее платьем был  старый  походный  мундир  ее  напаши.  Впрочем,
многое почтенный полковник говорил лишь из-за того, что был  не  в  духе,  и
одной белой кокарды на груди, белой розы в  волосах  <...кокарды  на  груди,
белой розы в волосах... - украшения, принятые в  то  время  среди  сторонниц
Стюартов.> или приставки "Мак" в составе фамилии было для  него  достаточно,
чтобы превратить любого ангела в черта, да и сам он шутя признавался, что не
вынес бы и  самой  Венеры,  если  бы  при  ее  появлении  в  гостиной  лакей
возгласил: "Мисс Мак-Юпитер" <...не вынес бы и самой Венеры, если бы при  ее
появлении в гостиной лакей возгласил: "Мисс Мак-Юпитер". -  Приставка  "Мак"
шотландского происхождения и означает "сын", а полковник Толбот  не  выносит
шотландцев. Венера, согласно римской мифологии, - дочь Юпитера.>.
   Легко себе представить, что Уэверли смотрел на этих  дам  совсем  другими
глазами. В течение всей осады он ежедневно наносив им визиты, хотя и замечал
с грустью, что все его попытки расположить к себе Флору имеют столь же  мало
успеха, как и оружие принца в отношении эдинбургской  крепости.  Она  строго
держалась с ним  тактики,  которую  вменила  себе  в  правило,  а  именно  -
проявлять к нему безразличие, не стремясь ни избегать  его  присутствия,  ни
уклоняться от разговора с ним. Каждый взгляд ее,  каждое  слово  были  точно
подчинены этой системе, и ни отчаяние Уэверли,  ни  едва  сдерживаемый  гнев
Фергюса не могли заставить Флору оказывать Эдуарду больше внимания, чем  то,
которого требовали самые обыкновенные приличия  Роза  Брэдуордин  между  тем
стала все больше и больше расти  в  глазах  нашего  героя.  Он  не  раз  мог
заметить,  что  по  мере  того  как  она  освобождалась  от  своей   крайней
застенчивости, ее  манеры  приобретали  все  больше  достоинства.  Тревожная
обстановка этого бурного времени, казалось, придавала се  чувствам  и  речам
спокойную гордость которой он прежде не замечал. Наконец, он видел, что Роза
не пренебрегает ни малейшей возможностью, чтобы расширить  свои  познания  и
развить свой вкус.
   Флора Мак-Ивор называла Розу своей  ученицей,  заботливо  помогала  ей  в
занятиях и старалась образовывать ее  ум.  Пристальный  наблюдатель  мог  бы
заметить, что в присутствии Уэверли она неизменно выставляла на первый  план
таланты своей подруги предпочтительно перед своими. Но читатель, надеюсь, не
усомнится, что это великодушное и  бескорыстное  намерение  осуществилось  с
исключительным так-том и что здесь не было даже самого отдаленного намека на
демонстративность. Таким образом, в поведении Флоры было столь  же  мало  от
аффектации,  с   которой   иная   хорошенькая   женщина   старается   рrоner
<расхваливать (франц.)> другую, как в дружбе Давида и  Ионафана  <Ионафан  -
согласно Библии, старший сын царя Саула и друг будущего царя Давида, всецело
преданный ему даже во время гонений на Давида со  стороны  Саула.>  не  было
ничего общего  с  приятельскими  отношениями  каких-нибудь  двух  щеголей  с
Бонд-стриг. Собственно говоря, хотя следствие  было  для  всех  очевидно,  о
причине едва ли можно было  догадаться.  Каждая  из  двух  девушек,  подобно
превосходной актрисе, в совершенстве играла свою роль и восхищала  зрителей,
и при этом было почти невозможно заметить, что  старшая  постоянно  уступала
младшей то, что более всего соответствовало дарованию последней.
   Но для Уэверли Роза Брэдуордин обладала  одним  редким  свойством,  перед
которым едва ли может устоять  хоть  один  мужчина:  она  выказывала  пылкое
участие ко всему, что его касалось. Впрочем, сама она  была  слишком  юна  и
слишком  неопытна,  чтобы  оценить  притягательную  силу  этого  постоянного
внимания к  нему.  Ее  отец  был  чрезмерно  погружен  в  ученые  и  военные
соображения, чтобы заметить ее растущее пристрастие,  а  Флора  Мак-Ивор  не
хотела спугнуть ее чувство какими-либо замечаниями,  так  как  считала,  что
этим поведением ее подруга имеет всего больше шансов вызвать взаимность.
   Дело в том, что с первого же разговора после  их  встречи  Роза  невольно
раскрыла то, что творилось у нее на душе, умной и проницательной подруге.  С
этого времени Флора не  только  окончательно  решила  отвергнуть  ухаживания
Уэверли, но всячески старалась, насколько это было  в  ее  силах,  чтобы  он
обратил свои взоры на Розу. От этого замысла не отвращало Флору  и  то,  что
брат ее не раз полушутя-полусерьезно заявлял о своем  намерении  поухаживать
за мисс Брэдуордин. Она знала, что  Фергюс  разделяет  принятый  повсюду  на
континенте взгляд на брак и не взял бы в жены ангела, если бы не был уверен,
что этим он укрепляет свои связи или увеличивает свое влияние  и  богатство.
Странная мысль барона сделать во что бы то ни стало своим наследником вместо
дочери  какого-то   отдаленного   родственника   послужила   бы,   вероятно,
непреодолимым  препятствием  для  серьезных  намерений  с  его  стороны   по
отношению к Розе. В самом деле,  голова  Фергюса  была  как  бы  мастерской,
непрерывно занятой созданием планов и интриг самого разнообразного  свойства
и характера; но, как иной мастеровой, более изобретательный, нежели упорный,
он часто неожиданно и без всякой  видимой  причины  бросал  один  план  и  с
увлечением хватался за другой, только что вышедший из горна его  воображения
или ранее брошенный в сторону недоделанным.  Поэтому  зачастую  было  трудно
определить, какой линии поведения он будет держаться в том или ином случае.
   Хотя Флора  и  была  искренне  привязана  к  брату,  необычайная  энергия
которого могла вызвать ее восхищение совершенно  независимо  от  родственных
уз, она отнюдь не была слепа  к  его  недостаткам,  которые  считала  весьма
опасными для всякой женщины, видящей свой идеал счастливого брака  в  мирных
отрадах  домашнего  круга  и  во  взаимной  всепоглощающей  любви.  Уэверли,
напротив, по всему своему складу, несмотря на его мечты о лагерной  жизни  и
воинской главе, казался предрасположенным исключительно к семейным радостям.
Он не стремился принимать участие в кипучей деятельности окружающих людей  и
не  интересовался  ею;  его  не  занимали,  а  скорее  тяготили  бесконечные
обсуждения сравнительных прав, претензий и интересов  соперничающих  вождей.
Все это говорило о том, что именно он мог составить счастье  такой  девушки,
как Роза, столь близкой ему по душевному складу.
   Однажды, сидя наедине с Розой  Брэдуордин,  Флора  остановилась  на  этой
черте характера Эдуарда.
   - Он слишком умен, и у него слишком тонкий вкус, - ответила Роза, - чтобы
заниматься такими пустяками. Ну, какое ему дело до того, какой чин надо дать
предводителю Мак-Индаллагеров, выставившему только шестьдесят человек, - чин
полковника или капитана?  И  какой  интерес  может  он  проявить  к  бурному
пререканию между твоим братом и юным Корринасхианом  по  поводу  того,  кому
Должно принадлежать почетное место - старшему или младшему из юношей клана?
   - Дорогая Роза, если бы он действительно был такой герой, как ты думаешь,
он вникал бы в эти дела - конечно, не из-за их собственной важности,  а  для
того, чтобы стать посредником между буйными головами, которые находят в  них
пищу для раздоров. Ты же видела: когда  Корринасхиан  в  бешенстве  возвысил
голос и схватился за палаш, Уэверли поднял  голову,  как  будто  только  что
проснулся, и с величайшим спокойствием спросил, в чем дело.
   - Видя его  рассеянность,  они  расхохотались,  а  разве  этот  хохот  не
прекратил ссору гораздо лучше, чем все, что он мог им сказать?
   - Это верно, - ответила Флора, - но, милая  Роза,  для  Уэверли  было  бы
больше чести, если бы он отрезвил их доводами.
   - Неужели ты бы хотела, чтобы он стал генеральным миротворцем между всеми
этими гайлэндцами, способными  в  любую  минуту  вспыхивать  как  порох?  Уж
извини, Флора, я, конечно, не говорю о твоем брате - он умнее, чем все  они,
имеете взятые, но  неужели  ты  считаешь,  что  эти  свирепые,  вспыльчивые,
безудержные люди, которые то и дело ссорятся на наших глазах, а за глаза еще
того больше и держат меня все время в смертельном страхе, могут сравниться с
Уэверли?
   - С этими неотесанными людьми я его не сравниваю, дорогая Роза, мне  жаль
только, что он с его способностями и умом не занимает в обществе того места,
на которое они дают ему право, и не отдает их в полной  мере  служению  тому
благородному делу, к которому он примкнул. Разве Лохил, и Пххх,  и  Мххх,  и
Г**'' не отличаются прекрасным образованием и отменными талантами? Почему он
считает ниже своего достоинства быть полезным и  деятельным,  как  они?  Мне
часто приходит в голову, что  его  пыл  замораживает  этот  гордый,  ледяной
англичанин, с которым он не расстается.
   - Полковник Толбот?  Без  сомнения,  это  очень  неприятный  человек.  На
шотландских женщин он смотрит так, точно ни одна из них не стоит того, чтобы
он подал  ей  чашку  чая.  А  у  Уэверли  -  такая  нежная  душа,  он  такой
образованный...
   - Да, - промолвила Флора  с  улыбкой,  -  он  может  любоваться  луной  и
цитировать строфы из Тассо.
   - А кроме того, ты ведь знаешь, каким храбрым он был в  бою,  -  добавила
мисс Брэдуордин.
   - Если уж говорить об этом, - ответила Флора, - то, я считаю, все мужчины
(то есть те, кто заслуживает  этого  имени)  примерно  одинаковы;  по-моему,
больше мужества  нужно  для  того,  чтобы  бежать.  Кроме  того,  когда  они
оказываются друг против друга,  в  них  пробуждается  какой-то  воинственный
инстинкт, как мы это видим у самцов животных - псов,  быков  и  т.д.  Но  на
возвышенные и рискованные  предприятия  Уэверли  совершенно  неспособен.  Он
никогда не мог бы быть своим знаменитым предком сэром Найджелом, он  мог  бы
быть только его панегиристом, и поэтому я скажу тебе, дорогая Роза,  где  он
будет на своем месте и в своей стихии, - в мирном кругу  домашних  радостей,
беспечных занятий литературой и изысканных  наслаждений  Уэверли  Онора.  Он
переделает, там библиотеку в самом утонченном готическом вкусе,  украсит  ее
полки редчайшими и ценнейшими сочинениями,  будет  чертить  планы,  рисовать
пейзажи, писать стихи, воздвигать храмы и устраивать гроты; а в ясную летнюю
ночь будет выходить на Галерею у входа и любоваться оленями,  бродящими  при
лунном свете; или, скажем, лежать в тени древних дубов с их  фантастическими
очертаниями; а то будет читать стихи своей красавице жене, гуляя с  ней  под
руку, и будет счастливейшим человеком!
   "А она будет счастливейшей из женщин!" - подумала про себя  бедная  Роза.
Но она лишь вздохнула и переменила тему разговора.

Глава 53

Фергюс решает жениться

   По мере того как Уэверли проницательнее вглядывался в придворную жизнь, у
него оставалось все меньше оснований восхищаться ею. Говорят, что  в  желуде
заключен целый дуб со всеми его будущими ветвями. Так и в этом дворе, как  в
желуде,  он  уже  видел  столько   источников   tracasserie   <неприятностей
(франц.).> и интриг, что они сделали бы честь двору обширной империи. Каждое
значительное  лицо  имело  собственные  цели,  которые  и   преследовало   с
упорством, совершенно несоразмерным,  по  мнению  Уэверли,  со  степенью  их
важности. Почти все эти лица имели свои поводы к недовольству,  хотя  больше
всего оснований к этому было у достойного барона, так как душа его болела за
общее дело.
   - Едва ли, - сказал он однажды  утром  Уэверли,  когда  они  смотрели  на
замок, - едва ли мы дождемся осадного венка. Вы знаете, что его сплетали  из
корней и травы растений, выросших в осажденном городе, а то  его  делают  из
веточек parietaria - жимолости, или стенницы;  не  удастся  нам,  говорю  я,
заслужить венок этой блокадой - или осадой - эдинбургского замка.
   К этому он привел много ученых и убедительных доводов, повторение которых
в настоящей повести вряд ли доставило бы удовольствие читателю.
   Кое-как отделавшись от старика, Уэверли отправился на квартиру к Фергюсу,
куда  последний  наказал  ему  прийти  и  дожидаться  его   возвращения   из
Холируд-хауса.
   - Завтра у меня будет особая аудиенция,  -  сказал  он  ему  накануне,  -
заходи поздравить меня с успехом, в котором я не сомневаюсь.
   День  аудиенции  настал.  В  комнате  Фергюса  Уэверли  нашел  прапорщика
Мак-Комбиха, - он ждал возможности отрапортовать о своем дежурстве  во  рве,
который прорыли поперек крепостного холма  и  называли  траншеей.  Скоро  на
лестнице раздался голос предводителя, кричавшего в яростном нетерпении:
   - Каллюм, эй, Каллюм Бег, дьявол!
   Когда Фергюс вошел в комнату, все черты его выражали неистовую ярость,  а
немного нашлось бы людей, на чьем лице это чувство отразилось бы более ярко.
Когда он был в этом  состоянии,  жилы  проступали  у  него  на  лбу,  ноздри
раздувались, щеки и глаза горели, а взгляд его был взглядом бесноватого. Эти
признаки наполовину подавленного гнева были  тем  страшнее,  что  изобличали
неистовые  усилия  воли  сдержать  припадок   почти   неудержимой   страсти,
породившей ужасающий внутренний конфликт, от которого он трясся всем телом.
   Войдя в квартиру, он отстегнул палаш и швырнул его на пол с такой  силой,
что тот полетел на другой конец комнаты.
   -  Сам  не  знаю,  -  воскликнул  он,  -  что  мне  мешает  дать   сейчас
торжественную клятву, что я никогда больше не обнажу за него  меча!  Каллюм,
заряди мои пистолеты и принеси их сюда  сию  же  секунду!  Слышишь,  сию  же
секунду!
   Каллюм, которого ничто никогда не удивляло, не пугало и  не  приводило  в
замешательство, выполнил это приказание с отменным хладнокровием. Эван  Дху,
на челе которого одна мысль, что его вождя могли оскорбить, вызвала такую же
бурю, исполнился мрачного молчания  и  только  ждал  момента,  когда  сможет
узнать, кому и где мстить за эту обиду.
   - А, Уэверли, ты здесь,  -  сказал  предводитель,  что-то  припоминая.  -
Правильно. Я просил тебя разделить мое торжество, а сейчас ты видишь  мое  -
как бы тебе сказать? - разочарование.
   В этот момент подошел Эван Дху со своим  письменным  докладом.  Фергюс  в
бешенстве отшвырнул бумагу прочь.
   - Господи! - воскликнул он. - Как бы я хотел, чтобы эта старая  развалина
рухнула на головы дураков, которые осаждают, и  подлецов,  которые  защищают
ее! Вижу, Уэверли, ты считаешь, что я с ума сошел... Ступай, Эван, но далеко
не уходи, чтобы тебя можно было дозваться.
   - Полковник наш ужас как расстроился, - сказала  миссис  Флокхарт  Эвану,
когда он спустился к ней. - Дай бог, чтобы не захворал. У него жилы  на  лбу
надулись, как веревки. Ему ничего не нужно?
   - Всякий раз, как это с ним случается, он пускает себе  кровь,  -  весьма
хладнокровно ответил гайлэндец.
   Когда прапорщик вышел, Мак-Ивор стал понемногу приходить в себя.
   - Я знаю, Уэверли, полковник Толбот внушил тебе проклинать десять раз  на
дню слово, которое ты нам дал. Нет, и не пытайся это отрицать,  в  настоящую
минуту я готов проклясть и свое собственное слово. Ты не поверишь: сегодня я
обратился к принцу с двумя просьбами, и он в обеих  отказал!  Как  тебе  это
нравится?
   - Как мне это нравится? - ответил Уэверли. - Как я могу сказать, когда не
знаю, в чем они заключались?
   - Ты что? Что это за слова: в чем они заключались? Я же тебе говорю,  что
просил  я,  понимаешь,  я,  которому  он  обязан  больше,  чем  любым   трем
предводителям, вместе взят