ей, что барону  не  угрожает
больше никакая опасность, и когда это радостное известие дошло  до  нее,  ей
столь же трудно было втолковать,  что  он  не  будет  больше  владеть  своим
имением.
   - Не может быть, - твердила она, - ему следует получить все обратно. Ни у
кого  не  хватит  жадности  забрать  его  имущество,  после  того  как   его
помиловали. А что до этого Инч-Грэббита,  я,  право,  иной  раз  из-за  него
жалею, что  я  действительно  не  колдунья,  но  боюсь,  как  бы  враг  рода
человеческого не поймал меня на слове.
   Уэверли  дал  ей  денег  и  обещал,  что  ее  преданность   будет   щедро
вознаграждена.
   - Не может для меня быть лучшей награды,  как  увидеть,  что  мой  старый
хозяин и мисс Роза вернулись и получили свое.
   Уэверли простился с ней и вскоре стоял уже под Патмосом барона.  Он  тихо
свистнул. Старик услышал его, осторожно высунул  голову  из  пещеры  и  стал
осматриваться, словно старый барсук, выглянувший из норы.
   - Что-то вы сегодня рановато пришли,  мой  славный  друг,  -  сказал  он,
спускаясь, - сдается мне, красные мундиры не били еще зори, и мы пока  не  в
безопасности.
   - Чем раньше узнаешь добрую весть, тем лучше! - воскликнул  Уэверли  и  с
восторгом сообщил барону счастливые  вести.  Старик  на  мгновение  замер  в
безмолвной молитве, а затем воскликнул:
   - Слава богу! Я еще увижу свою дочку!
   - И, надеюсь, вам никогда больше,  не  придется  с  ней  расставаться,  -
сказал Уэверли.
   - Уповаю в этом  на  бога,  если  только  мне  не  придется  добывать  ей
пропитание, - мои дела ведь в очень шатком положении; но что  значат  земные
блага!
   - А если бы, - скромно произнес Уэверли, - нашлось средство оградить мисс
Брэдуордин от превратностей судьбы и обеспечить ее положение в  обществе,  к
которому она принадлежит по рождению, разрешили ли бы вы вашей дочери занять
его,  дорогой  барон,  сделав  таким  образом   одного   из   ваших   друзей
счастливейшим из смертных?
   Барон повернулся и посмотрел на него очень серьезно.
   - Да, - продолжал  Эдуард,  -  я  только  тогда  перестану  считать  себя
изгнанником, когда вы разрешите проводить вас в Духран и...
   Барон, казалось, призвал на помощь все свое достоинство, чтобы подобающим
образом ответить на то, что он в былое время назвал бы предложением союзного
договора между домами Брэдуординов и Уэверли. Но все его усилия ни к чему не
привели: отец взял верх над бароном; родовая гордость и  титул  -  все  было
сметено: от радостного удивления лицо  его  даже  слегка  передернулось.  Он
всецело отдался своим чувствам и бросился на шею Уэверли,  восклицая  сквозь
рыдания:
   - Сын мой! Сын мой! Если бы мне пришлось обыскать весь свет, я выбрал  бы
именно вас!
   Эдуард обнял его также с большой  теплотой,  и  некоторое  время  они  не
говорили ни слова. Наконец молчание нарушил Эдуард:
   - А мисс Брэдуордин?
   - У нее никогда не было другой воли, кроме воли ее отца; а кроме того, вы
приятный молодой человек, честных правил и хорошего рода; нет,  она  никогда
не выходила из моей воли, но и в лучшие свои времена я не мог бы  желать  ей
более подходящего жениха, чем племянник моего  доброго  старого  друга  сэра
Эверарда. Но я надеюсь, мой милый друг, что в этом деле вы поступаете вполне
обдуманно? Надеюсь, вы заручились согласием ваших друзей и родственников,  в
особенности дяди, который для вас in loсo parentis <вместо отца (лат.).>.  А
мы должны с этим считаться.
   Эдуард заверил его, что сэр Эверард почтет за честь  тот  лестный  прием,
который встретило его предложение, и что оно имеет полнейшее его  одобрение,
в доказательства чего вручил барону письмо полковника Толбота. Барон  прочел
его с большим вниманием.
   - Сэр Эверард, -  сказал  он,  -  всегда  отдавал  предпочтение  чести  и
благородному происхождению перед богатством; но ему, собственно, никогда  не
приходилось  домогаться  благосклонности  Diva  Pecunia  <Богини   богатства
(лат.).>. Однако сейчас я жалею, раз уж этот Малколм  оказался  отцеубийцей,
ибо лучшего названия  я  ему  не  подберу,  что  вздумал  отчуждать  родовое
наследство... Я жалею (он обратил глаза на уголок крыши,  видневшийся  из-за
деревьев), что не оставил Розе эту старую развалину с прилегающими  землями.
А между тем, - продолжал он более веселым тоном, - может быть, так и  лучше;
ибо в качестве барона Брэдуордина я мог бы счесть своим долгом настаивать на
некоторых условиях а отношении имени и герба, между тем как теперь, когда  я
безземельный лэрд с дочерью-бесприданницей, никто не бросит мне в упрек, что
я от них отступился.
   "Хвала небу,  -  подумал  Эдуард,  -  что  сэр  Эверард  не  слышит  этих
рассуждений! Нет сомнения, что  три  горностая  passant  и  медведь  rampant
вцепились бы друг в друга!" После чего он со  всей  горячностью  влюбленного
юноши заверял барона, что собственное счастье он ищет только в руке и сердце
Розы и столь же доволен согласием ее отца,  как  если  бы  тот  пообещал  за
дочерью графский титул.
   К этому времени они дошли до Малого Веолана. Гусь уже дымился на столе, а
приказчик размахивал ножом и вилкой. Между  ним  и  его  патроном  произошла
радостная встреча. На кухне тоже  собрались  гости.  Старая  Дженнет  заняла
место у камелька, Дэви состоял  при  вертеле  и  завоевал  своим  искусством
бессмертную славу. Даже Бэна и Баскара приказчик  на  радостях  накормил  до
отвала, и теперь они лежали на полу и храпели.
   На следующее утро старый лэрд и его юный друг отправились в  Духран,  где
барона  уже  ждали,  так  как  почти  единодушное  заступничество  всех  его
шотландских друзей, которые ходатайствовали за  него  перед  правительством,
увенчалось  успехом.  Симпатии  к  нему  носили  столь  сильный  и  всеобщий
характер, что, пожалуй, удалось бы отстоять и его имение,  если  бы  оно  не
перешло в хищные руки его недостойного родича, который воспользовался  своим
наследственным правом после осуждения лэрда и не мог  его  лишиться  даже  в
случае помилования прежнего владельца. Старый джентльмен, однако, с  обычным
присутствием духа заявил, что он гораздо больше ценит  доброе  мнение  своих
соседей,  нежели  восстановление  в  своих  правах  in  integrum  <полностью
(лат.).>, если бы даже оно могло осуществиться.
   Мы не будем  пытаться  описывать  встречу  отца  с  дочерью,  так  горячо
любивших друг друга и разлученных при таких  жестоких  обстоятельствах.  Еще
меньше будем  мы  доискиваться  причин,  заставивших  щеки  Розы  так  густо
покраснеть в тот момент, когда с ней поздоровался Уэверли.  Не  будем  также
стараться выяснить, проявила ли она любопытство по поводу причин, побудивших
нашего героя приехать в Шотландию в такую пору. Мы даже не  станем  докучать
читателю описанием довольно обыденных подробностей ритуала предложения,  как
он  практиковался  шестьдесят  лет  назад.  Достаточно  сказать,   что   под
наблюдением такого строгого педанта,  каким  был  барон,  все  произошло  по
форме. О намерении Уэверли он взялся  объявить  своей  дочери  на  следующее
утро. Роза выслушала его с подобающей степенью  девичьего  смущения.  Молва,
впрочем, утверждает, что Эдуард накануне вечером, в то  время  как  общество
любовалось тремя перевитыми змеями, из которых  бил  садовый  фонтан,  нашел
пять минут, чтобы уведомить ее о предстоящих событиях.
   Пусть мои прелестные читательницы решают сами, но лично я никак  не  могу
себе представить, как о таком важном деле можно было переговорить  за  столь
короткий срок; подобный разговор при обычной  манере  барона  излагать  свои
мысли занял бы не менее часа.
   Теперь Уэверли уже официально считался женихом. Когда  садились  обедать,
хозяйка кивками и улыбками указывала ему на место рядом с мисс Брэдуордин, а
когда распределяли игроков за карточным столом, он всегда был ее  партнером.
Если он входил в комнату, та из четырех мисс Рубрик, которая сидела рядом  с
Розой, желая освободить  ему  место  около  нее,  внезапно  вспоминала,  что
оставила свой наперсток или ножницы в другом  конце  комнаты.  А  иной  раз,
когда по соседству не было ни мамаши, ни папаши и некому было  их  одернуть,
девицы позволяли себе исподтишка немножко  похихикать.  Старый  лэрд  Духран
время от времени также отпускал насчет жениха с невестой какую-нибудь шутку,
а старая леди - замечание. Даже барон - и тот не оставался в долгу,  но  тут
Розу могла смутить лишь непонятность высказывания, так  как  остроумие  свое
барон облекал в какую-нибудь подходящую к случаю латинскую  цитату.  Даже  у
лакеев лица расплывались  в  слишком  широкой  улыбке;  горничные  хихикали,
пожалуй, слишком громко; и все в доме, казалось, были  проникнуты  несколько
назойливым сочувствием к происходящему. Алиса Бин Лин,  прелестная  дева  из
пещеры, после Несчастья, как она выражалась, с ее отцом поступившая  к  Розе
горничной, улыбалась и подмигивала не хуже других. Роза  и  Эдуард,  однако,
выносили все  эти  мелкие  неприятности  точно  так,  как  выносили  их  все
влюбленные  и  до  и  после  них,  и,  вероятно,  находили   себе   какое-то
вознаграждение, поскольку никто  не  слышал,  чтобы  в  конечном  счете  они
чувствовали себя особенно несчастными  за  те  шесть  дней,  которые  Эдуард
провел в Духране.
   Наконец было решено, что Эдуард отправится сначала в Уэверли-Онор,  чтобы
подготовить все для свадьбы, затем оттуда -  в  Лондон,  хлопотать  о  своем
помиловании, и как можно быстрее вернется в Духран за невестой. По дороге он
собирался заехать к полковнику Толботу, но  самой  его  главной  целью  было
узнать о судьбе несчастного вождя Мак-Иворов,  посетить  его  в  Карлейле  и
попытаться выхлопотать ему если не прощение, то хоть  замену  или  смягчение
наказания, к которому его наверно должны были присудить; а если уж ничего не
удастся сделать, предложить несчастной Флоре убежище у Розы  или  каким-либо
другим образом помочь ей в выполнении ее  планов.  Судьба  Фергюса  казалась
предрешенной. Эдуард пытался уже заинтересовать в его  пользу  своего  друга
полковника Толбота, но тот достаточно ясно дал ему понять, что в этих  делах
он уже исчерпал весь свой кредит.
   Полковник все еще не выезжал из Эдинбурга и намерен  был  оставаться  там
еще несколько месяцев, выполняя какие-то поручения герцога  Камберлендского.
К нему собиралась приехать леди Эмили, которой врачи посоветовали  совершать
неутомительные путешествия и пить сыворотку из-под квашеного козьего молока.
Отправиться на север она должна была в сопровождении Фрэнсиса Стэнли. Эдуард
поэтому решил заехать к Толботу в  Эдинбург.  Полковник  выразил  ему  самым
искренним образом свои наилучшие пожелания по поводу предстоящей свадьбы и с
большой готовностью принял на себя ряд поручений, которые  наш  герой  не  в
состоянии был выполнить  сам.  Но  относительно  Фергюса  он  был  неумолим.
Правда, он убедил Эдуарда в том, что его  вмешательство  ни  к  чему  бы  не
привело; но, кроме  этого,  он  признался,  что  совесть  не  позволяет  ему
использовать свое влияние в пользу этого несчастного человека.
   - Правосудие, - сказал он, - требующее наказания для тех, кто поверг  всю
страну в ужас и траур, не могло, пожалуй, избрать более  подходящей  жертвы.
Он вышел на поле битвы, вполне сознавая, на что он  идет.  Свой  предмет  он
досконально изучил и прекрасно в нем разбирался. Его не устрашила судьба его
отца; сердца его не тронула мягкость  законов,  возвративших  ему  отцовское
имущество и права. То, что он был храбрым и великодушным и  обладал  многими
прекрасными качествами, сделало его лишь  более  опасным;  просвещенность  и
образование  только  усугубляют  непростительность   его   преступления;   а
восторженная приверженность не правому делу говорит исключительно за то, что
он более всего достоин претерпеть за него  мученичество.  А  главное,  из-за
него взялись за оружие  многие  сотни  людей,  которые  без  его  побуждения
никогда бы не нарушили мира в стране.
   - Повторяю, - сказал полковник, - небу известно, как скорбит мое сердце о
нем как о человеке, но этот юноша изучил и вполне понимал ту отчаянную игру,
в которую пустился. Он бросал кости на жизнь или смерть, на графскую  корону
или гроб; и теперь справедливость  и  интересы  страны  не  дозволяют  брать
ставку назад лишь потому, что счастье от него отвернулось.
   Так в отношении побежденного врага рассуждали в те времена даже храбрые и
человечные люди. Будем от всей души надеяться, что хотя бы в этом  отношении
мы никуда больше не увидим таких сцен и не испытаем  таких  чувств,  которые
шестьдесят лет тому назад считались вполне естественными.

Глава 68

   Как, завтра? О, как скоро! Пощадите!
   Шекспир

   Эдуард  в  сопровождении  своего  бывшего  слуги  Алика  Полуорта,  вновь
поступившего к нему на службу в Эдинбурге, прибыл  в  Карлейл  в  то  время,
когда комиссия Ойера и  Терминера  еще  продолжала  судить  его  злополучных
товарищей по оружию. Он старался ехать возможно быстрее, но - увы!  -  не  в
надежде спасти Фергюса, а лишь для того, чтобы успеть еще раз  увидеть  его.
Мне следовало упомянуть, что, как только он  узнал  о  дне  суда,  он  щедро
отпустил значительную сумму денег на оплату защитников, Благодаря  этому  на
суде присутствовав и присяжный стряпчий и главный адвокат.  Впрочем,  они  в
этом случае играли примерно ту же роль, что и прекрасные врачи, призванные к
изголовью какого-нибудь умирающего вельможи.  Врачи  стремятся  использовать
все непредвиденные проявления природы, а юристам  оставалось  придираться  к
малейшим погрешностям судопроизводства. Эдуард пробрался в переполненный  до
отказа зал суда. Его пропустили вперед, так как  узнали,  что  он  прибыл  с
севера, а  по  его  взволнованному  и  расстроенному  виду  решили,  что  он
приходится родственником кому-нибудь из обвиняемых. Шло уже третье заседание
суда. На скамье подсудимых сидели двое. Только  что  был  оглашен  приговор:
виновны. Воцарилась  напряженная  тишина.  Эдуард  взглянул  на  осужденных.
Фергюса он узнал сразу  по  его  полной  достоинства  осанке  и  благородным
чертам, хотя одежда его была вся в пыли и в грязи, а  на  болезненно-бледном
лице можно было прочесть следы длительного строгого заключения. Рядом с  ним
сидел Эван Мак-Комбих. Увидев их, Эдуард почувствовал, что у  него  кружится
голова и ему становится  дурно,  но  голос  прокурора  привел  его  опять  в
чувство.
   - Фергюс Мак-Ивор из Гленнакуойха, - торжественно  произнес  прокурор,  -
иначе называемый Вих Иан Вор, и Эван Мак-Ивор из  Дху,  что  в  Террасклефе,
иначе называемый Эван Дху, Эван Мак-Комбих или Эван Дху Мак-Комбих, оба вы и
каждый из вас в отдельности признаны виновными в государственной измене. Что
можете вы сказать в свою пользу, чтобы суд не применил к вам смертной  казни
согласно закону?
   Когда при этих словах председатель  суда  надел  на  себя  роковую  шапку
<....председатель суда надел на себя роковую шапку... -  В  английском  суде
председатель надевал черный  колпак  при  оглашении  смертного  приговора.>,
Фергюс тоже надел свою, пристально и  сурово  взглянул  на  него  и  ответил
твердым голосом:
   - Я не хочу, чтобы это  многочисленное  собрание  думало,  что  на  такое
обращение мне нечего ответить. Но то, что я мог бы сказать, вы не  стали  бы
слушать, так как, защищая себя, я осудил бы вас. Продолжайте  же  делать  во
имя божие то, что вам дозволено. И вчера  и  позавчера,  осуждая  на  смерть
многих благородных и честных людей, вы проливали  их  кровь,  как  воду.  Не
щадите же и моей. Если бы даже в моих жилах текла кровь всех моих предков, я
все равно не побоялся бы подвергнуть ее опасности в этом смертельном  споре.
- Он сел и не захотел больше вставать.
   Эван Мак-Комбих взглянул  на  него  очень  серьезно  и  поднялся  в  свою
очередь.  Он  хотел  что-то  сказать,  но,  смущенный  обстановкой  суда   и
затрудняясь говорить на языке, на котором ему не приходилось думать,  ничего
не мог выговорить.  По  залу  пронесся  сочувственный  шепот.  Считали,  что
несчастный сошлется в свое оправдание на то, что он действовал под  влиянием
своего начальника. Судья водворил тишину и постарался ободрить Эвана.
   - Я только хотел сказать, милорд,  -  произнес  Эван  тоном,  который  он
считал вкрадчивым, - что если бы ваша  милость  и  почтенный  суд  отпустили
сейчас Вих Иан Вора на свободу и дали ему уехать обратно во Францию,  с  тем
чтобы он больше  не  беспокоил  правительство  короля  Георга,  любые  шесть
человек из его клана согласились бы пойти на казнь вместо него,  и  если  вы
меня пустите съездить в Гленнакуойх, я вам их сам доставлю, а там делайте  с
ними что хотите - вешайте их или рубите им головы, а начать можете с меня.
   Несмотря на торжественность минуты, при  столь  необычном  предложении  в
зале послышалось что-то вроде смеха. Судья прекратил неуместную веселость, и
Эван, когда все стихло, сурово оглядевшись, продолжал:
   - Если саксонские джентльмены смеются, - сказал он, - потому,  что  такой
бедняк, как я, считает, что его жизнь или  жизнь  шести  таких  же  бедняков
стоит жизни Вих Иан Вора, возможно,  они  и  правы;  но  если  они  смеются,
считая, что я не сдержу слова и не вернусь, чтобы выкупить своего  вождя,  я
скажу им, что они не знают ни сердца горца, ни чести джентльмена.
   Тут уж больше никому не пришло в голову смеяться, и  воцарилось  гробовое
молчание.
   Тогда  судья   произнес   обоим   подсудимым   приговор   по   закону   о
государственной измене, со всеми сопровождающими его ужасными подробностями.
Казнь была назначена на следующий день.
   - Для вас, Фергюс  Мак-Ивор,  -  продолжал  председатель,  -  я  не  могу
надеяться на  помилование.  Приготовьтесь  поэтому  завтра  претерпеть  ваши
последние земные страдания и предстать перед верховным судиею.
   -  Это  мое  единственное  желание,  милорд,  -  ответил  Фергюс  тем  же
мужественным и твердым тоном.
   Пристальный взгляд Эвана, до тех  пор  непрерывно  обращенный  на  вождя,
затуманился слезой.
   - А вы, -  продолжал  председатель,  -  бедный,  невежественный  человек,
который,  следуя  идеям,  внедренным  в  вас  с  детства,  дал  нам  сегодня
разительный пример того, как верность, являющаяся нашей обязанностью лишь по
отношению к королю и государству, из-за  ваших  несчастных  представлений  о
кланах перенесена была на честолюбца, превратившего вас в конечном  счете  в
орудие своих преступлений, - вы, если вы решитесь просить о  помиловании,  я
постараюсь его вам выхлопотать. Иначе...
   - Не нужно мне вашего помилования, - сказал Эван, -  раз  вы  собираетесь
пролить кровь Вих Иан Вора. Я мог бы принять от  вас  только  одну  милость:
прикажите развязать мне руки и дайте мне мой палаш, да посидите с минутку на
своем месте...
   - Уведите осужденных, - сказал председатель, - и пусть его кровь падет на
его собственную голову.
   Почти отупев от переживаний, Уэверли очнулся только тогда, когда  людской
поток вынес его на улицу. У него оставалось одно желание: еще раз  увидеться
и поговорить с Фергюсом. Он пошел в замок,  где  содержался  его  несчастный
друг, но его не впустили.
   - Верховный шериф, - сказал ему один унтер-офицер, - приказал  коменданту
никого не допускать к осужденному, кроме его сестры и духовника.
   - А где мисс Мак-Ивор?
   Ему дали адрес. Это был дом почтенного католического  семейства,  жившего
под Карлейлом.
   Не допущенный в замок  и  не  решаясь  лично  от  себя  обратиться  ни  к
верховному шерифу, ни к судьям из-за своего одиозного имени, он прибегнул  к
адвокату, защищавшему Фергюса.  Этот  джентльмен  сообщил  ему,  что  власти
опасались впечатления,  которое  могли  произвести  на  публику  рассказы  о
последних  минутах  осужденных,  особенно  пройдя  через  уста   сторонников
претендента, и поэтому решили не пускать в тюрьму никого, кроме тех, кто мог
бы  сослаться  на  близкое  родство.