ртом Брусом  <Брус  (Брюс),  Роберт
(1274-1329) - шотландский национальный герой; возглавил восстание шотландцев
и после провозглашения независимости стал королем  под  именем  Роберта  I.>
(подлинник  коей  был  предъявлен  исполняющим   должность   правителя   его
высочества канцелярии и рассмотрен им), проситель владеет баронским  титулом
Брэдуордина и землями Тулли-Веолана. После  того  как  требование  его  было
признано  законным,  а  документы  занесены  в  реестры,   его   королевское
высочество возложил свою ногу на подушку, и барон Брэдуордин, опустившись на
правое колено,  приступил  к  развязыванию  ремня  броги,  или  гайлэндского
башмака на низком каблуке, который наш доблестный  молодой  герой  носит  по
обычаю горцев, в знак милостивого внимания к своим храбрым защитникам. Когда
ремни  были  развязаны,  его  королевское   высочество   объявил   церемонию
оконченной и, обняв доблестного ветерана, изволил заявить, что ничто,  кроме
уважения к постановлению Роберта Бруса, не заставило бы его принять хотя  бы
символическое выполнение подобных услуг от мужа, столь  храбро  сражавшегося
за то, чтобы королевская корона  была  возложена  на  царственное  чело  его
родителя. Барон Брэдуордин взял затем из рук господина  комиссара  Мак-Уибла
акт,   изъясняющий,   что    все    статьи    и    подробности    означенной
верноподданнической церемонии были rite et solenniter acta  et  peracta  <но
ритуалу к торжественно сделаны и выполнены  (лат.).>,  каковой  был  тут  же
внесен в протокол и в архивные записи лордом -  управляющим  двором  короля.
Как слышно, его  королевское  высочество  намеревается,  как  только  на  то
последует  разрешение  его  королевского  величества,  возвести   полковника
Брэдуордина в сан пэра  с  титулом  виконта  Брэдуордина  из  Брэдуордина  и
Тулли-Веолана, а тем временем его королевское высочество изволил  пожаловать
ему  от  имени  августейшего  своего  родителя  почетное  добавление  к  его
фамильному гербу, а именно  изображение  деревянной  дощечки-разувайки,  или
служки, скрещенной с обнаженным мечом, для помещения в правой стороне щита с
дополнительным девизом на свитке: "Draw and draw off" <Девиз  имеет  двойной
смысл: первый - тяни и стягивай; второй - обнажай (меч)  и  отгоняй  (врага)
(англ.).>.
   "Если бы я не помнил  насмешек  Фергюса,  -  подумал  про  себя  Уэверли,
прочитав этот пространный и вполне серьезно составленным документ,  -  каким
убедительным бы все это  мне  показалось!  Мне  бы  и  в  голову  не  пришло
связывать с этой церемонией какие-либо смешные представления!  Впрочем,  все
на свете имеет как лицевую, так и оборотную сторону, и я,  право,  не  знаю,
почему разувайка не может фигурировать в  гербе  с  таким  же  успехом,  как
ведра, телеги,  колеса,  сошники,  ткацкие  челноки,  подсвечники  и  другие
обиходные предметы, встречающиеся в  гербах  некоторых  древнейших  родов  и
наводящие мысли на все что угодно, кроме рыцарства".
   Но это лишь небольшой эпизод в нашем основном повествовании.
   Вернувшись в Престон, Уэверли увидел полковника Толбота уже в обычном его
состоянии: старый воин нашел в себе силы  оправиться  от  сильных  и  вполне
понятных  переживаний,  вызванных  стечением  столь  тягостных  событий,   и
сделался типичным английским джентльменом и офицером, мужественным, открытым
и великодушным, но вполне способным питать предубеждения против  людей  иной
национальности или  противоположных  политических  взглядов.  Когда  Уэверли
сообщил, что принц решил  передать  надзор  за  ним  ему,  полковник  Толбот
воскликнул:
   - Вот не думал, что буду столь обязан этому молодому человеку!  Теперь  я
по крайней мере с легким сердцем могу присоединиться к молитве того честного
пресвитерианского пастора, который говорил: "Раз он пришел искать среди  нас
земного венца, да вознаградит его господь бог за труды его венцом  небесным"
<Фамилия этого пастора была Мак-Викар  В  то  время  как  гайлэндцы  держали
Эдинбург в своих руках, он под защитой пушек замка каждое воскресенье  читал
проповедь в Западной кирке и молился за принца буквально в  тех  выражениях,
которые приведены в тексте, не  стесняясь  присутствием  некоторых  якобитов
(Прим автора.)>. Я охотно дам  слово  не  предпринимать  никаких  попыток  к
побегу без вашего ведома, поскольку я, собственно говоря, только ради вас  и
прибыл в Шотландию. Я рад, что наша встреча состоялась,  хотя  бы  при  этих
несчастных  обстоятельствах.  Впрочем,  я  думаю,   нам   недолго   придется
оставаться вместе. Ваш шевалье (мы оба можем называть его  этим  именем)  со
своим воинством в пледах  и  голубых  шапочках  будет,  по  всей  видимости,
продолжать свой крестовый поход на юг?
   - Насколько мне  известно,  нет.  Я  полагаю,  что  армия  отправится  на
некоторое время в Эдинбург и будет там ждать подкреплений.
   - И будет осаждать замок? - сказал Толбот с саркастической улыбкой.  -  В
таком  случае,  если  мой  прежний  командир  генерал  Престон  не  окажется
изменником или сам замок не  провалится  в  Северное  озеро,  что  я  считаю
одинаково вероятным, пройдет немало времени, так что  мы  успеем  хорошенько
друг с  другом  познакомиться.  Сдается  мне,  что  ваш  доблестный  шевалье
рассчитывает на вас, чтобы обратить меня в свою веру, а так  как  я  намерен
проделать то же самое с вами, это самое лучшее, что  он  мог  придумать.  Мы
сможем по крайней мере как следует поспорить. Но так как сегодня я говорил с
вами под влиянием чувств, которым я редко поддаюсь, надеюсь, вы уволите меня
от новых споров, пока мы с вами не познакомимся несколько ближе.

Глава 51

Интриги любовные и политические

   Нам нет надобности  описывать  здесь  победоносное  вступление  принца  в
Эдинбург после решительной битвы под Престоном. Следует  упомянуть,  однако,
об одном случае, рисующем душевное благородство Флоры  Мак-Ивор.  Гайлэндцы,
следовавшие в окружении принца, в разгуле и  упоении  победы  несколько  раз
стреляли из своих ружей в воздух. Одно ружье случайно оказалось  заряженным,
и пуля скользнула вдоль виска Флоры  в  тот  момент,  когда  она  стояла  на
балконе и махала победителям платком. Увидав это, Фергюс тотчас же  бросился
к ней, но хоть и убедился, что рана пустячная, выхватил свой палаш  и  хотел
зарубить несчастного, чья небрежность могла  стоить  жизни  его  сестре.  Но
Флора схватила его за плед.
   - Не трогай этого беднягу! - воскликнула она.  -  Ради  бога  не  трогай!
Скажи лучше со мной: слава богу, что это случилось с Флорой  Мак-Ивор.  Если
бы под Пулей оказался виг,  все  виги  стали  бы  утверждать,  что  стреляли
нарочно!
   Уэверли не пришлось испытать  тревоги,  в  которую  поверг  бы  его  этот
случай, - он задержался в дороге, так как должен был сопровождать полковника
Толбота.
   В Эдинбург они ехали бок о бок на двух лошадях. Как бы  для  того,  чтобы
разведать мысли и чувства друг друга, они начали разговор с  самых  общих  и
повседневных предметов. Но  когда  Уэверли  коснулся  наиболее  волнующей  и
болезненной для него темы, а именно положения его  отца  и  дяди,  полковник
Толбот постарался на сей раз не возбуждать его опасений, а скорее  успокоить
их, особенно после того, как ему стала известна история Уэверли, которую тог
без колебаний рассказал ему со всей откровенностью.
   - Так, значит, в вашем неосторожном шаге, - сказал полковник,  -  заранее
обдуманного намерения, как, кажется, выражаются юристы, не было, и  заманили
вас на службу этого итальянского странствующего  рыцаря  несколько  ласковых
слов с его стороны и  со  стороны  его  гайлэндских  вербовщиков?  Все  это,
конечно, ужасно глупо, но не так уж скверно, как я ожидал, судя  по  слухам.
Однако в настоящую минуту дезертировать, даже из  войск  этого  претендента,
нельзя. Это ясно. Но я не сомневаюсь, что в этом разнородном полчище диких и
отчаянных людей рано или поздно возникнут распри, воспользовавшись  которыми
вы  сможете  без  ущерба  для  вашей  чести   выпутаться   из   необдуманных
обязательств, прежде чем этот пузырь лопнет. Если это удастся, я  хотел  бы,
чтобы вы отправились в какое-нибудь безопасное место во Фландрии, которое  я
вам заранее укажу. И мне кажется, что  я  смогу  добиться  для  вас  полного
прощения у правительства, после того как вы проживете несколько  месяцев  за
границей.
   - Я не могу  разрешить  вам,  полковник  Толбот,  -  ответил  Уэверли,  -
говорить о каком-либо плане, предполагающем мою измену  делу,  с  которым  я
связал свою судьбу, возможно, необдуманно, но, во всяком случае, добровольно
и с намерением принять на себя ответственность за все последствия.
   - Ну, - сказал полковник Толбот с улыбкой, - предоставьте мне по  крайней
мере свободу думать и надеяться, хотя бы не высказывая своих  мыслей  вслух.
Но неужели вы так и не заглянули в этот таинственный пакет?
   - Он в моих вещах, - ответил Эдуард, - мы найдем его в Эдинбурге.
   Вскоре они туда прибыли. Квартиру Уэверли отвели  по  особому  приказанию
принца в весьма порядочном помещении, рассчитанном  также  и  на  полковника
Толбота. Первым делом нашего героя было  осмотреть  свою  укладку,  и  после
очень недолгих поисков долгожданный пакет вывалился из белья. Уэверли вскрыл
его с лихорадочным нетерпением. В конверте, на котором стояла только надпись
"Э. Уэверли, эсквайру", он нашел несколько вскрытых писем. Два верхних  были
от подполковника Гардинера. Более раннее заключало мягкий и деликатный упрек
в  том,  что  адресат  не  последовал  его  совету  относительно  того,  как
использовать отпуск, и напоминало, что и срок продления его скоро приходит к
концу. "Но даже если бы он и не кончился, - продолжал подполковник Гардинер,
- известия из-за границы, а также инструкции, полученные  мною  из  военного
министерства, все равно вынудили бы меня отозвать вас, так как  после  наших
неудач во Фландрии нам угрожает  как  иностранное  вторжение,  так  и  мятеж
недовольных  в  стране.  Поэтому  убедительно  прошу  вас  возможно  быстрее
вернуться в штаб-квартиру полка; это тем  более  необходимо,  что  именно  в
вашем отряде замечается  брожение,  и  я  нарочно  откладываю  расследование
подробностей, пока не смогу воспользоваться вашим содействием".
   Второе письмо было датировано восемью днями позже. Написано оно уже  было
тоном  человека,  который  не  дождался  никакого  ответа  на  первое.   Оно
напоминало  Уэверли  о  его  обязанностях  как  человека  чести,  офицера  и
англичанина; отмечало растущее недовольство среди подчиненных ему  солдат  и
то, что от некоторых из них слышали намеки,  будто  их  капитан  поощряет  и
одобряет  их  бунтарское  поведение;  наконец,  автор  выражал   глубочайшее
сожаление и удивление, что Уэверли  не  подчинился  его  приказу  явиться  в
штаб-квартиру, напоминал ему, что он отозван из отпуска, и  заклинал  его  в
выражениях, в которых отеческие увещания сочетались с  тоном  военачальника,
искупить свою вину, немедленно вернувшись  в  полк.  "Для  того  чтобы  быть
совершенно уверенным, что это письмо дойдет до вас, - заканчивал  полковник,
- его отвезет  капрал  Тимс  из  вашего  отряда  с  приказанием  передать  в
собственные ваши руки".
   Прочитав эти письма, Уэверли вынужден был  с  великим  сокрушением  faire
amende  honorable  <принести   извинения   (франц.)>   памяти   храброго   и
безупречного человека, написавшего их. Ибо, поскольку подполковник  Гардинер
имел все основания  предполагать,  что  они  достигли  адресата,  отсутствие
какого-либо отклика на них со стороны Уэверли не могло вызвать ничего иного,
кроме третьего и последнего категорического приказания, которое одно Уэверли
и получил в Гленнакуойхе, хоть и слишком поздно, чтобы  его  выполнить.  Его
отстранение от должности за  видимое  пренебрежение  последним  приказом  не
только не было грубым и жестоким действием со стороны правительства, но было
явно неизбежно. Следующее письмо, которое он развернул, было от  майора  его
полка. В нем говорилось, что по его  поводу  ходят  порочащие  слухи:  некий
мистер Фолконер из Бэллихопла или чего-то в этом роде якобы предложил в  его
присутствии крамольный тост, не вызвавший его возмущения,  хотя  королевский
дом был оскорблен в нем так грубо, что один из присутствующих  джентльменов,
отнюдь не славящийся своей преданностью правительству,  счел  тем  не  менее
своим долгом вступиться; и что капитан Уэверли  допустил,  если  только  это
сообщение соответствует действительности, чтобы другое лицо, до которого все
это дело имело лишь весьма  отдаленное  касательство,  отплатило  за  обиду,
нанесенную ему лично как офицера, и дралось на дуэли с  оскорбителем.  Майор
заканчивал письмо словами, что никто из товарищей капитана Уэверли по  полку
не верит этой скандальной истории, но общее мнение их таково,  что  для  его
чести, равно как и для чести полка, ему необходимо  немедленно  опровергнуть
эти сплетни самолично и т.д. и т.п.
   - Что вы обо всем этом думаете?  -  спросил  полковник  Толбот,  которому
Уэверли передавал письма, по мере того как он их прочитывал.
   - Думаю! Просто не знаю, что и думать. От этого можно сойти с ума.
   - Успокойтесь, мой юный друг. Посмотрим, что это за  грязные  каракули  в
следующем письме.
   Первое письмо было адресовано:  "Это  мистеру  У.  Раффину".  "Милостивый
государь. Кое-кто из наших рыб на удочку нейдут хотя я говорил вы-де  казали
мне баринову печать. Но Тимс сдаст все письма в ваши руки как  вы  хотели  и
скажет старому Адаму что сдал их сквайру в руки потому все  равно  в  чьи  и
будем готовы  по  первому  знаку  и  ура  за  Высокою  церковь  и  Сачефрела
<Сачефрел, Генри (1677-1724) - английский политический деятель, фанатический
сторонник Высокой церкви и противник веротерпимости.> как батька поет вбирая
хлеб дома. Ваш дорогой  сэр  X.X.  Еще.  Скажите  барину,  что  мы  по  нему
соскучились, и сомневаемся, что  он  не  пишет,  а  поручик  Ботлер  на  нас
косится".
   - Этот Раффин, верно, ваш Доналд из  пещеры,  который  перехватывал  ваши
письма и тайно переписывался с  этим  беднягой  Хотоном  как  бы  от  вашего
имени?
   - Выходит так. Но кто же этот Адам?
   - Вероятно, Адам - бедный Гардинер. Это - шутливое прозвище, связанное  с
его фамилией.
   Другие письма были аналогичного содержания, и  вскоре  махинации  Доналда
Бин Лина стали для них совершенно ясны.
   Подтверждение пришло и с другой стороны.  Среди  пленных  оказался  некий
Джон Ходжес из солдат, оставшихся в полку Гардинера. Когда-то он был  слугой
у Уэверли и теперь разыскал своего барина и просил взять его опять на место.
От него они узнали, что вскоре после того, как они уехали  из  штаб-квартиры
полка, в город Данди стал  часто  заявляться  коробейник  по  имени  Ратвен,
Раффин или Ривейн, известный у соседей под прозвищем  Ушлый  Уилл.  У  него,
по-видимому, была уйма денег, продавал он свои товары очень  дешево,  всегда
готов был угощать своих приятелей пивом и набился в друзья  многим  драгунам
из эскадрона  Уэверли,  особенно  сержанту  Хотону  и  некоему  Тимсу,  тоже
унтер-офицеру. Последним он от имени Уэверли раскрыл  план  дезертирства  из
полка и перехода к нему в горы, где, по слухам, кланы в  значительном  числе
взялись уже за оружие. Солдаты,  воспитанные  в  якобитских  понятиях,  если
только у них вообще было какое-либо собственное мнение, и  знавшие,  что  их
помещику сэру Эверарду всегда приписывали такие взгляды,  легко  попались  в
ловушку.  Уэверли  находился  далеко  в  горах  -  это  служило  достаточным
объяснением, почему он пересылает свои письма через коробейника, а  вид  его
всем известной печати казался  достаточным  удостоверением  в  тех  случаях,
когда писать было опасно. Но вся интрига стала понемногу  всплывать  наружу,
так как заговорщики слишком рано начали болтать  Ушлый  Уилл  оправдал  свое
прозвище, ибо, как только возникло подозрение,  он  исчез.  Когда  появилось
официальное сообщение об  отстранении  Уэверли  от  должности,  значительная
часть его эскадрона действительно взбунтовалась, но мятежники были  окружены
и обезоружены остальными солдатами полка Военный трибунал приговорил  Хотона
и Тимса к расстрелу, но потом им разрешено было бросить жребий, кому умирать
Хотон, оставшийся в живых, проявил искреннее раскаяние; упреки и разъяснения
подполковника  Гардинера  убедили  его,  что   он   действительно   совершил
отвратительное преступление. Замечательно также, что, как только  несчастный
осознал это, он  сразу  понял,  что  подстрекатель  не  мог  действовать  по
наущению Эдуарда.
   - Коли это было бесчестно и шло против родной Англии, сквайр не мог этого
знать; он никогда не делал и не думал делать чего-либо  бесчестного.  И  сэр
Эверард тоже, и весь их род. А я и жить буду и помру  с  тем,  что  все  это
Раффин от себя сделал.
   Совершенная искренность, с которой он говорил об этом деле, а  также  его
уверения,  что  письма,  адресованные  Уэверли,  были  переданы  Ратвену,  и
произвели тот переворот в воззрениях подполковника Гардинера, о  котором  он
говорил Толботу.
   Читатель уже давно догадался, что роль искусителя в  этой  истории  играл
Доналд Бин Лин. Он делал это со следующей целью. Будучи человеком деятельным
и интриганом, он долго служил подчиненным агентом  и  шпионом  у  доверенных
принца, и притом в степени,  значительно  превосходившей  все  то,  что  мог
подозревать даже Фергюс Мак-Ивор, к которому Бин Лин относился со страхом  и
ненавистью, хотя и пользовался его покровительством. Чтобы преуспеть на этом
политическом поприще, он,  естественно,  искал  случая  каким-нибудь  смелым
ходом  подняться  над  своим  теперешним  неверным  и   опасным   положением
разбойника и грабителя. Ему преимущественно  поручали  выяснять  численность
полков, расквартированных в Шотландии, характер офицеров и т.д., и он  давно
уже приметил эскадрон Уэверли, считая, что  его  драгун  легче  всего  будет
склонить на бунт. Доналд даже полагал, что Уэверли в глубине души  стоит  за
Стюартов. Это как будто подтверждалось тем, что он так долго гостит у  столь
известного якобита, как барон Брэдуордин. Когда поэтому  Эдуард  появился  у
него в пещере с человеком из свиты Гленнакуойха, разбойник, который никак не
мог понять, что его единственным побуждением  было  любопытство,  вообразил,
что его таланты собираются использовать  для  какой-то  важной  интриги  под
руководством этого богатою англичанина. Его не смутило то,  что  Уэверли  не
дал ему никаких намеков и не отвечал на его попытки вступить  в  объяснения.
Поведение Эдуарда он расценил как осторожную сдержанность и  даже  обиделся.
Считая, что его обошли в секретном предприятии, в  котором  доверие  обещало
принести ему серьезные выгоды, он решил участвовать в этой драме  независимо
от  того,  назначена  была  ему  в  ней  роль  или  нет.   С   этой   целью,
воспользовавшись тем, что Уэверли спал, он украл у него  печать  в  качестве
доказательства, которое он мог  предъявить  драгунам,  бывшим  в  доверии  у
капитана. Его первая поездка в Данди, город, в  котором  был  расквартирован
полк  Гардинера,  убедила  его  в   несостоятельности   его   первоначальных
предположений, но открыла перед ним новое поле деятельности.  Он  знал,  что
ничто не будет так высоко оценено друзьями  принца,  как  если  ему  удастся
переманить хоть некоторую часть регулярной армии под знамена претендента.  С
этой целью он и предпринял махинации, уже знакомые читателю  и  составляющие
ключ ко всем запутанным  и  непонятным  эпизодам  нашего  рассказа  до  того
момента, когда Уэверли покинул Гленнакуойх.
   По совету полковника Толбота Уэверли отказался от  услуг  Джона  Ходжеса,
рассказы которого бросили дополнительный  свет  на  эти  интриги.  Полковник
объяснил Уэверли, что он сильно повредит молодому  человеку,  если  вовлечет
его в отчаянное предприятие, и что,  во  всяком  случае,  показания  Ход