вился бы на более легко выполнимом, но такова уже  была  его  планида,
что этот вопрос ему не пришлось решать самому.
   Вечером седьмого дня дверь хижины внезапно отворилась, и в нее вошли  два
горца, в которых Уэверли  узнал  своих  тогдашних  провожатых.  Они  немного
поговорили со стариком и его товарищем, а затем весьма выразительной мимикой
объяснили Эдуарду, чтобы он собирался с ними  в  дорогу.  Нашему  герою  это
известие доставило большое удовольствие. По тому, как с  ним  обращались  во
время болезни,  он  мог  быть  уверен,  что  никакого  зла  против  него  не
замышляют,  а  его  романтические  порывы,  укрощенные  тревогами,  обидами,
разочарованиями и целым рядом неприятных переживаний, связанных с последними
приключениями, возродились за время его отдыха с прежней силой  и  требовали
себе пищи. Его страсть к неизведанному, хотя для людей его склада достаточно
бывает, чтобы загореться ею,  уже  той  степени  опасности,  которая  обычно
придает людям  лишь  благородную  серьезность,  не  устояла  перед  натиском
необычайных и на первый взгляд непреодолимых бедствий, свалившихся на него в
Кернврекане. Надо сказать, что такое  сочетание  сильнейшего  любопытства  и
пылкого воображения, какое было у Эдуарда, порождает  особый  вид  мужества,
несколько напоминающий фонарь, который носит с собой углекоп.  Пламя  в  нем
достаточно для того, чтобы вселять в него бодрость и давать ему  возможность
работать среди  обычных  опасностей,  но  едва  возникает  угроза  подземных
испарений и тлетворных газов, он немедленно тухнет. Теперь этот огонь  снова
загорелся, и с сильно бьющимся сердцем от смешанного чувства надежды, страха
и тревоги Эдуард смотрел на стоящих перед ним людей, в то  время  как  вновь
прибывшие торопились на скорую руку поесть, а другие брали оружие и  спешили
собраться в путь.
   И вот, когда он сидел в дымной лачуге несколько поодаль от очага,  вокруг
которого столпились его конвоиры, он почувствовал, что кто-то легко коснулся
его руки. Он обернулся - перед ним стояла Алиса, дочь Доналда Бин Лина.  Она
показала ему связку бумаг, но так, что ее движение  мог  заметить  он  один,
приложила на мгновение палец к губам и прошла вперед, как  будто  для  того,
чтобы помочь старой Дженнет уложить его платье. Ей, видимо, хотелось,  чтобы
он не подал вида, что узнал ее,  однако  всякий  раз,  когда  она  надеялась
остаться незамеченной, она оборачивалась в его сторону, и,  убедившись,  что
он следит за ее движениями, проворно и ловко  завернула  бумаги  в  одну  из
рубашек, которые положила в укладку.
   Перед Уэверли раскрывалось новое поле для  догадок.  Была  ли  Алиса  его
таинственной   сиделкой   и   была   ли   эта   обитательница   пещеры   тем
ангелом-хранителем, который сторожил у одра его болезни? Был ли он в руках у
ее отца? А если так, то какова была его цель?  Вряд  ли  та,  к  которой  он
обычно стремился, - добыча,  так  как  Эдуарду  возвратили  его  вещи.  Даже
кошелек, который, вероятно, соблазнил бы этого профессионального  грабителя,
все время оставался при Уэверли. Все это, возможно, могли объяснить  бумаги;
но мимика Алисы ясно говорила, что читать их при других нельзя. Заметив, что
он понял ее маневр, она  не  пыталась  больше  обращать  на  себя  внимание,
напротив, даже вышла из хижины и,  лишь  переступая  порог,  воспользовалась
темнотой и, значительно кивнув, улыбнулась ему на прощание,  перед  тем  как
исчезнуть в темной лощине.
   Молодого горца несколько раз посылали  на  разведку.  Наконец,  когда  он
вернулся в третий или четвертый раз, все поднялись с  места  и  дали  нашему
герою знак следовать за ними. Уходя, он, однако, пожал руку старой  Дженнет,
оказавшей  ему  столько  внимания,  присовокупив  к  этому  более   ощутимое
доказательство своей благодарности.
   - Бог да благословит вас! Бог да хранит вас, капитан Уэверли,  -  сказала
старуха на прекрасном нижнешотландеком диалекте, хотя до этого он не  слышал
от нее ни слова, кроме как по-гэльски. Но нетерпение его спутников  помешало
ему пуститься в какие-либо расспросы.

Глава 38

Ночное приключение

   Как только все выбрались  из  хижины,  отряд  на  мгновение  остановился.
Возглавлявший его горец, в котором Уэверли как будто  узнал  высокую  фигуру
помощника Доналда Бин  Лина,  шепотом  и  знаками  приказал  всем  соблюдать
полнейшее молчание. Он вручил Эдуарду меч и стальной пистолет и, указывая на
тропинку, положил руку на эфес своего палаша, давая  этим  понять,  что  им,
возможно, придется пробиваться силой. После этого он стал  во  главе  своего
отряда, который тронулся в путь гуськом, причем Уэверли  было  предоставлено
место сразу за  командиром.  Начальник  двигался  очень  осторожно,  как  бы
опасаясь вызвать тревогу, и остановился, как только они добрались  до  конца
подъема. Уэверли вскоре понял причину заминки, так как  в  нескольких  шагах
услышал оклик английского часового: "Все спокойно!" Ночной  ветер  подхватил
этот звук и унес его на дно лесистой лощины, где он  несколько  раз  отдался
эхом от ее крутых склонов. Оклик повторился еще и еще,  каждый  раз  слабее,
как будто удаляясь. Было ясно, что поблизости расположен отряд и что солдаты
настороже;  впрочем,  бдительность  их  была  не  настолько  велика,   чтобы
обнаружить таких искусных  в  набегах  людей,  как  те,  с  которыми  Эдуард
наблюдал  сейчас,  как  недействительны  были  принятые   англичанами   меры
предосторожности.
   Звуки замерли в ночной тишине, и горцы снова  в  полном  молчании  быстро
двинулись вперед. Уэверли не имел ни времени, ни охоты смотреть по сторонам,
и он успел только заметить, что они прошли невдалеке от большого  здания,  в
окнах которого  еще  здесь  и  там  мерцал  огонек.  Через  несколько  шагов
начальник  повел  носом,  как  спаниель  на  стойке,  и  снова  подал   знак
остановиться. Он опустился на четвереньки, закутался в плед так, чтобы почти
не выделяться на фоне вереска,  в  котором  он  передвигался,  и  пополз  на
разведку. Вскоре он вернулся, распустил своих людей, за исключением  одного,
и подал знак Уэверли, чтобы  тот  последовал  его  примеру,  после  чего  на
четвереньках поползли уже все трое.
   Таким неудобным образом они передвигались довольно долго, дольше, чем это
могло быть приятно для колен и голеней нашего героя, как  вдруг  до  Уэверли
донесся запах дыма, который, очевидно, был гораздо  раньше  воспринят  более
совершенным  органом  обоняния  его  проводника.  Он  шел  из  угла  низкого
полуразрушенного загона для овец,  стены  которого  были  сложены,  как  это
обычно бывает в Шотландии, из сухого камня  без  раствора.  Гайлэндец  довел
Уэверли до самой стены и, желая, по-видимому,  заставить  его  почувствовать
опасность или выставить в  самом  выгодном  свете  свою  ловкость,  дал  ему
знаками понять, что он должен высунуть голову и бросить взгляд по ту сторону
ограды, а затем и сам подал ему в  этом  пример.  Уэверли  так  и  сделал  и
заметил аванпост из четырех или пяти солдат, расположившихся  у  сторожевого
огня. Все они спали, за  исключением  часового,  ходившего  взад  и  вперед.
Всякий раз, как он равнялся с костром, на ружье, которое он перекинул  через
плечо, вспыхивал красный отблеск. Он часто всматривался  в  ту  часть  неба,
откуда должна была выглянуть луна, до тех пор прикрытая облаками.
   Но уже через несколько минут  в  природе  произошла  внезапная  перемена,
весьма обычная в горах. Поднялся легкий ветер, погнал  перед  собой  облака,
которые скопились на горизонте, и  ночное  светило  пролило  свое  ничем  не
омраченное сияние на широкую  и  бесплодную  пустошь,  окаймленную,  правда,
кустарником и низкорослыми деревьями в той части, откуда  пришел  отряд,  но
голую и прекрасно обозримую для часового там, куда Уэверли и  его  спутникам
предстояло пробираться. Конечно, пока  они  лежали,  они  были  спрятаны  за
стенкой загона, но  казалось,  что  любая  попытка  выйти  из-под  прикрытия
обречена на неудачу и неминуемо выдаст их присутствие.
   Гайлэндец взглянул на синий свод, но, в отличие от застигнутого  темнотой
поселянина, воспетого Гомером или скорее  Попом  <...воспетого  Гомером  или
скорее Попом... - Поп Александр (1688-1744) - английский поэт,  переводивший
Гомера. Его перевод модернизирован в духе классицизма XVIII  в.  и  содержит
множество  вольностей.>,  он  не  благословил  это  благодатное  светило,  а
пробормотал себе под нос какое-то гэльское проклятие по  поводу  неуместного
блеска мак-фарленовского фонаря <Мак-фарленовский фонарь -  так  называли  в
Горной Шотландии луну, по имени клана Мак-Фарлена,  прославившегося  ночными
грабежами.>. Он с тревогой  осмотрелся  и  затем,  видимо,  принял  решение.
Оставив своего помощника с Уэверли, которому он подал знак  не  двигаться  с
места, и дав шепотом несколько кратких указаний своему товарищу,  он  пополз
под прикрытием неровностей почвы в том же направлении, куда шли они.  Эдуард
повернул к нему голову  и  мог  наблюдать,  как  он  с  проворством  индейца
пробирался на четвереньках, используя, чтобы остаться  незамеченным,  каждый
куст и каждый выступ и выходя на более  открытые  места  лишь  тогда,  когда
часовой поворачивался  к  нему  спиной.  Наконец  он  добрался  до  зарослей
кустарника и низкого леса, частично покрывавших пустошь в  этом  направлении
и, вероятно, простиравшихся до края лощины, где так  долго  обитал  Уэверли.
Горец исчез, но только на несколько минут, ибо внезапно вынырнул  из  другой
части заросли и, смело ступая по открытой пустоши, как будто  нарочно  желая
попасться на глаза, вскинул ружье на  руку  и  выстрелил  в  часового.  Пуля
попала  несчастному  в  руку  и  самым   досадным   образом   прервала   его
метеорологические  наблюдения  и  песенку  о   Нэнси   Досон,   которую   он
насвистывал. Он попытался ответить на выстрел, но неудачно;  между  тем  его
товарищи, разбуженные шумом, вскочили и устремились  к  тому  месту,  откуда
стреляли первый раз. Гайлэндец, дав им налюбоваться на себя  во  весь  рост,
юркнул в кусты, так как его ruse  de  guerre  <военная  хитрость  (франц.).>
вполне удалась.
   В то время как  солдаты  бросились  за  всполошившим  их  горцем  в  одну
сторону, Уэверли по знаку своего спутника пустился стремглав в другую, туда,
куда его собирались вести и которая осталась теперь  без  наблюдения  и  без
охраны.  Уже  через  четверть  мили  вершина  пригорка,  через  который  они
перевалили, полностью скрыла их от дальнейшего наблюдения. Однако до них все
еще доносились возгласы солдат, перекликавшихся на пустоши, и  едва  слышный
бой барабана, бьющего тревогу. Но эти  воинственные  звуки  остались  далеко
позади и постепенно замирали в ночном ветре, по мере  того  как  они  быстро
продвигались вперед.
   Примерно после получаса ходьбы по той же открытой и бесплодной  местности
они поравнялись с пнем древнего дуба, который,  судя  по  оставшейся  части,
должен был быть огромным. Рядом, в овраге, они обнаружили  небольшую  группу
горцев с двумя-тремя  лошадьми.  Не  прошло  и  нескольких  минут,  которыми
спутник Уэверли воспользовался, чтобы объяснить своим товарищам  причину  их
опоздания (слова "Дункан Дьюрох" постоянно повторялись в его рассказе),  как
появился и сам Дункан, запыхавшийся и, по всем признакам, бежавший изо  всех
сил, чтобы спастись от преследования, но веселый и бесконечно довольный, что
своей хитростью он обманул погоню. Уэверли подумал, что это, верно, была  не
слишком трудная задача для ловкого и быстрого горца, который прекрасно  знал
местность  и  следовал   по   намеченному   пути   с   несравненно   большей
настойчивостью  и  уверенностью,  чем  его   нерешительные   преследователи.
Вызванная  им  тревога  еще  продолжалась:  время  от  времени   раздавались
одиночные  выстрелы,  которые  лишь  усиливали  веселость  Дункана   и   его
товарищей.
   Горец забрал теперь оружие, врученное перед этим нашему герою, и дал  ему
понять, что все опасности похода уже  благополучно  остались  позади.  Затем
Уэверли посадили на коня, что после утомительной  ночи  и  недавней  болезни
показалось Уэверли очень приятной переменой. Укладку его взвалили на  другую
лошадь. Дункан вскочил на третью, и они двинулись в  путь  крупной  рысью  в
сопровождении своего эскорта. Никаких других  происшествий  за  время  этого
ночного перехода не случилось, и на рассвете они  достигли  берегов  быстрой
реки. Местность  вокруг  была  одновременно  и  плодородная  и  романтически
живописная. Крутые лесистые склоны прерывались  полями,  обещавшими  в  этом
году обильный урожай и частично уже сжатыми.
   На другом берегу  реки,  в  излучине,  стоял  высокий,  массивный  замок,
полуразрушенные башни которого уже  светились  в  первых  лучах  восходящего
солнца. Он представлял собою прямоугольник, который  мог  вместить  в  своих
стенах обширный двор. На каждом углу была возведена башня,  выступавшая  над
стенами и в свою очередь увенчанная башенкой. Все они были различной  высоты
и не правильных очертаний. На одной из них  стоял  часовой.  Его  шапочка  и
развевавшийся по ветру плед  выдавали  гайлэндца,  а  широкое  белое  знамя,
полоскавшееся на другой  башне,  оповещало,  что  гарнизон  замка  стоит  за
династию Стюартов.
   Быстро проехав жалкую деревушку, где появление Уэверли и его спутников не
возбудило ни удивления, ни любопытства со  стороны  немногих  крестьян,  уже
спешивших на жатву, отряд проехал  по  древнему  узкому  мосту  в  несколько
пролетов и, свернув налево, двинулся по дороге, обсаженной огромными старыми
яворами. Вскоре Уэверли оказался перед  мрачным,  но  живописным  строением,
которым  он  любовался  издали.  Огромные  ворота   с   железной   решеткой,
составлявшие наружную защиту главного входа, уже были широко раскрыты для их
приема; затем открылись вторые ворота  из  массивных  дубовых  досок,  густо
обитых  железными  гвоздями,  и  отряд  вошел  во  внутренний  двор.  Одетый
по-гайлэндски и  украшенный  белой  кокардой  на  шапочке  джентльмен  помог
Уэверли сойти с коня и весьма учтиво пригласил его в замок.
   Комендант -  ибо  так  нам  следует  его  величать  -  провел  Уэверли  в
полуразрушенное помещение, где, однако, стояла небольшая походная кровать, и
спросил, чем бы он желал  подкрепиться.  Он  уже  собирался  уходить,  когда
Уэверли, выразив ему благодарность за внимание, задержал его вопросом:
   - Простите, но не окажете ли вы мне еще одну любезность?  Объясните  мне,
пожалуйста, где я нахожусь и должен ли я считать себя пленником?
   - К сожалению, я не имею права входить по этому поводу в подробности так,
как я бы этого желал, - сказал тот. - Впрочем, в двух словах:  вы  сейчас  в
замке Дун, в округе Ментейт, и находитесь в совершенной безопасности.
   - А что мне служит порукой в этом?
   - Честь Доналда Стюарта, коменданта гарнизона и подполковника  на  службе
его королевского высочества принца Карла  Эдуарда.  -  С  этими  словами  он
поспешно вышел из комнаты, как бы желая избегнуть дальнейших объяснений.
   Измученный ночными приключениями, наш герой бросился на кровать  и  через
несколько минут уже крепко спал.

Глава 39

Путешествие продолжается

   К тому времени, когда Уэверли проснулся, солнце стояло очень высоко, и он
почувствовал, что уже много часов провел без  еды.  Она  не  заставила  себя
долго ждать.  Ему  подали  обильный  завтрак,  но  подполковник  Стюарт,  не
желавший, очевидно, снова подвергаться расспросам со стороны  своего  гостя,
предпочел не показываться. Он передал, однако, через слугу  привет  капитану
Уэверли  и  выразил  готовность  снабдить  его  всем  тем,  что  может   ему
понадобиться в дороге, поскольку ему в  тот  же  вечер  предстоит  следовать
дальше. Уэверли попытался кое о чем расспросить  слугу,  но  натолкнулся  на
такую преграду действительного или разыгранного  неведения  и  тупости,  что
преодолеть ее оказалось невозможным. После завтрака он унес стол и  кушанья,
и Эдуарду не осталось ничего другого, как вновь предаться своим думам.
   Когда он размышлял о прихотях своей судьбы, которая  находила,  казалось,
особое удовольствие в том, чтобы ставить его в зависимость от других людей и
лишать возможности действовать по собственному желанию, его взгляд  внезапно
остановился на  укладке,  которую  внесли  в  комнату,  пока  он  спал.  Ему
немедленно пришло на память таинственное появление Алисы  в  хижине  на  дне
лощины, и он уже готов был извлечь пакет, который она положила ему в платье,
и рассмотреть его, когда слуга подполковника появился снова, схватил укладку
и взвалил ее себе на плечи.
   - Эй, друг, не мог бы я вынуть смену белья?
   - Ваша милость получит одну из плоеных сорочек подполковника, но  укладку
я должен сейчас же отнести в вещевой фургон.
   С этими словами, не дожидаясь дальнейших возражений, он преспокойно вынес
ее, повергнув нашего героя в душевное смятение:  досада  в  нем  боролась  с
негодованием. Через несколько минут он уже слышал, как телега  тронулась  со
двора и загромыхала по неровной мостовой. Теперь уже не  оставалось  никаких
сомнений, что он, на время по крайней мере, если не навсегда, лишился бумаг,
обещавших пролить какой-то свет на загадочные события, управлявшие последнее
время его судьбой. В таких невеселых размышлениях ему пришлось провести  еще
четыре или пять часов в полном одиночестве.
   По прошествии этого времени он услышал во дворе стук колес, после чего  в
комнату  вошел  подполковник  Стюарт  и  попросил  своего  гостя   еще   раз
подкрепиться на дорогу. Предложение было принято, ибо поздний завтрак отнюдь
не лишил нашего героя  способности  оказать  должную  честь  обеду,  который
теперь подали. Судя по манере говорить, его хозяин был  простой  деревенский
помещик, хотя порой он и проявлял воинственные чувства  и  вставлял  в  свою
речь солдатские выражения. Он всячески избегал упоминать о  текущих  военных
операциях или внутренней  политике  и  каждый  раз,  когда  Уэверли  заводил
разговор на эти темы, отвечал, что не имеет права их касаться.
   После обеда комендант встал и, пожелав Эдуарду доброго пути, сказал, что,
поскольку вещи, по словам слуги Уэверли, были отправлены вперед, он позволил
себе прислать ему немного собственного  белья  на  то  время,  пока  капитан
Уэверли не получит своего. С этими словами он исчез, а  через  минуту  слуга
доложил Эдуарду, что лошадь готова.
   Уэверли спустился во  двор,  где  нашел  солдата,  державшего  под  уздцы
оседланную лошадь. Он сел  на  нее  и  выехал  из  ворот  Дунского  замка  в
сопровождении человек двадцати вооруженных всадников. На  солдат  регулярной
армии они не очень-то походили, а  скорее  напоминали  людей,  взявшихся  за
оружие неожиданно и в  силу  крайней  необходимости.  Их  форма,  голубая  с
красным,  в  подражание  мундиру  французских  стрелков,  была  не   слишком
выдержана и сидела на них достаточно неуклюже.  Глаз  Уэверли,  привыкший  к
хорошо обученному войску, мог легко заметить  по  выправке  и  по  привычкам
своих спутников, что они не  прошли  настоящей  солдатской  выучки  и,  хотя
достаточно владели своими конями, были скорее конюхами или  охотниками,  чем
кавалеристами. Лошади их сбивались с ноги, не умели  проделывать  совместных
эволюции и свободно перестраиваться и не были  подготовлены  для  рукопашной
схватки. Но сами  люди  были  здоровые  и  крепкие,  и  каждый  из  них  мог
представить собой внушительную силу в нерегулярной коннице. Начальник  этого
небольшого  отряда  сидел  на  великолепном  гунтере  <Гунтер  -   охотничья
лошадь.>, и, хотя он был в военной форме, это изменение наряда  не  помешало
Эдуарду признать в нем старого знакомого, мистера Фолконера из Балмауоппла.
   Хотя Эдуард расстался с этим джентльменом далеко не по-дружески, он готов
был забыть все обстоятельства их глупой  ссоры  ради  удовольствия  еще  раз
поболтать с человеком св