дков тех коренастых кельтов,  которые  в  настоящее
время имеют счастье носить эдинбургских красавиц в их  портшезах  на  десять
раутов за вечер. Когда Эдуард был вознесен на их могучие рамена, он невольно
залюбовался романтической картиной горцев,  снимавшихся  со  своего  лесного
лагеря  <Автора  иной  раз  обвиняют  в  том,  что  он  мешает   вымысел   с
действительными событиями. Поэтому он считает нужным  заявить,  что  никакой
охоты, служившей подготовкой к восстанию 1745 года, насколько ему  известно,
не было. Но все знают, что такая охота  в  Брэмарском  лесу,  организованная
графом Маром (Граф Map, Джон Эрскин (1675-1732) -  шотландский  политический
деятель, сторонник Стюартов, возглавивший восстание якобитов в  1715  г.  Он
выведен Вальтером Скоттом в романе "Роб Рой" под именем Вернона.), послужила
прелюдией к мятежу 1715 года и что в ней участвовало большинство гайлэндских
вождей,  замешанных  впоследствии  в  этих   гражданских   распрях.   (Прим.
автора.)>.
   Различные кланы  собирались  каждый  под  звуки  своего  особого  пиброха
<Пиброх - шотландская народная мелодия, исполнявшаяся на волынке.>; во главе
каждого становился их патриархальный правитель. Некоторые, уже  пришедшие  в
движение, подымались по склонам гор  или  спускались  в  ущелья,  окружавшие
место сбора, и звуки их волынок постепенно замирали в отдалении. Другие  еще
строились  на  дне  узкой  долины,  и  эти  группы  непрерывно  меняли  свои
очертания. Видно было, как на утреннем ветру развеваются их перья и  широкие
складки пледов, а оружие сверкает в лучах  восходящего  солнца.  Большинство
вождей пришли попрощаться с Уэверли и выразить надежду встретиться с ним еще
раз, и притом  в  ближайшее  время,  но  Фергюс  постарался  по  возможности
сократить эту церемонию. Когда люди Мак-Ивора тоже собрались и  построились,
сам он выступил в поход, но уже не в том  направлении,  откуда  они  пришли.
Фергюс дал понять Эдуарду, что значительное число его спутников направляется
сейчас в дальнюю экспедицию и что, после того как  он  доставит  его  в  дом
одного джентльмена, который, он в этом уверен, будет ухаживать за ним  самым
внимательным образом, ему самому  придется  сопровождать  их  большую  часть
пути, но он постарается в самое ближайшее время вернуться к своему другу.
   Уэверли  был  несколько  удивлен,  что  Фергюс  не  обмолвился  об   этом
дальнейшем маршруте в тот момент, когда они выезжали на охоту, но  положение
его не позволяло ему вдаваться в подробные расспросы.  Большая  часть  клана
пошла впереди под началом старого Бэлленкейроха  и  Эвана  Дху  Мак-Комбиха,
пребывавшего,  видимо,  в  отличном  расположении  духа.  Несколько  человек
осталось,  чтобы  эскортировать  предводителя,  который  следовал  рядом   с
носилками Эдуарда и проявлял о нем самую  трогательную  заботливость.  Около
полудня, после перехода, оказавшегося  для  Уэверли  невыразимо  мучительным
из-за  таких  носилок,  боли  от  ушибов  и  неровностей  пути,  его  весьма
гостеприимно встретили в доме джентльмена, родственника Фергюса. Здесь гостя
ожидали все удобства, которыми располагал его хозяин, принимая  во  внимание
весьма  скромный  образ  жизни  шотландцев  того  времени.  В   лице   этого
семидесятилетнего старца  Эдуард  мог  полюбоваться  пережитком  первобытной
простоты. Одежда его состояла только из того,  что  давало  ему  собственное
хозяйство. Сукно было из шерсти его овец; пряли эту шерсть  его  собственные
слуги; красили ее  красками,  добытыми  из  трав  и  лишайников,  росших  на
окрестных  горах.  Дочери  и  служанки  ткали  ему  полотно  для  рубах   из
собственного льна, а его стол, впрочем, достаточно обильный и разнообразный,
так как в него входили и дичь, и рыба, готовился  исключительно  из  местной
провизии.
   Старик не претендовал ни на какие права, связанные с главенством в клане,
и не имел вассалов. Ему счастливо жилось под покровительством Вих Иан Вора и
других  смелых  и  предприимчивых  вождей,  защищавших   его   спокойную   и
непритязательную жизнь. Правда, молодые  люди,  родившиеся  на  его  землях,
часто подвергались соблазну бросить его для службы у  его  более  деятельных
друзей; но несколько старых слуг и арендаторов только  покачивали  головами,
когда их хозяина порицали за отсутствие мужества,  и  приговаривали:  "Когда
ветра нет, и дождь не страшен". Этот славный старик, необыкновенно щедрый  и
хлебосольный, принял бы Уэверли ласково, раз он нуждался в  помощи,  даже  в
том случае, если бы тот был последним саксонским мужиком. Но по отношению  к
другу и гостю Вих Иан Вора внимание его  было  поистине  неослабно  и  полно
непрестанной тревоги за его  благополучие.  К  ушибам  его  применили  новые
растирания и заклинания. Наконец, окружив Уэверли  даже  большими  заботами,
чем это требовалось для его  поправки,  Фергюс  распрощался  с  Эдуардом  на
несколько дней, обещав непременно вернуться в Томанрейт и  выразив  надежду,
что к этому времени наш герой  окажется  в  состоянии  сесть  на  одного  из
шотландских пони своего хозяина и таким образом добраться до Гленнакуойха.
   На следующий день Эдуард узнал от доброго старика, что его друг уехал  на
рассвете и из всей своей свиты оставил для ухода за ним лишь одного пажа  по
имени  Каллюм  Бег.  На  вопрос  Уэверли,  не  знает  ли  он,   куда   уехал
предводитель, старик только пристально посмотрел на  него  и  вместо  ответа
таинственно и печально улыбнулся. Эдуард повторил свой вопрос, на что хозяин
отозвался пословицей:

   Отвечу я - иди к чертям,
   Коль спросишь то, что знаешь сам.

   <Что соответствует нижнешотландской поговорке: "Многие спрашивают ворота,
которые они прекрасно знают". (Прим. автора.)>

   Уэверли не хотел сдаваться, но Каллюм Бег довольно  развязно,  по  мнению
Эдуарда, заметил,  что  "начальник  сердится,  когда  саксонский  джентльмен
слишком много говорит. Это для него вредно". Из всего этого  Уэверли  понял,
что поступит неделикатно по отношению к другу, если будет пытаться разузнать
цель поездки, которую тот не счел нужным ему сообщить.
   Нет нужды описывать, как шла поправка  нашего  героя.  На  седьмой  день,
когда он мог уже передвигаться по комнате, опираясь на палку, прибыл  Фергюс
с двумя десятками своих людей. Он казался в превосходном расположении  духа,
поздравил Уэверли с улучшением его состояния  и,  придя  к  выводу,  что  он
сможет держаться в седле,  предложил  немедленно  вернуться  в  Гленнакуойх.
Эдуард с радостью согласился, так как образ прекрасного предмета его  нежных
чувств не покидал его за все время заточения.

   И снова в путь по топким мхам,
   Долинам и горам.

   Фергюс со своими клевретами бодро шагал рядом с  его  лошадкой,  лишь  на
мгновение останавливаясь, чтобы выстрелить в косулю или в  тетерева.  Сердце
Уэверли лихорадочно забилось, когда они приблизились к старой башне Иан  нан
Чейстела  и  он  заметил  прелестную  фигуру  хозяйки  замка,  вышедшей   им
навстречу.
   Фергюс с обычной своей веселостью сразу принялся восклицать:
   - Открывай ворота, несравненная  принцесса,  раненому  мавру  Абиндаресу,
которого Родриго  де  Нарваэс,  алькад  из  Антикеры,  ведет  в  твой  замок
<Открывай  ворота,  несравненная  принцесса,  раненому   мавру   Абиндареси,
которого Родриго де Нарваэс, алькад из Антикеры, ведет  в  твой  замок...  -
неточная цитата из  романа  Сервантеса  "Дон  Кихот"  (ч.  I,  гл.  V),  где
земледелец  просит  домашних  Дон  Кихота  впустить  обезумевшего   хозяина,
вообразившего, что земледелец - это Родриго де Нарваэс, алькальд  (комендат)
испанского города Антикеры, отвоеванного у мавров, а сам он -  пленный  мавр
Абиндарраэс, персонаж вставной новеллы "История  Абиндарраэса  и  Харифы"  в
пасторальном  (пастушеском)  романе   Хорхе   де   Монтемайора   (1520-1561)
"Диана".>; или открой их,  если  тебе  это  больше  нравится,  достославному
маркизу Мантуанскому, печальному спутнику своего полумертвого друга - жителя
гор Бальдовиноса <Бальдовинос и маркиз  Мантуанский  -  продолжение  той  же
цитаты, также плод воображения Дон  Кихота,  взято  из  испанского  варианта
одного из сказаний о Карле Великом, где маркиз Мантуанский  находит  в  лесу
своего друга  Балдуина,  раненного  сыном  Карла  Великого.>.  Царство  тебе
небесное, Сервантес! Как смог бы я угодить столь  романтическому  слуху,  не
цитируя произведений, которые ты завещал нам!
   Но вот к ним подошла Флора и, встретив Уэверли с большой  приветливостью,
выразила сожаление по поводу несчастного случая, о котором она уже  слышала,
а также свое изумление, что брат не предостерег в достаточной  мере  новичка
от опасностей, связанных с охотой, на которую его пригласил. Эдуард поспешил
вступиться за Фергюса, который с опасностью для жизни спас его от смерти.
   После первых приветствий Фергюс сказал сестре несколько слов  по-гэльски.
Слезы  немедленно  брызнули  из  ее  глаз,  но  казалось,  что   это   слезы
благоговейной радости, так как она подняла глаза к небу  и  сложила  руки  в
торжественном порыве благодарственной молитвы.  Спустя  минуту  она  вручила
Эдуарду  несколько  писем,  пересланных   во   время   его   отсутствия   из
Тулли-Веолана, а также передала почту брату. В ней было  несколько  писем  и
три  или  четыре  номера  "Каледонского  Меркурия"  -  единственной  газеты,
выходившей тогда к северу от Твида <...выходившей тогда к северу от Твида...
- в Шотландии. Твид - река на юге Шотландии.>.
   Оба джентльмена ушли к себе  читать  письма.  Эдуард  вскоре  понял,  что
полученные им известия должны оказать сильное влияние на его жизнь.

Глава 25

Вести из Англии

   Письма, которые Уэверли получал до сих пор от своих родных из Англии,  не
заслуживали того, чтобы им уделялось особое внимание в нашем  повествовании.
Отец, напуская на себя важность, изображал в них свою персону так, как будто
ему, погруженному в общественные дела, уже не остается  времени  для  семьи.
Время от времени он  упоминал  о  различных  знатных  лицах,  проживавших  в
Шотландии, на которых его сыну следовало бы обратить внимание;  но  Уэверли,
занятый  развлечениями,  которые  представились  ему   в   Тулли-Веолане   и
Гленнакуойхе, не обращал до сих пор внимания на столь  безучастно  брошенные
намеки, в особенности когда дальность расстояний, краткость отпуска  и  т.д.
могли служить такими удобными отговорками. Но за последнее время в посланиях
мистера Ричарда Уэверли стали все чаще  появляться  таинственные  намеки  на
величие и власть, ожидающие в  ближайшем  будущем  отца  нашего  героя,  что
должно было  обеспечить  его  сыну,  если  он  останется  в  армии,  быстрое
продвижение по службе. Письма сэра Эверарда были другого характера. Они были
кратки,  так  как  добрый  баронет  не  принадлежал  к  числу  тех  неуемных
корреспондентов, которые покрывают  обширные  листы  своей  почтовой  бумаги
таким количеством строчек, что не остается даже места для печати; но в то же
время они были сердечны и заботливы и кончались  обыкновенно  упоминанием  о
его лошадях, вопросом о состоянии его кармана и особыми  расспросами  о  тех
добровольцах из Уэверли-Онора, которые до него  поступили  в  полк.  Что  до
тетушки Рэчел, то она  заклинала  его  твердо  держаться  своих  религиозных
убеждений, беречь здоровье, остерегаться шотландских туманов,  пронизывающих
всякого англичанина до мозга костей, никогда не выходить по ночам без плаща,
а главное, носить под рубашкой фланелевое белье.
   Мистер Пемброк написал нашему герою всего одно письмо, но  оно  равнялось
самое  меньшее  шести  обычным  посланиям  нашего  измельчавшего   века.   В
сравнительно скромных пределах десяти мелко исписанных страниц in folio  оно
содержало конспект дополнительного манускрипта in quarto <в  четвертую  долю
листа (лат.).> всяких addenda, delenda et corrigenda <добавлений, сокращении
и исправлений (лат.).>, относящихся  к  двум  трактатам,  которые  он  ранее
подарил Уэверли. Все это он считал легкой закуской, способной лишь  заморить
червячка  любопытства  своего  питомца,  пока  не  представится  возможность
переслать весь том, слишком тяжелый для почты, присовокупив к нему несколько
любопытных брошюр, выпущенных недавно его другом из Литтл Бритена, с которым
он вел нечто вроде  литературной  переписки.  В  результате  этого  полки  в
библиотеке  Уэверли-Онора  заполнились  большим  количеством  хлама,  а   от
Джонатана Грэббита, торговца  книгами  и  канцелярскими  принадлежностями  в
Литтл Бритене, поступал ежегодно кругленький счет, итог которого изображался
обычно трехзначной цифрой,  а  имени  адресата,  сэра  Эверарда  Уэверли  из
Уэверли-Онора, баронета, предпосылалось слово "доктор". Таковым до  сих  пор
был характер писем, приходивших на имя нашего героя,  но  пачка,  переданная
ему в Гленнакуойхе, была иного и более  интересного  свойства.  Современному
читателю, даже если бы я привел эти письма целиком, было  бы  трудно  понять
истинную причину, вызвавшую их появление, не  заглянув  в  закулисную  жизнь
британского кабинета в описываемый период.
   Случилось так (событие не слишком необычное),  что  министры  в  ту  пору
раскололись на два лагеря. Более слабая партия, возмещая свое действительное
ничтожество самыми ожесточенными интригами,  приобрела  за  последнее  время
несколько новых сторонников, а  с  ними  и  надежду  занять  в  расположении
монарха места своих соперников и пересилить их в палате общин. Среди  прочих
лиц они сочли стоящим делом переманить на свою сторону  и  Ричарда  Уэверли.
Этот почтенный джентльмен своим важным и  таинственным  видом,  вниманием  к
формальной  стороне  скорее,  нежели  к  существу  всякого  дела,  а   также
легкостью, с которой он мог произносить скучнейшие речи, состоящие  из  всем
известных истин и общих мест, пересыпанных множеством технических  терминов,
мешавших увидеть полнейшее ничтожество  его  мыслей,  добился  определенного
имени и уважения в  общественных  кругах  и  даже  слыл  у  многих  глубоким
политиком. Его считали не блестящим оратором, талант которого весь уходит на
фейерверк риторических фигур и блесток остроумия, а человеком  с  серьезными
деловыми качествами, с той добротностью, которой добиваются  наши  дамы  при
выборе шелка на будничное платье и очевидно присущей материалу, не  имеющему
празднично-броского вида.
   Этот взгляд был настолько распространен, что  помянутая  мятежная  группа
кабинета,  выяснив  взгляды  мистера  Ричарда  Уэверли,  осталась  настолько
довольна его образом  мыслей  и  талантами,  что  предложила  ему  в  случае
министерского переворота видное место при новом порядке вещей, правда  не  в
самых первых рядах, но все же несравненно большее как по окладу,  так  и  по
сфере влияния, чем то, которое он занимал. Устоять против этого искушения не
было никакой возможности, несмотря на то, что главной  мишенью  атаки  новых
союзников должен был стать как раз тот Великий Муж, чьему покровительству он
был обязан своим положением и знамени которого он до сих пор  был  верен.  К
сожалению, эти честолюбивые мечты погибли еще  в  зародыше  из-за  какого-то
опрометчивого  шага.  Все  замешанные  в  этом  деле  официальные  лица,  не
решавшиеся подать в отставку, получили извещение, что  король  не  нуждается
более в их услугах, а в отношении Ричарда Уэверли, которого  министр  считал
повинным еще и в  неблагодарности,  отстранение  было  произведено  в  очень
обидной форме, и  с  ним  даже  обошлись  как  с  человеком,  ничего,  кроме
презрения, не заслуживающим. Общество, да и та группа, вместе с  которой  он
пал, не выказали  особого  сочувствия  к  этому  себялюбивому  и  корыстному
государственному мужу, когда все надежды его рухнули, и он отправился к себе
в деревню с приятным сознанием,  что  он  разом  потерял  и  доброе  имя,  и
уважение, и то, что для него было по меньшей мере столь же чувствительно,  -
жалованье.
   Письмо, которое Ричард Уэверли направил по этому случаю сыну, было своего
рода шедевром.  Судьба  его  была  горше  судьбы  самого  Аристида  <Аристид
(540-467 до н.э.) - афинский полководец  и  политический  деятель,  которого
называли Справедливым. Много сделал для  родного  города,  но  в  результате
интриг  своего  соперника   Фемистокла   подвергся   изгнанию   из   Афин.>.
Несправедливый монарх и неблагодарное отечество -  эти  слова,  как  припев,
оканчивали каждый округленный период. Говорил он  и  о  долгой  службе  и  о
невознагражденных  жертвах,  хотя  первая  с  лихвой   была   оплачена   его
жалованьем, и никто не мог бы догадаться, в чем заключались последние,  если
только не понимать под ними то, что он не по убеждению, а из корысти отрекся
от торийских принципов своей семьи.
   Под конец письма он настолько взвинтил себя собственным красноречием, что
грозил даже местью своим врагам,  правда  в  достаточно  туманных  и  робких
выражениях, и изъявлял желание, чтобы сын из протеста против нанесенных отцу
оскорблений немедленно по  получении  письма  подал  прошение  об  отставке.
Таково, добавлял он, было и желание сэра Эверарда, который своевременно  сам
поставит об этом в известность племянника.
   Эдуард, естественно, поспешил после этого распечатать письмо своего дяди.
Как только мягкосердечный сэр Эверард узнал об  опале  брата,  он  сразу  же
вычеркнул из памяти их ссору и, не будучи в состоянии узнать в своей  глуши,
что немилость,  постигшая  Ричарда,  была  лишь  заслуженным,  равно  как  и
естественным возмездием за его неудачные  интриги,  добрый,  но  легковерный
баронет  воспринял  ее  как  новый  и  чудовищный  пример   несправедливости
существующего правительства. Правда, писал он,  и  это  он  не  имеет  права
скрыть даже от Эдуарда, не пойди его отец на службу новой власти, он никогда
не  претерпел  бы  того  унижения,  которое  впервые   приходится   испытать
представителю их рода. Сэр Эверард не сомневался, что его брат теперь  видит
и понимает, какую  огромную  ошибку  он  совершил,  и  его,  сэра  Эверарда,
обязанность - позаботиться о том, чтобы к его  огорчениям  не  примешивались
материальные соображения. Достаточно было  для  представителя  рода  Уэверли
потерпеть моральный  ущерб;  ущерб  материальный  мог  быть  легко  возмещен
старшим в роде. Но, по мнению мистера Ричарда Уэверли, так же как и  по  его
собственному мнению, Эдуард как представитель дома Уэверли-Онора  не  должен
был больше оставаться в положении, в котором рисковал  подвергнуться  такому
же бесчестию, как и его отец. Он просил поэтому  племянника  воспользоваться
первым же удобным случаем, чтобы направить в военное  министерство  прошение
об отставке, и намекал, что не следует при этом соблюдать особых  церемоний,
поскольку и с его отцом обошлись достаточно бесцеремонно. Письмо заключалось
множеством приветствий барону Брэдуордину.
   Послание тетки Рэчел было составлено в еще более определенных выражениях.
Опалу  своего  брата  Ричарда  она  считала  справедливой  карой  за  измену
законному, хоть и изгнанному государю и за принесение  присяги  чужеземцу  -
уступка, на которую не пошел ее дед, сэр Найджел Уэверли, не  признавший  ни
парламента Круглоголовых, ни Кромвеля <Кромвель, Оливер (1599-1658) -  вождь
английской буржуазной революции XVII в.>, несмотря на то, что этим он ставил
под величайшую угрозу как свою жизнь, так и имущество. Она надеялась, что ее
дорогой Эдуард пойдет по стопам своих предков и наискорейшим образом  скинет
с себя символ рабского подчинения династии узурпаторов, а в том, что  с  его
отцом поступили так несправедливо, усмотрит некий  знак  свыше,  что  всякое
уклонение со  стези  преданности  законному  монарху  неизбежно  приводит  к
возмездию. Она заканчивала просьбой передать ее почтение мистеру Брэдуордину
и сообщить, достигла ли его дочь мисс Роза возраста, когда  ей  можно  будет
носить пару очень красивых сережек, которую она собиралась  п