ановление нашей фамильной эмблемы, но
не могу не подивиться, как вы нигде не установили знака  своего  нашлемника,
который, если не ошибаюсь, представляет собой мастифа <Мастиф  -  английская
порода собак.>,  которого  некогда  называли  толботом.  Как  говорит  поэт,
Отважный толбот - мощный пес.
   По крайней мере такой пес изображен на гербе  воинственных  и  знаменитых
графов Шрусбери, с которыми вы, вероятно,состоите в кровном родстве.
   - Я полагаю, - сказал полковник с улыбкой, - что наши псы одного  помета.
Что  касается  меня,  то,  если  бы  нашим  эмблемам  пришлось  тягаться  за
первенство, я предоставил бы им решать этот спор  самим,  по  пословице:  на
хорошую собаку добрый и медведь.
   Пока продолжался этот разговор, во время которого барон задумчиво набивал
себе нос табаком, собеседники вместе с Розой, леди Эмили, молодым  Стэнли  и
приказчиком вошли в дом. Уэверли и другие гости остались на террасе и  затем
отправились осматривать  новую  оранжерею,  наполненную  самыми  прекрасными
растениями. Барон снова сел на любимого конька:
   - Хоть вам и угодно  пренебрегать  нашлемником  вашего  герба,  полковник
Толбот, в чем вы, безусловно, вольны и что мне не раз приходилось видеть и у
других уважаемых и знатных ваших соотечественников, я все же скажу, что  это
очень древняя и почтенная эмблема, равно как и  эмблема  моего  юного  друга
Фрэнсиса Стэнли - орел и младенец.
   - У нас в Дарбишире ее называют "мальчишкой с птицей", - сказал Стэнли.
   - Вы легкомысленный юноша, сэр! - воскликнул барон, который очень полюбил
этого молодого человека, возможно потому, что последний иной раз его  слегка
дразнил. - Вы  легкомысленный  юноша,  и  я  должен  буду  вас  когда-нибудь
проучить, - и он потряс перед ним своим большим загорелым кулаком. - Но  вот
что я хотел вам сказать, полковник Толбот: ваш род весьма древнего prosapia,
или происхождения, и поскольку вы законно и  справедливо  приобрели  себе  и
своему дому это имение, которое я утратил для себя и своих потомков, я хотел
пожелать вам, чтобы оно продержалось в вашем роду столько же веков,  сколько
оно оставалось во владении моего рода.
   - Это очень великодушно, - ответил полковник, - великодушно и благородно,
мистер Брэдуордин.
   - Но все-таки я никак не возьму в толк, полковник, как это вы,  питающий,
как я мог заметить, когда мы встретились с вами в Эдинбурге,  столь  сильную
amor patriae <любовь к отчизне (лат.).>, что склонны  бывали  даже  поносить
другие страны, - как это вы решились обосновать своих  ларов,  или  домашних
богов, procul a patriae finibus  <далеко  от  границ  родины  (лат.).>  и  в
некотором роде отправиться в добровольное изгнание?
   - Ну, барон, я не вижу, почему, для того  только,  чтобы  хранить  секрет
этих глупых мальчиков Уэверли и Стэнли и моей жены,  которая  не  умнее  их,
один  старый  солдат  должен  морочить  другого.  Итак,  знайте,   что   это
предубеждение в пользу родной страны у меня так сильно, что на ту сумму,  за
которую продано это обширное баронское поместье,  я  купил  себе  домишко  в
хххшире, называемый Брирвудлодж,  примерно  с  двустами  пятидесятью  акрами
земли, главное достоинство которого заключается в  том,  что  он  расположен
очень недалеко от Уэверли-Онора.
   - Но кто же, скажите на милость, купил имение?
   - Объяснения даст вам этот джентльмен. Это по его части.
   Приказчик, которого имел в виду полковник, все это  время  переминался  с
ноги на ногу, сгорая от нетерпения, "точно курица, - признавался он потом, -
на горячей сковороде", и клохча, мог бы он прибавить, как помянутая  курица,
торжествующая по поводу снесенного яйца.
   - О, это я могу, это я могу, ваша милость! - воскликнул он,  извлекая  из
кармана целую кипу бумаг и дрожащей от нетерпения рукой  развязывая  красную
тесьму, которой они были перехвачены.  -  Вот  акт  о  передаче  и  уступке,
согласно   которому   Малколм   Брэдуордин   из   Инч-Грэббита   за    своею
собственноручной подписью, засвидетельствованной по всем требованиям закона,
продал, передал и уступил за некоторую сумму, ныне отсчитанную и выплаченную
ему в фунтах стерлингов, все  поместья  и  баронские  владения  Брэдуордина,
Тулли-Веолана и иные, вместе с крепостцой и замком...
   - Ради бога, ближе к делу, сэр, все это я уже  знаю  наизусть,  -  сказал
полковник.
   - Козмо Комину Брэдуордину, эсквайру,  -  продолжал  управляющий,  -  его
вотчинам  и  наследникам  в  полное  и  не   подлежащее   выкупу   владение,
осуществляемое a me vel de me <мною или от моего имени (лат.).>...
   - Пожалуйста, покороче, сэр.
   - Клянусь совестью честного человека, полковник, я читаю так коротко, как
только возможно, не нарушая слога... С обязательством и непременным условием
всегда...
   - Мистер Мак-Уибл, это будет длиннее русской зимы,  позвольте  уж  мне...
Короче говоря, мистер Брэдуордин, ваше родовое имение снова в ваших руках  в
полной и безраздельной собственности, обремененное лишь той суммой,  которая
пошла  на  его  выкуп,  каковая,  насколько  мне  известно,   абсолютно   не
соответствует его действительной стоимости.
   -  Совершенный  пустяк...  совершенный  пустяк,  позвольте   сказать,   -
воскликнул управляющий, потирая руки, - взгляните на приходные книги.
   - Каковая сумма, будучи выплачена мистером  Уэверли  главным  образом  за
счет продажи имения его отца, которое я у него приобрел, закреплена за вашей
дочерью и ее семьей по брачному договору.
   - Это  -  всеобъемлющее  пожизненное  обеспечение,  -  уже  почти  кричал
приказчик,  -  Розе  Комин  Брэдуордин,  alias  <иначе   (лат.).>   Уэверли,
наследуемое детьми ее от упомянутого брака без каких-либо ограничений. Кроме
того,  я  составил  касательно  этого  небольшой  документец  до  вступления
супругов в брак, intuitu matrimonii, так что впоследствии  оно  не  подлежит
сокращению, как может быть, когда передача происходит уже  между  супругами,
inter virum et uxorem <между мужем и женой (лат.).>...
   Трудно сказать, что более восхитило достойного барона  -  возвращение  ли
ему фамильной собственности или деликатность и великодушие, с  которыми  ему
была предоставлена полная  свобода  завещать  ее  кому  угодно  после  своей
смерти, не налагая на  него  даже  видимости  денежных  обязательств.  Когда
прошли первые минуты изумления и радости, его мысли обратились прежде  всего
к недостойному  "наследнику  мужского  пола",  который,  как  он  выразился,
подобно  Исаву  продал  свои  права  первородства  за  чечевичную   похлебку
<...подобно Исаву, продал свои права первородства за чечевичную похлебку.  -
В Библии говорится о том, что Иаков,  младший  сын  Исаака,  улучив  момент,
когда  голод  мучил  его  старшего  брата  Исава,  выманил  у   него   права
первородства за чечевичную похлебку.>.
   - А знаете, кто сварил ему эту похлебку? - воскликнул приказчик. -  Хотел
бы я знать, кто бы это сделал, кроме нижайшего слуги вашей милости - Дункана
Мак-Уибла. Его милость молодой сквайр Уэверли поручил мне  все  это  дело  с
самого что ни на есть начала: с первого же вызова  в  суд,  если  так  можно
выразиться, я обвел его вокруг пальца - и припугнул кое-чем  и  умасливал...
Да, здоровую штуку я сыграл с Инч-Грэббитом и Джейми Хоуи,  будьте  уверены!
Они вам скажут. Что он понимает в составлении бумаг! Я не напустил на них  с
бухты-барахты нашего славного молодого жениха, чтобы они, чего доброго, цены
не набавили... Н-нет, мы не из таковских! Я всего только настращал их нашими
зверскими арендаторами и Мэк-Иворами, которые до сих пор еще не успокоились,
так что они не решались и нос высовывать за порог после  захода  солнца,  из
боязни, как бы Джон Хедерблаттер или какой-нибудь  другой  головорез  их  не
пристукнул. А с другой - я морочил им голову  полковником  Толботом:  неужто
они будут запрашивать с друга самого герцога? Разве они не знают, кто сейчас
заправляет? Разве не видят того, что случилось с иной  несчастной  заблудшей
душой?
   - Которая, например, отправилась в Дарби, мистер Мэк-Уибл? -  шепнул  ему
полковник.
   - Тише, полковник, ради бога! Кто прошлое помянет... Мало ли было  добрых
людей в Дарби? Да и в доме повешенного негоже говорить о веревке,  -  сказал
Мак-Уибл, бросив хитрый взгляд в сторону  барона,  погруженного  в  глубокую
задумчивость.
   Но, очнувшись от своих мыслей, старик схватил  Мак-Уибла  за  пуговицу  и
увлек его в одну из глубоких оконных  ниш,  откуда  до  остального  общества
доносились лишь обрывки их  разговора.  Речь,  несомненно,  шла  о  гербовой
бумаге и пергаменте, ибо никакой другой предмет, даже исходящий из  уст  его
патрона, не мог так глубоко захватить почтительного и напряженного  внимания
приказчика.
   - Я вполне понимаю вашу милость; это так же легко сделать, как  составить
заочное решение за неявкой.
   - Ей и ему после моей смерти, а также их  наследникам  мужского  пола,  -
говорил барон, - но с оказанием  предпочтения  второму  сыну,  если  господь
благословит их двумя, с тем чтобы он носил имя и принял герб Брэдуординов из
Брэдуордина, без каких-либо добавлений к имени или гербу.
   - Все ясно, ваша милость! - прошептал управляющий.  -  Я  утром  набросаю
предварительную запись, за это с вас возьмут как за дарственную  грамоту  in
favorem <в пользу (лат.).>, не больше; я заготовлю  ее  к  следующей  сессии
казначейства.
   По окончании этого разговора барона позвали встречать новых  гостей.  Это
были  майор  Мелвил  нз  Кернврекана  и  достопочтенный  мистер   Мортон   с
несколькими знакомыми барона, узнавшими, что к нему  вернулось  его  родовое
имение. Во дворе между тем раздавались радостные крики  селян;  ибо  Сондерс
Сондерсон, с  похвальным  благоразумием  в  течение  нескольких  дней  свято
соблюдавший тайну, развязал свой  язык,  как  только  увидел  приближающиеся
кареты.
   Но в то  время  как  Эдуард  принимал  майора  Мелвила  с  учтивостью,  а
священнику выражал свою самую горячую любовь и  признательность,  его  тесть
начал выказывать растущие признаки беспокойства, не зная, как ему  достойным
образом выполнить свой долг хозяина по отношению к  гостям  и  отблагодарить
крестьян, пришедших его поздравить. Леди Эмили успокоила его, сообщив,  что,
хотя она и не считает себя  достойной  заменить  миссис  Эдуард  Уэверли  во
многих отношениях, но все же  она  надеется,  что  барон  одобрит  угощение,
которое она  заказала  в  предвидении  множества  гостей,  и  что  им  будут
предоставлены все необходимые удобства, так что былая слава о гостеприимстве
Тулли-Веолана будет в какой-то мере  поддержана.  Радость,  которую  испытал
барон при этом известии, не поддается описанию. С галантным видом, в котором
чопорность  шотландского  лэрда  сочеталась   с   любезностью   офицера   на
французской службе, он подал руку  своей  прелестной  собеседнице  и  не  то
церемониальным маршем, не  то  каким-то  па  менуэта  повел  ее  в  обширную
столовую, куда за ними последовало и все уважаемое общество.
   Благодаря указаниям и усилиям Сондерсона все здесь, равно как и в  других
помещениях, было по мере возможности обставлено и расположено по-прежнему, а
там, где понадобилась новая мебель, ее подобрали под стиль старой.  Впрочем,
в этом замечательном старинном зале было некоторое  нововведение,  вызвавшее
слезы на глазах у барона. Это была большая, мастерски  выполненная  картина,
представлявшая Фергюса Мак-Ивора  и  Уэверли  в  гайлэндских  костюмах;  фон
изображал дикое скалистое ущелье между высоких гор, по  которому  на  заднем
плане  спускался  клан.  Картина  была  написана  с  рисунка,  сделанного  в
Эдинбурге одним необыкновенно одаренным молодым художником,  и  выполнена  в
человеческий рост видным лондонским живописцем. Сам  Рэйберн  <Рэйберн,  сэр
Генри  (1756-1823)  -  шотландский  художник-портретист.>  (его  гайлэндские
вожди, кажется, вот-вот сойдут с полотна) не мог бы лучше справиться с  этим
сюжетом.  Гордый,  пламенный  и  неистовый  характер  несчастного  вождя  из
Гленнакуойха был прекрасно противопоставлен  мечтательному  и  восторженному
выражению его счастливого друга. Рядом с  картиной  было  развешено  оружие,
которое Уэверли носил во время злополучной междоусобной войны.  На  все  это
гости смотрели с восхищением, а некоторые и с более глубоким чувством.
   Но людям, как бы чувствительны и восприимчивы к искусствам они  ни  были,
все же приходится есть и пить. Итак, барон занял нижний конец стола, настояв
на том, чтобы леди Эмили взяла на себя роль хозяйки и показала таким образом
должный пример молодежи.  После  небольшой  паузы,  посвященной  обдумыванию
вопроса,  кому  отдать  предпочтение,  пресвитерианскому  ли   пастору   или
представителю епископальной  шотландской  церкви,  барон  предложил  мистеру
Мортону в качестве гостя испросить у всевышнего  благословения  на  трапезу,
добавив, что мистер Рубрик, который здесь свой  человек,  вознесет,  в  свою
очередь, благодарственную молитву за все великие милости, выпавшие  на  долю
хозяина дома. Обед был превосходный. Сондерсон прислуживал в полной парадной
форме со всеми прежними слугами, которых  удалось  собрать,  за  исключением
одного или двух, пропавших без вести после битвы при Каллодене. Погреба были
наполнены винами, которые  все  признали  превосходными.  А  для  услаждения
низших сословий фонтан с медведем, расположенный во дворе, бил (только  этот
вечер) превосходным пуншем на водке.
   По окончании обеда барон, собираясь  произнести  тост,  бросил  несколько
тоскливый взгляд на  буфет,  где,  однако,  красовалась  изрядная  доля  его
посуды, припрятанной от солдат или выкупленной у них соседними помещиками  и
охотно возвращенной первоначальному владельцу.
   - В нынешнее время, - начал он, - тот, кому удалось спасти свою  жизнь  и
землю, уже должен чувствовать себя счастливым человеком,  однако,  собираясь
произнести настоящий тост, я не  могу  удержаться  от  сожаления  по  поводу
утраты  одной  фамильной  драгоценности,  леди   Эмили...   некоей   poculum
potatorium <чащи для возлияний (лат.).>, полковник Толбот...
   В этот момент до локтя барона почтительно  дотронулся  его  мажордом,  и,
обернувшись, он заметил в руках  Alexander  ab  Alexandro  знаменитый  кубок
святого Дутака - Благословенного Медведя Брэдуординов! Мне кажется, что даже
возвращение имения не привело барона в такой восторг.
   - Клянусь честью, - воскликнул он, - можно было бы в  вашем  присутствии,
леди Эмили, поверить в духов-хранителей моего дома и в благодетельных фей!
   - Очень рад, - сказал полковник Толбот,  -  что,  отыскав  эту  фамильную
драгоценность, я смог доказать вам в какой-то мере мое живейшее  участие  во
всем, что касается моего молодого друга Эдуарда. Но, чтобы вы не заподозрили
леди Эмили в колдовстве, а меня в волховании, с чем в  Шотландии  не  шутят,
расскажу вам,  что  ваш  друг  Фрэнк  Стэнли,  прямо  помешавшийся  на  всем
шотландском, с  тех  пор  как  он  услышал  от  Эдуарда  описание  старинных
шотландских обычаев и нравов, как-то описал нам с его слов эту замечательную
чашу. Мой слуга Спонтун,  который,  как  подобает  истинному  солдату,  мало
говорит и все примечает, сказал мне, что он, как ему  кажется,  видел  точно
такой серебряный кубок у некоей миссис Ноузбэг. Эта дама была в  свое  время
замужем за человеком, дававшим  деньги  под  залог,  и  во  время  последних
прискорбных событий в Шотландии нашла возможность  перенять  занятие  своего
супруга.  У  нее  таким  образом  оказалась  наиболее  ценная  часть  вещей,
награбленных солдатами половины армии. Вы, конечно, догадываетесь,  что  эта
чаша была немедленно же выкуплена, и  мне  доставит  особенное  удовольствие
надеяться, что ценность ее для вас не умалилась от того, что она вернулась к
вам через мои руки.
   Слеза смешалась с вином, которым барон наполнил древний кубок,  предлагая
благодарственный тост за полковника Толбота и  "за  процветание  соединенных
домов Уэверли-Онора и Брэдуординов".
   Нам остается лишь сказать, что редко пожелания  произносились  с  большей
искренностью, и мало найдется  таких,  которые,  если  принять  во  внимание
бренность всего земного, не осуществились бы в этом мире столь благополучно.
Глава 72

Послесловие, которому следовало бы быть предисловием

   Итак, любезный читатель, путь наш окончен, и, если терпение  не  изменило
тебе во время путешествия по  этим  страницам,  договор,  заключенный  между
нами, с твоей стороны строго выполнен. Однако, подобно вознице,  получившему
сполна всю плату за проезд, я никак не могу расстаться с тобой и робко прошу
тебя проявить еще немного свое благодушие и тороватость. Впрочем,  ты  волен
на этом месте захлопнуть книгу одного просителя,  как  можешь  закрыть  свою
дверь перед носом другого.
   Собственно говоря, эта глава должна была бы служить предисловием, если бы
не два обстоятельства: первое  -  большинство  читателей  романов,  как  мне
подсказывает моя собственная совесть, повинны в грехе  упущения,  каковой  в
отношении этих самых предисловий заключается в  том,  что  они  их  попросту
пропускают, и второе - эти же самые читатели приняли  за  правило  в  первую
очередь читать последнюю главу сочинения, так что,  в  конечном  счете,  эти
заметки, будучи помещены в конце, имеют наибольшие шансы быть прочитанными в
надлежащем порядке. Не найдется в Европе страны, которая бы за  каких-нибудь
полвека с небольшим так совершенно изменилась, как шотландское  королевство.
Последствия восстания 1745 года, а именно, уничтожение патриархальной власти
в горных областях; упразднение наследственной юрисдикции дворян и баронов  в
Нижней Шотландии; полное искоренение якобитов, которые, не желая смешиваться
с англичанами и принять их образ жизни, долго гордились тем,  что  сохраняют
старинные шотландские нравы и обычаи,  -  все  это  послужило  началом  этих
нововведений. Постепенный  прилив  богатства  и  расширение  торговли  также
позднее объединились и превратили современное население Шотландии  в  людей,
столь же отличных от их дедов, как современные англичане не похожи на  своих
соотечественников времен королевы Елизаветы.  Политические  и  экономические
последствия этих изменений были  очень  пристально  и  тщательно  прослежены
лордом  Селкерком  <Лорд  Селкерк,  Дуглас  Томас  -   сторонник   эмиграции
гайлэндцев в британские колонии, автор книги "Обзор  современного  положения
гайлэндцев в Шотландии".>. Но эти изменения,  хотя  и  были  непрерывными  и
быстрыми, не произошли все сразу. Подобно людям, плывущим  вниз  по  течению
глубокой, тихой  реки,  мы  не  замечаем  пройденного  расстояния,  пока  не
взглянем на ставшую уже далекой точку, откуда  мы  начинали  свой  путь.  Те
представители современного поколения, которые могут еще припомнить последние
двадцать  -  двадцать  пять   лет   восемнадцатого   века,   вполне   оценят
справедливость  моего  замечания,  в  особенности  если  их  родственники  и
знакомые принадлежали к тому  разряду  людей,  которые  в  дни  моей  юности
шутливо назывались "людьми старой закваски", так  как  они  все  еще  питали
живучую, хоть и безнадежную приверженность к дому Стюартов. Эта порода людей
почти совершенно исчезла с лица земли, а с ней, вероятно, исчезли  и  многие
нелепые  политические  предрассудки,  но  также  и  много   живых   примеров
исключительной  и   бескорыстной   преданности   легитимистским   принципам,
перенятым от отцов, а также стойкой привязанности  к  старинной  шотландской
верности, гостеприимству, достоинству и благородству.
   Я не уроженец горной Шотландии  (чем  объясняются  многие  мои  ошибки  в
гэльском языке), но в детстве и в юности я много вращался в  кругу  подобных
лиц, и теперь, для того  чтобы  сохранить  хоть  некоторое  представление  о
старинных нравах, почти полностью исчезнувших на  моих  глазах,  то,  что  я
почерпнул от участников  описываемых  событий,  я