было самым справедливым,  он  чувствовал  непреодолимое
влечение. Все эти мысли потоком  устремились  в  его  сознание,  сметая  все
доводы противоположного  характера,  да  и  времени  размышлять  у  него  не
оставалось, - и Уэверли, преклонив колено перед Карлом Эдуардом, отдал  свой
меч и душу на защиту его наследственных прав.
   Принц (мы будем и здесь и в иных местах давать ему этот титул, каковы  бы
ни были  невзгоды,  навлеченные  на  него  ошибками  и  безрассудствами  его
предков) поднял Уэверли с земли  и  обнял  его  с  выражением  благодарности
настолько горячей, что она не могла быть притворной. Он также несколько  раз
поблагодарил Фергюса Мак-Ивора за то, что тот привлек такого приверженца,  и
представил  Уэверли  дворянам,   вождям   и   офицерам   своей   свиты   как
многообещающего  молодого  джентльмена.  По  его  смелому  и   восторженному
присоединению к делу Стюартов, сказал он, они могут увидеть, как относится к
ним английская знать в эту критическую минуту.  Действительно,  этот  вопрос
возбуждал значительные сомнения у сторонников претендента, и так как  вполне
обоснованное неверие в сотрудничество английских якобитов удерживало  многих
шотландских дворян от участия в борьбе на  его  стороне,  а  также  убавляло
смелости у тех, кто уже присоединился к его знамени,  ничто  не  было  более
кстати для шевалье  де  Сен-Жоржа,  как  открытое  заявление  в  его  пользу
представителя  дома  Уэверли-Онора,  этого  древнего  гнезда   кавалеров   и
роялистов. Такой результат Фергюс предвидел с  самого  начала.  Он  искренне
любил  Уэверли,  ибо  ни  чувства,  ни  планы  их  никогда  не  приходили  в
столкновение, он надеялся видеть его супругом  Флоры  и  ликовал  по  поводу
того, что они объединились в одном предприятии.  Но,  как  мы  уже  говорили
раньше, он торжествовал при этом и как  политик,  видя,  что  к  его  партии
примкнул  столь  видный  сторонник;  наконец,   он   оставался   далеко   не
бесчувственным к той важности, которую он приобретал в глазах принца, оказав
ему помощь привлечением Уэверли.
   Карл  Эдуард,  со  своей  стороны,  всячески  старался   показать   своим
сторонникам, какое значение он  приписывает  новому  приверженцу,  сразу  же
вступив с ним в доверительное обсуждение обстановки.
   - По причинам, мне достаточно известным, мистер  Уэверли,  вы  так  долго
оставались в неведении  о  текущих  событиях,  что,  полагаю,  вы  и  сейчас
незнакомы с существенными подробностями моего нынешнего положения. Однако вы
слышали, что я высадился в отдаленном  Мойдартском  округе  в  сопровождении
всего  лишь  семи  человек  свиты  и  что   благодаря   верноподданническому
воодушевлению  многочисленных   предводителей   кланов   одинокий   искатель
приключений стал во главе мужественной армии. Вы также,  я  полагаю,  должны
были слышать, что главнокомандующий  войсками  курфюрста  Ганноверского  сэр
Джон Коуп прошел в Верхнюю Шотландию во  главе  многочисленных  и  прекрасно
снаряженных военных сил с намерением дать нам бой, но что мужество  изменило
ему в тот  момент,  когда  до  встречи  войск  оставался  всего  трехчасовой
переход, так что ему удалось ускользнуть от нас и проследовать  на  север  к
Абердину, оставив Нижнюю Шотландию совершенно открытой и  незащищенной.  Для
того чтобы не  упустить  столь  блестящей  возможности,  я  двинулся  в  эту
столицу, преследуя по пятам два кавалерийских полка Гардинера и  Гамильтона,
поклявшихся изрубить в куски всякого  гайлэндца,  который  осмелится  пройти
дальше Стерлинга; и в то время как граждане и магистрат Эдинбурга  обсуждали
вопрос, защищаться им или сдаваться, мой добрый друг Лохил (тут  он  положил
руку на плечо этого доблестного и одаренного  вождя)  избавил  их  от  труда
дальнейших совещаний, вступив в ворота города с пятью сотнями камеронцев. До
сих пор, как вы  видите,  дела  наши  шли  успешно;  но  тем  временем  этот
доблестный генерал, укрепив свои нервы живительным абердинским воздухом, сел
на корабли, и я только что получил  извещение,  что  он  вчера  высадился  в
Денбаре. Без сомнения, он  ставил  себе  целью  идти  нам  навстречу,  чтобы
завладеть столицей. Так вот, мнения в моем военном совете разделились:  одно
заключается в том, что, поскольку противник, вероятно,  превосходит  нас  по
численности и, несомненно, по дисциплине и военному  снаряжению,  не  говоря
уже об артиллерии, которой у нас совершенно нет, и кавалерии, которая у  нас
слаба, наиболее безопасным было бы отступить в горы и продлить  там  военные
действия до тех пор, пока из Франции не прибудут свежие подкрепления  и  все
горские кланы, как один человек, не  возьмутся  за  оружие  в  нашу  пользу.
Противоположное мнение утверждает, что всякое отступление  при  существующих
обстоятельствах  неминуемо  дискредитировало  бы  наше  оружие  и  все  наше
предприятие в целом; и что таким путем мы  не  только  не  приобретем  новых
приверженцев, но деморализуем тех, кто вступил под  наши  знамена.  Офицеры,
выставляющие последние доводы, среди которых находится  и  ваш  друг  Фергюс
Мак-Ивор, утверждают, что если гайлэндцам и чужда обычная в Европе  воинская
дисциплина, то и солдатам, с которыми они будут сражаться, столь же незнаком
свойственный им устрашающий способ нападения;  что  в  верности  и  мужестве
вождей и дворян не приходится сомневаться, а так как они первыми бросятся  в
гущу врагов, члены их кланов столь же несомненно последуют за ними; наконец,
что тот, кто выхватил меч, должен отбросить ножны и уповать только  на  силу
оружия и на бога брани. Не согласится ли мистер  Уэверли  высказать  и  свое
мнение по этому затруднительному вопросу?
   Уэверли при этих лестных  словах  весь  залился  краской  от  смущения  и
удовольствия. Ответил он столь же находчиво, как и пылко, что, хотя он и  не
решается высказать мнение, основанное на военном опыте, он считает,  что  из
двух  точек  зрения  для  него  наиболее  приемлема  та,  которая  даст  ему
возможность  наиболее  полно  проявить  свое  усердие  на   службе   у   его
королевского высочества.
   - Ответ, достойный Уэверли, - заметил Карл Эдуард, - а для того чтобы  вы
могли иметь звание, сколько-нибудь соответствующее вашему  имени,  позвольте
мне вместо капитанского патента, который вы утратили, предложить вам  звание
майора  на  моей  службе  с  привилегией  выполнять  роль  одного  из   моих
адъютантов, пока мы не сможем прикрепить вас к одному из полков,  которые  я
рассчитываю сформировать в ближайшем времени.
   - Ваше королевское высочество простит меня, -  отвечал  Уэверли  (в  этот
момент он припомнил Балмауоппла и его скудную конницу),  -  если  я  отклоню
честь принять какое-либо звание до тех пор, пока  не  окажусь  там,  где  из
преданных людей смогу  снарядить  отряд,  способный  оказать  услугу  вашему
высочеству. А пока прошу вашего разрешения  служить  добровольцем  в  отряде
моего друга Фергюса Мак-Ивора.
   - По крайней мере, - сказал принц, весьма довольный этим предложением,  -
доставьте мне удовольствие вооружить вас  на  гайлэндский  лад.  -  С  этими
словами он отстегнул разукрашенный серебром пояс, на котором висел палаш  со
стальным эфесом, украшенным богатой и своеобразной инкрустацией.
   - Этот  клинок,  -  сказал  принц,  -  подлинная  работа  Дндреа  Феррары
<Феррара,  Андреа  -  испанский  или  итальянский  оружейник,  работавший  в
Шотландии в начале XVI в.>; это своего рода фамильная  драгоценность;  но  я
убежден, что передаю его в лучшие руки, нежели мои собственные, и добавлю  к
нему пару пистолетов той же работы. Полковник Мак-Ивор, вы, вероятно, горите
желанием поговорить со своим приятелем; я не  буду  мешать  вашей  дружеской
беседе; но не забудьте, что мы ожидаем  вас  обоих  вечером.  Возможно,  это
будет последний вечер, который мы проведем в этих залах, но так как в бой мы
идем с чистой совестью, нет оснований не повеселиться накануне сражения.
   Получив таким образом разрешение удалиться, Мак-Ивор и  Уэверли  покинули
приемную принца.

Глава 41

Тайна начинает проясняться

   - Ну, как он тебе понравился? - первым долгом спросил Фергюс,  когда  они
стали спускаться по широкой каменной лестнице.
   - За такого принца стоит и жить  и  умереть!  -  восторженно  откликнулся
Эдуард.
   - Я был уверен, что он произведет на тебя  такое  впечатление,  и  хотел,
чтобы ты встретился с ним раньше, но ты тогда растянул себе связки. Однако у
него есть и свои слабые стороны, или, вернее, ему приходится все время вести
очень трудную игру, а ирландские офицеры, которые все время крутятся  вокруг
него, -  советчики  весьма  посредственные;  они  не  могут  разобраться  во
множестве  претензий,  которые  ему  приходится   рассматривать.   Ты   себе
представить не можешь: мне пришлось припрятать графский  патент,  который  я
получил за услуги, оказанные десять лет назад, чтобы  не  возбудить  зависти
каких-то Сххх и Мххх! Но ты был совершенно прав, Эдуард,  что  отказался  от
места адъютанта. Правда, сейчас  есть  два  таких  места,  но  одно  из  них
Клэнроналд, Лохил и почти все мы  просили  дать  молодому  Аберхалладеру,  а
другое равнинные шотландцы  и  ирландцы  жаждут  получить  для  лэрда  Фххх.
Теперь, если бы тебе отдали предпочтение перед одним из этих кандидатов,  ты
бы нажил себе врагов. А впрочем, я удивляюсь, что принц предложил тебе всего
только майора, в то время как другие, которые не могут поставить и  полутора
сотен людей, требуют себе подполковника. "Но терпение,  братец,  знай  тасуй
карты". Дела пока идут превосходно, надо только позаботиться о  твоем  новом
костюме на вечер, а то,  по  правде  сказать,  твой  внешний  вид  не  очень
подходит для придворного.
   - Не скрою, - сказал Уэверли, - моя охотничья куртка видала  виды  с  тех
пор, как мы с тобой расстались, но ты, друг мой, знаешь это, верно, не хуже,
если не лучше моего.
   - Ты преувеличиваешь мои ясновидческие способности, - сказал Фергюс. - Мы
сначала были так поглощены планом дать  бой  Коупу,  а  затем  операциями  в
Нижней Шотландии, что я смог сообщить лишь самые  общие  инструкции  тем  из
наших людей в Пертшире, которым было поручено беречь  и  охранять  тебя.  Но
расскажи все свои приключения по порядку, так как  они  дошли  до  нас  лишь
частично, да и то в искаженном виде.
   Уэверли подробно изложил своему другу обстоятельства, с которыми читатель
уже знаком. Фергюс слушал его с  большим  вниманием.  К  этому  времени  они
добрались до дверей его квартиры, выходившей на небольшой  мощеный  двор  на
Кэнонгейтской улице. Хозяйка дома, довольно миловидная полная  вдовушка  лет
сорока, весьма благосклонно улыбнулась красивому  молодому  начальнику.  Она
принадлежала к тем людям, у которых приятная наружность и  веселость  всегда
имеют успех, а политические убеждения никакой роли  не  играют.  Каллюм  Бег
встретил Уэверли с улыбкой, как старого знакомого.
   - Каллюм, - сказал предводитель, - зови  Шемуса  ан  Снахада  (Джеймса  с
иголкой - таков был потомственный портной Вих Иан Вора).
   - Шемус, мистеру Уэверли нужен кат дат (одежда из тартана боевых цветов).
Чтобы его брюки были готовы  через  четыре  часа.  Мерку  человека  хорошего
сложения ты знаешь: два двойных ногтя вокруг щиколотки...
   - Одиннадцать от бедра до пятки, семь вокруг талии.  Ваша  милость  может
повесить Шемуса, если в горах найдутся хоть  одни  ножницы,  которые  смелее
скроили бы брюки по фасону, чем мои.
   -  Достань  еще  плед  Мак-Иворского  тартана   и   пояс,   -   продолжал
предводитель, - да купи в торговых рядах у  мистера  Муата  голубую  шапочку
такого же фасона, как у принца. Мой короткий  зеленый  камзол  с  серебряным
шитьем и серебряными пуговицами будет ему как раз впору, а я его ни разу  не
надевал.  Скажи  также  прапорщику  Мак-Комбиху  выбрать   из   моих   щитов
какой-нибудь покрасивее. Принц пожаловал мистеру Уэверли палаш и  пистолеты,
а я дам ему кинжал и  кошелек.  Добавь  к  этому  пару  башмаков  на  низких
каблуках, и тогда, мой дорогой Эдуард (тут он обратился к нему),  ты  будешь
настоящим сыном Ивора.
   Отдав эти необходимые распоряжения, предводитель вернулся к  приключениям
своего друга.
   - Ясно, что ты был под охраной Доналда Бин Лина. Дело в том, что, когда я
отвел свой клан на соединение с принцем,  я  возложил  на  этого  достойного
члена общества выполнение одного дела, после чего он должен был догнать меня
со всеми силами, какие ему только  удастся  собрать.  Но  вместо  этого  сей
почтенный муж, видя, что ему ничто не угрожает, решил, что выгоднее  воевать
за свой собственный счет, и рыскал по всей стране, грабя друга и недруга под
предлогом сбора подати, иногда как бы от моего  имени,  а  иногда  (черт  бы
побрал его волчью наглость!) от имени своей великой персоны! Клянусь честью,
если мне еще доведется увидеть Бенморскую скалу,  я  не  удержусь  и  повешу
этого негодяя. Я узнаю его руку особенно по тому,  как  он  спасал  тебя  из
когтей  этого  гнусного  ханжи  Гилфиллана,  и  не  сомневаюсь,   что   роль
коробейника разыграл при этом сам Доналд; но как он не ограбил тебя, не взял
за тебя выкуп или не  воспользовался  так  или  иначе  твоим  пленом,  чтобы
извлечь какую-нибудь пользу для себя, - это уму непостижимо.
   - Где и когда ты впервые услышал, что меня держат в заточении? -  спросил
Уэверли.
   - Об этом  мне  сообщил  сам  принц,  -  сказал  Фергюс,  -  и  он  очень
обстоятельно расспрашивал о тебе. Затем он сказал, что ты сейчас  находишься
во власти одного из наших северных отрядов, - ты  ведь  понимаешь,  что  мне
нельзя было просить его  разъяснить  все  подробности,  -  и  спросил  моего
мнения, что с тобой делать. Я посоветовал доставить  тебя  сюда  в  качестве
пленника, так как  не  хотел  еще  больше  компрометировать  тебя  в  глазах
английского правительства, если бы ты решил продолжать путь  на  юг.  Ты  не
должен забывать, что я ничего не знал о том, что тебя обвинили  в  помощи  и
содействии государственной измене - ведь  это,  вероятно,  и  было  причиной
отказа от твоего первоначального намерения? Чтобы конвоировать тебя из Дуна,
отрядили эту мрачную бестолковую скотину Балмауоппла с  его  так  называемым
эскадроном. Что касается до его поведения, то, кроме того, что он от природы
не терпит никого, кто похож на джентльмена, его все еще терзает воспоминание
об обиде, нанесенной ему Брэдуордином, чему доказательством его версия этого
происшествия, которая немало способствовала некоторым  слухам,  дошедшим  до
твоего бывшего полка, - Вполне возможно, -  сказал  Уэверли,  -  но  теперь,
дорогой Фергюс, я надеюсь, ты найдешь свободную минуту и  расскажешь  мне  о
Флоре.
   - Ну что ж, - ответил Фергюс, - могу тебе сказать, что она жива и здорова
и остановилась у одной своей родственницы здесь,  в  городе.  Я  решил,  что
лучше пусть она приедет сюда, так как после наших успехов большое количество
знатных дам потянулось к нашему  военному  двору;  а  я  тебя  уверяю,  быть
близким родственником такой девушки, как Флора Мак-Ивор, в наше время  имеет
большое значение. Когда  тут  идет  такая  отчаянная  борьба  за  положение,
человеку приходится пользоваться всеми честными  средствами,  чтобы  придать
себе больше веса.
   В последней фразе Фергюса было нечто такое, что покоробило Эдуарда. Самая
мысль о том, чтобы восхищение, которое,  несомненно,  должна  была  вызывать
Флора, использовалось для выдвижения ее брата, была для него  невыносима,  и
хотя все это вполне согласовалось с некоторыми  чертами  характера  Фергюса,
такие расчеты показались Эдуарду эгоистичными и не достойными ни возвышенной
души Флоры, ни  гордой  независимости  ее  брата.  Фергюс,  воспитанный  при
французском дворе и привыкший к такого рода интригам, не заметил неприятного
впечатления, которое он неосторожно произвел на  своего  друга,  и  закончил
словами:
   - Едва ли нам удастся повидать  Флору  до  вечера,  когда  она  будет  на
концерте и на балу, который принц устраивает для своих гостей. Я  поссорился
с ней из-за того, что она тогда не вышла с тобой  проститься.  Сейчас  я  не
хочу возобновлять ссору, попросив принять  тебя  нынче  утром;  да  я  и  не
убежден, что мое ходатайство смогло бы к чему-нибудь привести,  а  возможно,
оно помешало бы даже вашей встрече вечером.
   Пока они были заняты этими разговорами, во дворе, перед окнами  гостиной,
раздался хорошо знакомый Уэверли голос:
   - Заверяю вас,  мой  достойный  друг,  что  это  полнейшее  пренебрежение
правилами воинской дисциплины,  и  если  бы  вы  не  были,  если  так  можно
выразиться,  совершеннейшим  tyro   <новичком   (лат.).>,   ваши   намерения
заслуживали бы сильнейшего порицания. Ибо военнопленный  никоим  образом  не
может заковываться  в  кандалы  или  содержаться  in  ergastulo  <в  темнице
(частной),  как  противопоставление  in  carcere  -  тюрьме  государственной
(лат.).>, что и случилось бы, если  бы  вы  заключили  этого  джентльмена  в
подвал вашей башни в Балмауоппле. Я признаю, однако, что из предосторожности
такой пленник может подвергаться заключению in  carcere,  то  есть  в  общей
тюрьме.
   В ответ раздался ворчливый голос Балмауоппла; он прощался, видимо  чем-то
очень недовольный, но из его слов можно было разобрать только одно: бродяга.
Он исчез, прежде чем Уэверли успел выбежать из  дома,  чтобы  приветствовать
достойного барона Брэдуордина. Барон был облачен в голубой мундир с  золотым
шитьем, ярко-красный камзол, короткие штаны  и  гигантские  ботфорты,  -  от
этого его длинная, прямая фигура казалась еще более жесткой и деревянной,  а
от сознания воинской власти и авторитета соответственно  усилилась  важность
его осанки и догматичность речей.
   Он встретил Уэверли с обычной добротой и сразу стал расспрашивать о  том,
при каких обстоятельствах он лишился офицерского звания в  драгунском  полку
Гардинера.
   - Я, разумеется, ни в коей мере  не  опасаюсь,  мой  юный  друг,  что  вы
совершили что-либо,  заслуживающее  такой  невеликодушной  меры  со  стороны
правительства, но  я  считал  бы  справедливым  и  правильным,  чтобы  барон
Брэдуордин, как с точки зрения доверия, которое к нему питают, так и с точки
зрения власти, которой он располагает, мог полностью опровергнуть все наветы
на наследника Уэверли-Онора, которого он имеет столько оснований считать как
бы собственным сыном.
   В этот момент к ним подошел Фергюс Мак-Ивор и  кратко  пересказал  барону
все приключения Эдуарда. Эпопею  нашего  героя  он  закончил  упоминанием  о
весьма лестном приеме, оказанном Эдуарду  принцем.  Барон  выслушал  рассказ
молча, крепко пожал Эдуарду руку и поздравил его со  вступлением  на  службу
законному монарху.
   - Ибо, - продолжал он, - хотя нарушение  sacramentum  militare  <воинской
присяги (лат.).> справедливо почитается  всеми  народами  делом  позорным  и
бесчестным, будь эта присяга принята  каждым  солдатом  в  отдельности,  что
римляне называли per conjurationem, или одним солдатом за всех, однако никто
никогда не сомневался, что такая присяга снимается dimissio, или отчислением
солдата, положение которого иначе было бы столь же  тяжелым,  как  положение
углекопов, солеломцев и других adscripti glebae, или прикрепленных к  земле.
Все это несколько напоминает brocard <аксиому права  (франц  ).;  Brocard  -
аксиома права, часто цитируемая  в  суде,  притом  обычно  по-латыни,  чтобы
сохранить силу и сжатость выражения.>, выраженную ученым  Санчесом  <Санчес,
Фома (1550-1610) - испанский иезиут, видный авторитет в средневековой  науке
казуистике, исследовавшей затруднительные случаи применения  нравственных  и
религиозных законов к данному конкретному  случаю  и  возникающие  при  этом
"вопросы совести".> в его  труде  De  jure-iurando  <О  присяге  (лат.)>,  с
которым вы, без сомнения, справлялись по этому случаю. Что же касается  тех,
кто оклеветал вас, возводя на вас напраслины, я призыв