Но я вижу, что у вас какое-то горе, - сказал Эдуард, -  неужели  нельзя
ему помочь?
   - Нет, ничем не поможешь. Я думал о своем доме и о неприятных  известиях,
которые я оттуда получил.
   - Боже мой, неужели мой дядя?.. - воскликнул Уэверли.
   - Нет, это горе касается исключительно меня.  Мне  стыдно,  что  вы  были
свидетелем того, как я поддался  ему,  но  порой  нашим  горестным  чувствам
приходится давать отдушину, чтобы в остальное время достойнее их сносить.  Я
не хотел открыться вам, так как мог вас опечалить, а помочь мне все равно не
в ваших силах. Но вы застали меня врасплох... И я вижу, что  сами  вы  очень
удивлены... Я не терплю секретов... Прочтите это...
   Писала полковнику его сестра:
   Получила твое письмо, дорогой брат, через Ходжеса. Сэр Э.У. и  мистер  Р.
пока еще на свободе, но выезд из Лондона им запрещен. Как  я  была  бы  рада
поделиться с тобой столь же благополучными вестями из дому. Но  сообщение  о
несчастном деле под Престоном поразило нас как громом, в особенности ужасное
известие, что ты погиб. Ты знаешь, в каком положении была леди Эмили,  когда
ты вынужден был  ее  покинуть  из  дружбы  к  сэру  Э.  На  нее  уже  сильно
подействовали печальные известия о мятеже в Шотландии; однако она  старалась
держаться мужественно, как, по ее словам, подобает твоей жене, а также  ради
ожидаемого наследника. Увы,  дорогой  брат,  этим  надеждам  теперь  положен
конец! Несмотря на все мои старания, этот  несчастный  слух  дошел  до  нее,
прежде чем ее успели подготовить. У нее немедленно начались родовые муки,  и
несчастный младенец прожил всего несколько минут. Дай  бог,  чтобы  на  этом
окончились наши несчастья! Но хотя своим письмом ты и опроверг ужасный  слух
и значительно ободрил ее, тем не менее д-рххх опасается. серьезных и, как ни
прискорбно это писать, даже роковых последствий для  ее  здоровья,  особенно
из-за неизвестности, в которой ей придется пребывать еще некоторое время.  К
этому прибавляются еще представления о жестокости людей, к которым ты  попал
в руки.
   Вот почему, дорогой брат, я  прошу  тебя,  как  только  ты  получишь  это
письмо, приложить все усилия, чтобы добиться освобождения -  на  честное  ли
слово, за выкуп или какими-либо иными возможными путями. Я не  преувеличиваю
опасности, в которой находится леди Эмили, но  я  не  имею  права,  не  смею
скрывать от тебя правду.
   Всегда, мой дорогой Филипп, преданная тебе сестра Дюси Толбот.
   Прочитав это письмо, Уэверли остолбенел. Вывод для него был ясен: все эти
несчастья свалились  на  полковника  лишь  потому,  что  он  отправился  его
разыскивать.  То,  чего  нельзя  было  поправить,  уже  само  по  себе  было
достаточно жестоко полковник Толбот и леди  Эмили  долгое  время  оставались
бездетными и были вне себя  от  радости  при  мысли  о  ребенке.  Теперь  их
надеждам не суждено было сбыться. Но  и  это  разочарование  было  ничто  по
сравнению  с  угрожавшим  несчастьем.  И  Эдуард   с   ужасом   думал,   что
первопричиной всех этих зол является именно он.
   Прежде чем он нашел  в  себе  Силы  ответить,  полковник  уже  совершенно
овладел собой, хотя по его затуманенному  взору  все  еще  видно  было,  как
глубоко он страдает.
   - Это такая женщина, дружок мой, - сказал он, - из-за которой и воину  не
стыдно плакать. - Он протянул ему миниатюру. На ней  было  изображено  лицо,
вполне заслуживающее такой похвалы. - А между тем, - продолжал  он,  -  этот
портрет - лишь слабое отражение  очарования,  которым  она  обладает...  или
обладала... быть может, об этом уже нужно  говорить  в  прошедшем...  Но  да
свершится воля господня!
   - Вы должны ехать, сейчас же ехать к ней на помощь. Еще не  поздно...  Не
должно быть поздно...
   - Ехать? Мне? Вы забыли, что я пленник и дал слово...
   - Приставлен к вам я... Я освобождаю вас от вашего слова. Я буду отвечать
за вас.
   - На это вы не имеете права, и честь моя не позволит мне взять свое слово
обратно. Ответственность падет на вас.
   - Ну и что ж? Если надо будет, отвечу  головой  -  воскликнул  Уэверли  в
бурном порыве чувств. - На мне уже лежит смерть вашего ребенка,  не  делайте
же меня убийцей вашей жены!
   - Нет, мой дорогой Эдуард, - сказал Толбот, ласково взяв его за  руку,  -
вы тут ни при чем, и если я в течение двух дней скрывал от вас свое горе, то
именно потому, что боялся, как бы вы по  своей  преувеличенной  чуткости  не
посмотрели на него с этой точки зрения. Вы никак не могли предвидеть, что  я
отправлюсь из Англии, чтобы разыскивать вас.  Вы  ведь  едва  знали  о  моем
существовании. Небу известно, как тяжело человеку  отвечать  ужe  за  прямые
последствия своих поступков, которые можно было предвидеть, но отвечать  еще
и за все то, что они косвенно влекут за собой, - этого великое и милосердное
существо, которое одно может видеть  взаимную  связь  человеческих  дел,  не
положило своим бренным созданиям.
   - Но как могли вы оставить  леди  Эмили,  -  сказал  Уэверли  с  глубоким
чувством, - в положении, когда  она  наиболее  драгоценна  для  мужа,  чтобы
разыскивать какого-то...?
   - Я только выполнил свой долг, - спокойно ответил полковник Толбот,  -  и
не сожалею, не должен сожалеть об этом. Если бы путь благодарности  и  чести
был всегда ровным и легким, в том, что я следую по нему, не было бы  никакой
заслуги. Но часто он идет вразрез с нашими интересами и страстями, а  иногда
и с самыми святыми чувствами. Таковы испытания жизни, и это последнее,  хоть
и самое горестное (здесь  слезы  невольно  навернулись  ему  на  глаза),  не
первое, которое мне довелось испытать. Но об этом  мы  поговорим  завтра,  -
сказал он, крепко сжимая обе  руки  Уэверли.  -  Доброй  ночи.  Постарайтесь
забыться на несколько часов. В шесть рассветает, а теперь  уже  третий  час.
Спокойной ночи.
   Эдуард ушел, не осмелясь произнести ни слова.

Глава 56

Хлопоты

   Когда полковник Толбот вышел на другой день  к  завтраку,  слуга  Уэверли
сказал ему, что наш герой ушел из дому на рассвете  и  еще  не  возвращался.
Утро было на исходе, когда он прибежал, запыхавшийся, но сияющий, что сильно
удивило полковника.
   - Вот, - воскликнул он, бросая бумагу  на  стол,  -  вот  результат  моих
утренних хлопот... Алик, собирай вещи полковника. Живей, живей!
   Полковник с удивлением пробежал бумагу. Это был пропуск, выданный принцем
полковнику Толботу на проезд до Лита или любого иного порта, находящегося  в
руках войск его королевского высочества. Предъявителю  разрешалось  свободно
сесть на любое судно, отправляющееся в Англию или  в  иные  края.  Полковник
Толбот, со своей стороны, должен был дать слово в течение двенадцати месяцев
не браться за оружие против дома Стюартов.
   - Господи, - воскликнул полковник с сияющими глазами, - как  вам  удалось
его добыть?
   - Я отправился к принцу на утренний прием в  тот  час,  когда  он  обычно
встает. Оказалось, что он уже уехал в лагерь Даддингстон. Я пустился за  ним
следом, испросил и получил аудиенцию... Впрочем, я вам  и  слова  больше  не
скажу, пока не увижу, что вы принялись укладываться.
   - Но должен же я узнать, могу ли я воспользоваться этим пропуском  и  как
вы его добыли?
   - О, в крайнем случае вам ничего не стоит снова вынуть  свои  вещи...  Ну
вот, теперь, когда я вижу, что вы занялись делом, можно продолжать. Когда  я
впервые упомянул ваше имя, глаза принца засверкали почти  так  же,  как  две
минуты назад сверкали ваши. "Он  не  проявлял  сочувствия  нашему  делу?"  -
спросил он  серьезно.  "Ни  в  малейшей  степени,  и  надеяться  на  это  не
приходится".  Лицо  его  помрачнело.   Я   попросил   вашего   освобождения.
"Невозможно, - сказал он, - это слишком значительное лицо. Ведь  он  друг  и
наперсник таких-то и  таких-то.  Ваша  просьба  совершенно  безрассудна".  Я
рассказал ему свою историю и вашу и  попросил  его  поставить  себя  на  мое
место. У принца есть сердце, и притом доброе сердце, что бы вы ни  говорили,
полковник Толбот. Он взял  лист  бумаги  и  собственной  рукой  написал  вам
пропуск. "Я не стану доверяться своим советникам, - сказал он, -  они  будут
отговаривать меня от справедливого поступка.  Я  не  потерплю,  чтобы  друг,
которого я так высоко ценю, как  вас,  носил  на  себе  тяжесть  мучительных
мыслей, которые будут терзать его в  случае  дальнейших  несчастий  в  семье
полковника Толбота. При таких обстоятельствах я  не  хочу  держать  в  плену
храброго врага. А кроме того, - добавил он,  -  мне  кажется,  я  без  труда
оправдаю себя в глазах моих осторожных  советников,  сославшись  на  хорошее
впечатление, которое такая мягкость произведет на умы влиятельных английских
семей, с которыми связан полковник".
   - Вот тут-то и проглянул политик, - заметил Толбот.
   - Во всяком случае, он закончил так, как подобает  сыну  короля:  "Берите
этот пропуск. Условие я добавил ради  формы.  Но  если  полковник  возражает
против него, пусть едет,  не  давая  никаких  обязательств.  Я  пришел  сюда
воевать с  мужчинами,  а  не  для  того,  чтобы  приводить  в  отчаяние  или
подвергать опасности женщин".
   - Ну, я никогда не думал,  что  мне  придется  быть  настолько  обязанным
прет...
   - Принцу, - с улыбкой перебил Уэверли.
   - Шевалье, - поправился полковник. - Это  удобное  наименование,  которым
многие особы королевской крови  пользуются  при  путешествиях,  и  мы  можем
употреблять его оба. Сказал он еще что-нибудь?
   - Только спросил, может ли он оказать мне еще какую-либо услугу, и  когда
я ответил, что нет, пожал мне руку и заметил, что хорошо было  бы,  если  бы
все его сторонники были столь же нетребовательны; а некоторые из моих друзей
просят не только  все,  что  он  может  дать,  но  еще  многое  другое,  что
совершенно не в  его  власти  и  где  бессильны  даже  самые  могущественные
государи. "В самом деле, - продолжал  он,  -  если  судить  по  безрассудным
просьбам, которые ежедневно ко мне поступают, ни один монарх не уподобляется
так божеству в глазах своих сторонников, как я".
   -  Бедный  юноша!  -  сказал  полковник.  -  Должно  быть,  он   начинает
чувствовать всю трудность своего положения. Ну, Уэверли, это нечто  большее,
чем добрая услуга, и я ее не забуду,  если  вообще  Филипп  Толбот  способен
что-либо запомнить. Моя жизнь... Но нет, пусть леди Эмили благодарит вас  за
нее... Эта услуга стоит пятидесяти жизней!.. При таких обстоятельствах я даю
свое слово без малейшего колебания. Вот оно (он написал его по всей  форме),
а теперь скажите, как мне отсюда выбраться?
   - Все это предусмотрено: ваши вещи уложены, лошади дожидаются вас, и я, с
разрешения  принца,  нанял  лодку,  которая  доставит  вас  на  "Лисицу".  Я
специально послал для этого нарочного в Лит.
   - Превосходно. Капитан Бивер - мой большой приятель. Он  высадит  меня  в
Берике или Шилдсе, откуда я могу добраться до Лондона  на  почтовых.  Но  вы
должны доверить мне пачку бумаг, которую вы получили  благодаря  вашей  мисс
Бин Лин. Мне, возможно, придется  их  использовать,  когда  я  буду  за  вас
хлопотать. Но сюда направляется ваш гайлэндский друг Глен... -  как  все  же
произносится его варварское имя? - а с ним и его ординарец...  Я,  вероятно,
не имею уже права называть его головорезом. Вы  только  посмотрите,  как  он
выступает, словно весь мир принадлежит ему, даже плед у него на  груди  -  и
тот топорщится! Хотел бы я повстречаться с этим юнцом там, где у  меня  руки
не связаны. Уж кто-нибудь из нас да поубавил бы другому спеси!
   - И не стыдно вам, полковник  Толбот!  Как  где  увидите  тартан,  так  и
приходите сразу в ярость, точно, как  говорят,  бык,  когда  увидит  красную
тряпку. Знаете, у вас  с  Мак-Ивором  много  общего  по  части  национальных
предубеждений.
   Последние слова  произнесены  были  уже  на  улице.  Друзья  прошли  мимо
предводителя, причем полковник и Фергюс обменялись приветствиями с  холодной
учтивостью дуэлянтов перед поединком. Ясно было, что антипатия тут взаимная.
   - Всякий раз, когда я вижу этого  мрачного  субъекта,  который  по  пятам
следует за вашим другом, -  сказал  полковник,  вскочив  на  лошадь,  -  мне
приходят на память несколько стихов. Не помню, где я их слышал, вероятно,  в
театре:

   За ним Бертрам угрюмый
   Все время ходит, словно дух за ведьмой,
   От коей приказаний ждет он.

   - Уверяю вас, полковник, - сказал Уэверли, - что вы слишком сурово судите
о гайлэндцах.
   - Ничуть, ничуть; я не могу спустить им ни йоты, не сбавлю  им  ни  очка.
Пусть себе живут на своих голых горах, ходят надутыми от спеси и вешают свои
шапки хоть месяцу на рога, если им взбредет на ум такая фантазия, только  бы
не спускались туда, где люди носят штаны и разговаривают так, что их  как-то
можно понять. Я говорю - как-то, ибо жители Равнины изъясняются по-английски
лишь немногим лучше, чем негры на Ямайке. Мне, право, жаль прет...  я  хотел
сказать - шевалье, что вокруг него  собралось  столько  бандитов.  А,  между
прочим, они здорово рано  научаются  своему  ремеслу.  Тут  есть,  например,
какой-то чертенок низшего разряда, какой-то дьявол в пеленках, которого этот
ваш друг Гленна... Гленнамак иной раз таскает в своей свите. На вид ему  лет
пятнадцать, а по части всевозможных пакостей он и столетнего переплюнет.  Не
так давно на дворе он метал с товарищем кольца. Как раз в это время мимо них
проходил какой-то вполне приличного вида джентльмен.  Этот  чертенок  угодил
ему кольцом прямо в щиколотку, и тот замахнулся на него  тростью.  Так  этот
юный бандит,  представьте,  выхватил  пистолет,  как  этакий  франт  Клинчер
<Клинчер - персонаж пьесы ирландского писателя Джорджа  Фаркера  (1678-1707)
"Постоянные супруги, или Поездка на юбилей".> из "Поездки на юбилей", и если
бы крик "Gardez l'eau!" <"Берегитесь воды!" (франц.;  так  кричали,  выливая
помои из окна.)> из верхнего окна и страх перед неизбежными последствиями не
разогнал враждующих в разные стороны, бедный джентльмен  погиб  бы  от  руки
этого юного василиска <Василиск -  мифическая  змея,  одним  своим  взглядом
убивающая людей и животных.>.
   - Хорошенькую характеристику вы дадите шотландцам, когда вернетесь домой,
полковник Толбот!
   - О, - отвечал  полковник,  -  судья  Шэллоу  <Судья  Шэллоу  -  персонаж
шекспировских пьес "Уиндзорские насмешницы" и "Король  Генрих  IV",  ч.  2.>
избавит меня от этого труда: "Голо, все голо... все  нищие,  все...  Воздух,
впрочем, хороший!" И это, заметьте, только когда  вы  порядком  отъедете  от
Эдинбурга и еще не доберетесь до Лита, вот как мы с вами сейчас.
   Вскоре они прибыли в порт.

   Качалась шлюпка у причала,
   И дул попутный свежий ветер.
   Стоял корабль у Берик-Ло.

   - В добрый час, полковник! Дай бог вам найти дома все  так,  как  вам  бы
хотелось! Возможно,  нам  придется  встретиться  раньше,  чем  вы  ожидаете;
поговаривают о скором выступлении в Англию!
   - Не говорите мне ничего, - сказал Толбот, - я не желаю сообщать сведений
о ваших передвижениях.
   - Ну, тогда просто прощайте. Передайте,  с  тысячью  приветов,  все,  что
только можно придумать почтительного и ласкового, сэру  Эверарду  и  тетушке
Рэчел. И,  если  можете,  не  поминайте  меня  лихом.  Отзывайтесь  обо  мне
настолько снисходительно, насколько позволит ваша совесть. Еще раз прощайте!
   - Прощайте, мой милый Уэверли!.. Очень, очень благодарен вам за все,  что
вы сделали. Смотрите, бросьте плед при первом же удобном  случае!  Я  всегда
буду помнить о вас с теплым чувством, и худшее, что я про вас скажу,  будет:
que diable allait-il faire dans cette galere <кой  черт  понес  его  на  эту
галеру? (франц.).; "....кой черт понес  его  на  эту  галеру..."  -  ставшая
пословицей фраза из комедии Мольера "Проделки Скапена" (акт II, явл. XI).>?
   Так они и расстались. Полковник Толбот сел в лодку, а Уэверли вернулся  в
Эдинбург.

Глава 57

Поход

   В наши цели не входит вторгаться  в  область  истории.  Поэтому  мы  лишь
напомним читателям, что примерно в начале ноября молодой  принц,  располагая
шестью тысячами  войска,  а  то  и  меньше,  решился  на  отчаянную  попытку
проникнуть в  сердце  Англии,  хотя  и  отдавал  себе  отчет  в  том,  какие
приготовления делались для его встречи. В этот крестовый поход он пустился в
погоду, которая сделала бы продвижение всяких других  войск  немыслимым,  но
как раз благоприятствовала подвижным горцам, несравненно  более  закаленным,
чем их противник. Не обращая внимания на то, что превосходившая их по  силам
армия расположилась на границе Шотландии,  они  осадили  и  взяли  приступом
Карлейл, а затем продолжали свой дерзкий поход на юг.
   Так как часть полковника  Мак-Ивора  шла  в  голове  всех  кланов,  он  и
Уэверли, который по выносливости мог теперь соперничать  с  любым  горцем  и
начал понемногу осваиваться с их языком,  все  время  были  впереди  войска.
Впрочем, на продвижение свое  на  юг  они  смотрели  совершенно  по-разному.
Фергюс  -  весь  порыв  и  воодушевление,   готовый   противостоять   целому
вооруженному миру, - считал, что каждый шаг приближает их к Лондону.  Он  не
просил, не ожидал, наконец, не желал никакой другой помощи,  чтобы  еще  раз
возвести на престол династию Стюартов, кроме поддержки кланов,  и,  когда  к
знамени якобитов случайно присоединялись какие-либо  приверженцы,  эти  люди
всегда рисовались ему новыми  претендентами  на  милости  будущего  монарха,
которому, как он заключал, придется отнять для их  ублаготворения  известную
толику от того, что должно было выпасть на долю гайлэндских последователей.
   Мнение Эдуарда было совершенно иным. Он не мог не  заметить,  что  в  тех
городах, где они провозглашали королем Иакова Третьего, не было никого,  кто
бы воскликнул: "Да благословит его господь!" Толпа смотрела и слушала тупо и
безучастно, в ней не было заметно даже той  шутливости,  которая  заставляет
людей кричать по всякому поводу, лишь бы поупражнять свои голосовые  связки.
Якобитам вбивали в головы, что в северо-западных  графствах  есть  множество
богатых сквайров и бравых фермеров, преданных делу Белой  Розы.  Но  богатых
помещиков они почти не видели. Кто бежал из своих поместий,  кто  прикинулся
больным, кто сдался правительству в качестве "подозрительного". Из тех,  кто
остался,  неосведомленные  смотрели  с  изумлением,  смешанным  с  ужасом  и
отвращением,  на  первобытный  вид,  непонятный  язык  и  диковинный   наряд
шотландских кланов,  а  болте  осмотрительным  их  малочисленность,  видимое
отсутствие дисциплины  и  скудное  вооружение  казались  верными  признаками
бесславного конца их безумного предприятия. Таким образом, те немногие,  кто
присоединился к  ним,  были  или  фанатики,  не  представлявшие  себе  из-за
религиозного  или  политического  ослепления  возможных   последствий   этой
авантюры, или разорившиеся вконец люди, готовые поставить на карту все, лишь
бы поправить свои дела.
   Когда  барона  Брэдуордина  как-то  спросили,  что  он  думает  об   этих
новобранцах, он сперва долго нюхал табак, а потом сухо ответил,  что  он  не
может быть о них самого лучшего мнения, поскольку они в точности  напоминают
сторонников доброго царя Давида, примкнувших к нему  в  пещере  Адолламской,
сиречь всех притесненных, всех должников и всех  недовольных,  что  Вульгата
<Вульгата  -  название   латинского   перевода   Библия,   канонизированного
католической церковью.>  передает  выражением  "огорченные  душою",  и,  без
сомнения, они окажутся большими мастерами  драться,  а  это  придется  очень
кстати, так как он видел много косых взглядов, брошенных на якобитов.
   Но ни одно  из  этих  соображений  не  тревожило  Фергюса.  Он  любовался
плодородием страны и живописным расположением многих поместий, мимо  которых
они проходили.
   - Что, Эдуард, Уэверли-Онор похож на эту усадьбу?
   - Он в полтора раза больше.
   - А парк твоего дяди так же хорош, как этот?
   - Он