о содержание этой статьи, совершенно сразившей Уэверли.
   "Великий боже! - мысленно воскликнул он. -  Так,  значит,  я  отцеубийца?
Быть не может! Отец никогда не любил меня настолько, чтобы мнимое известие о
моей смерти могло ускорить его конец. Нет, этого я допустить не могу. Я  был
бы безумцем, если бы хоть на мгновение поверил в этот ужас. Но я был бы хуже
отцеубийцы, когда бы потерпел, чтобы  какая-либо  опасность  угрожала  моему
благородному и великодушному дяде, который всегда был  для  меня  более  чем
отец, если только такая беда может быть отвращена ценой любой жертвы с  моей
стороны".
   В то время как эти мысли вонзались в душу Уэверли, как  жала  скорпионов,
достойный пастор, пустившийся в пространные рассуждения по  поводу  сражения
при Фолкерке, вдруг заметил, что наш герой смертельно побледнел, и  спросил,
не сделалось ли ему дурно.  По  счастью,  в  этот  момент  в  комнату  вошла
новобрачная, сияющая улыбкой и румянцем во всю щеку. Не отличаясь  особенным
блеском ума, миссис Уильямс была женщиной сердечной и сразу  же  догадалась,
что Эдуарда поразило в газетах какое-нибудь неприятное известие. Поэтому она
так ловко  вмешалась  в  разговор,  что,  не  вызывая  подозрения,  отвлекла
внимание мистера Туигтайта вплоть до того  момента,  когда  ему  нужно  было
ехать. После этого  Уэверли  объяснил  своим  друзьям,  что  ему  необходимо
отправиться в Лондон без малейшего промедления.
   Впрочем, с одной причиной  промедления,  которая  до  тех  пор  ему  была
неведома, он все же вынужден был столкнуться. Его кошелек,  достаточно  туго
набитый, когда он отправлялся в Тулли-Веолан,  не  получая  с  того  времени
никаких подкреплений, порядочно истощился, и хотя образ жизни  нашего  героя
за это время не способствовал быстрому расходованию средств (так как жил  он
по  большей  части  у  своих  друзей  или  был  в   армии),   однако   после
окончательного расчета с любезным хозяином Уэверли обнаружил, что  ехать  на
почтовых ему будет не по карману. Поэтому лучше всего ему было добраться  до
Боробриджа, где проходила большая дорога на север,  и  там  занять  место  в
северном дилижансе -  огромной  старомодной  колымаге,  запряженной  тройкой
лошадей, которая доставляла пассажиров  из  Эдинбурга  в  Лондон  (с  божьей
помощью, как гласило объявление) за три недели.  Итак,  наш  герой  сердечно
попрощался со своими камберлендскими друзьями, обещая не забывать их доброту
и надеясь про себя, что в будущем он окажется в  состоянии  вознаградить  их
более существенным образом. После целого ряда мелких затруднений и  досадных
проволочек, переодевшись в платье, более соответствующее его положению, хотя
все-таки скромное и простое, он наконец добрался до  станции  и  оказался  в
вожделенной колымаге vis-a-vis <напротив (франц.).> миссис Ноузбэг,  супруги
лейтенанта Ноузбэга, служившего адъютантом и учителем верховой  езды  в  ххх
драгунском полку, общительной дамы лет пятидесяти, наряженной в синее платье
с красной отделкой и не выпускавшей из рук верхового хлыстика  с  серебряной
ручкой.
   Эта дама была из тех деятельных особ, которые в обществе  берут  на  себя
faire les frais de la conversation <все  бремя  разговора  (франц  ).>.  Она
только что вернулась с севера  и  рассказала  Эдуарду,  как  "ее  полк"  под
Фолкерком едва не изрубил в лапшу всех этих юбочников.
   - Только как-то так вышло, - продолжала достойная  матрона,  -  что  наши
завязли в одном из этих противных, невозможных болот,  которые  в  Шотландии
попадаются на каждом  шагу,  и  из-за  этого,  как  мне  объяснял  муж,  наш
бедненький полк довольно-таки пострадал в этом  несчастном  деле.  Вы,  сэр,
верно, тоже сложили в драгунах?
   Для Уэверли этот вопрос был настолько неожиданным, что он сказал:
   - Так точно.
   - О, я это сразу увидела. Я мигом  определила  по  вашему  виду,  что  вы
военный, и была уверена, что вы не из пехтуры, как ее называет мой  Ноузбэг.
Простите, в каком полку?
   Вопрос был не из приятных. Уэверли, однако, справедливо заключил, что эта
почтенная дама знает наизусть весь офицерский  состав  армии,  и,  чтобы  не
попасть впросак, решил говорить правду.
   - Я служил в драгунах у Гардинера, сударыня, - сказал  он,  -  но  я  уже
некоторое время в отставке.
   - А-а, это те, кто завоевал  первый  приз  на  скачках  с  поля  боя  под
Престоном, как говорит мой Ноузбэг. Простите, вы участвовали в этом деле?
   - Я имел несчастье, сударыня, - ответил он, - быть свидетелем этого боя.
   - О, это - несчастье, сэр, которое, насколько мне известно,  немногие  из
драгун Гардинера разделили с вами. Ха-ха-ха! Вы уж меня  простите,  но  жены
военных любят шутить.
   "Черт бы тебя побрал! - подумал Уэверли. - Что за злой гений впихнул меня
в одну коробку с этой назойливой ведьмой!"
   - Мы подъезжаем к Феррибриджу, - сказала она, - тут были  оставлены  люди
из нашего полка на помощь всяким судьям,  полицейским,  старостам  и  разным
существам, которые проверяют бумаги, ловят мятежников и вее такое.
   Не успели они остановиться в гостинице, как она потащила Уэверли к окну и
воскликнула:
   - А вот идет капрал Брайдун из нашего бедненького эскадрона. Он идет сюда
с полицейским. Брайдун - один из моих любимых барашков, как говорит Ноузбэг.
Пойдемте, мистер... э... простите, как ваша фамилия?
   - Батлер, сударыня, - сказал Уэверли,  решившись  скорее  воспользоваться
именем одного из своих прежних сослуживцев, нежели выдумывать такое, которое
не значилось в списках полка, и этим подвергать себя риску разоблачения.
   - Ага, знаю; вы недавно получили  эскадрон,  когда  этот  подлец  Уэверли
перешел к мятежникам. Господи, как бы я хотела, чтобы  и  этот  старый  хрыч
капитан Крамп к ним  бы  тоже  убрался!  Тогда  бы  и  моему  Ноузбэгу  дали
эскадрон. Боже мой! Что это Брайдун там застрял и  раскачивается  на  мосту?
Пусть меня повесят, если он не нализался,  как  говорит  Ноузбэг.  Пойдемте,
сэр, мы с вами люди полковые и напомним этому мерзавцу о его обязанностях.
   Уэверли, с чувствами, которые легче  представить  себе,  нежели  описать,
поневоле должен был сопровождать эту бравую командиршу. Отважный  кавалерист
походил на ягненка не более чем,  скажем,  пьяный  драгунский  капрал  футов
шести ростом, с очень широкими плечами,  весьма  тощими  ногами  и  огромным
шрамом на  носу.  Миссис  Ноузбэг  начала  если  не  с  ругательства,  то  с
выражения, весьма к  нему  близкого,  и  приказала  ему  не  забывать  своих
обязанностей.
   - А, чтоб тебя... - отозвался бравый кавалерист;  но,  желая  перейти  от
слов к делу и подобрать подходящий эпитет, который был у него на  языке,  он
поднял глаза, узнал миссис  Ноузбэг,  приложил  руку  к  головному  убору  и
произнес уже другим тоном:
   - Господи благослови ваше прекрасное личико, миссис Ноузбэг!  Неужто  это
вы? Вы же не такой человек, чтобы подвести нашего  брата,  коли  он  с  утра
маленько перебрал?
   - Ну-ну, каналья, занимайся своим делом! Этот джентльмен и я  -  мы  люди
свои, армейские, а  вот  ту  личность,  что  забилась  в  угол  дилижанса  и
нахлобучила шляпу, немедленно проверь. Похоже, что это переодетый мятежник.
   - Черт бы тебя побрал с твоим рыжим париком! - сказал капрал,  когда  она
не могла его услышать. - У этой старой кобылы глаза, как  буравчики.  Право,
эта мать-адъютантша, как ее  зовут  наши,  напасть  для  полка  похуже,  чем
военный судья, сержант-майор  и  сам  командир  Шаркало-хромало  в  придачу.
Пошли, констебль, посмотрим, что это там за личность, как она его  называет.
(Скажем сразу, что это был  квакер  <Квакер  -  член  протестантской  секты,
считающей религию частным делом и отвергающей  вмешательство  государства  и
общества в вопросы веры.> из Лидса, с которым миссис  Ноузбэг  сцепилась  по
вопросу о том, законно ли носить оружие.) Не поставит ли он нам чарку водки,
а то ваше йоркширское пиво мне только студит желудок.
   Живость  характера  этой  милейшей   дамы   спасла   Эдуарда   от   одной
неприятности, но могла свободно навлечь на него другие. В каждом городе, где
они останавливались, она настаивала на том, чтобы  побывать  в  кордегардии,
если таковая имелась в наличии, и один раз чуть  не  познакомила  Уэверли  с
сержантом - вербовщиком рекрутов из его собственного полка.  Она  так  часто
называла его капитаном, да притом еще Батлером, что он чуть с ума  не  сошел
от досады и тревоги. Самая счастливая  минута  его  жизни  наступила,  когда
дилижанс прибыл наконец в Лондон и избавил его от внимания мадам Ноузбэг.

Глава 62

Что делать дальше?

   Когда они въехали в город, уже почти  смеркалось.  Отделавшись  от  своих
спутников, Эдуард нарочно прошел несколько улиц, чтобы не  дать  возможности
проследить за ним, а потом нанял карету и поехал  к  полковнику  Толботу  на
одну из  главных  площадей  Уэст-энда.  Этому  джентльмену  досталось  после
женитьбы значительное  наследство  от  каких-то  родственников,  он  обладал
значительным политическим весом и жил, что называется, на широкую ногу.
   Уэверли постучался в парадную дверь и обнаружил, что  к  нему  не  так-то
просто проникнуть. Наконец его провели в зал, где он  застал  полковника  за
столом. Леди Эмили, еще бледная  после  недавней  болезни,  сидела  напротив
мужа. Едва услышав голос Эдуарда, он вскочил со своего места и бросился  его
обнимать:
   - Фрэнк Стэнли, голубчик, как ты поживаешь? Дорогая, это молодой Стэнли.
   Кровь бросилась в лицо леди Эмили, когда она здоровалась  с  Уэверли.  Во
всей манере ее чувствовались приветливость и доброта, но рука у нее  дрожала
и голос то и дело прерывался - видно было, что она  поражена  и  расстроена.
Уэверли тут же поставили прибор, и, пока он ел, полковник продолжал:
   - Как это ты приехал сюда, Фрэнк? Доктора говорят, что лондонский  воздух
очень вреден для твоей болезни. Не надо было идти на такой риск. Но я  очень
рад тебя видеть, и Эмили тоже, только боюсь, что  тебе  у  нас  не  придется
долго оставаться.
   - Мне пришлось приехать по важному делу, - пробормотал Уэверли.
   - Я так и думал. Но  я  не  позволю  тебе  здесь  задерживаться.  Спонтун
(обращаясь к пожилому, военного вида слуге, не носившему ливреи),  убери  со
стола. Если я позвоню, приходи сам и  смотри,  чтобы  другие  слуги  нас  не
беспокоили. Нам с племянником нужно поговорить о делах.
   - Боже мой, милый Уэверли, -  продолжал  он,  когда  слуги  ушли,  -  что
принесло вас сюда? Ведь эта поездка может стоить вам жизни.
   - Дорогой мистер Уэверли, - сказала леди Эмили, - я никогда не смогу  вас
отблагодарить за все,  что  вы  сделали,  но  как  могли  вы  поступить  так
опрометчиво?
   - Отец... дядя... эта заметка... - Он протянул газету полковнику Толботу.
   - Как бы я хотел, чтобы этих мерзавцев, - воскликнул Толбот, - засунули в
их же печатные станки и давили их там, пока они не сдохнут! Говорят, у нас в
городе выходит сейчас не меньше дюжины газет, и  нет  ничего  удивительного,
что им приходится выдумывать всякою чепуху, чтобы  находить  покупателей  на
свой товар. В этом сообщении верно лишь то, милый Эдуард,  что  вы  потеряли
своего  отца.  Но  все,  что  они  тут  расписали,  будто  на  его  здоровье
подействовало неприятное положение, в котором он находился, -  сущие  враки.
Как ни жестоко говорить об этом именно  сейчас,  но,  чтобы  снять  с  вашей
совести тяжелую ответственность, я скажу вам правду: мистер  Ричард  Уэверли
во всем этом  деле  так  же  мало  интересовался  вашим  положением,  как  и
положением вашего дяди; когда я видел его в последний раз, он сказал  мне  с
самым веселым видом, что, раз я настолько любезен,  что  беру  на  себя  все
заботы о вас, он решил  хлопотать  исключительно  о  себе  и  примириться  с
правительством, пользуясь связями, которые  у  него  сохранились  с  прежних
времен.
   - Ну, а дядя... мой милый дядя?
   - Никакая опасность ему не угрожает. Правда (взглянув,  от  какого  числа
газета), недавно по городу  ходили  нелепые  слухи  вроде  того,  что  здесь
напечатано, но они совершенно не соответствуют действительности. Сэр Эверард
отправился в Уэверли-Онор, и беспокоиться ему нечего, разве что о вас, а вот
вы действительно в опасности: ваше имя  упоминается  в  каждой  прокламации,
ордера на арест разосланы во все концы. Как и когда вы прибыли сюда?
   Эдуард рассказал все свои приключения, умолчав только  о  своей  ссоре  с
Фергюсом, так как питал слабость к гайлэндцам и не хотел  давать  полковнику
возможность лишний раз высказать свои национальные предубеждения.
   - Вы уверены, что видели труп пажа  вашего  друга  Глена  на  Клифтонском
поле?
   - Совершенно уверен.
   - Ну, тогда этому бесенку удалось увернуться от виселицы, так как на  лбу
у него было написано: головорез, хотя (обращаясь к леди Эмили) он был  очень
хорош собой. Но что касается вас, то неплохо было бы вам отправиться обратно
в Камберленд, а еще лучше, если бы  вы  оттуда  и  не  выезжали:  все  порты
закрыты, сторонников претендента разыскивают  самым  тщательным  образом,  а
язык этой проклятой бабы будет молоть без устали, пока она так или иначе  не
дознается, что "капитан Батлер" был самозванцем.
   - Вы что-нибудь знаете о моей спутнице?
   - Ее муж шесть  лет  служил  у  меня  сержант-майором.  Это  была  бойкая
миловидная вдовушка, за которой водились кое-какие деньжата, и он женился на
ней. Парень он был упорный, ну и выдвинулся,  как  исправный  служака.  Надо
будет послать Спонтуна разведать,  что  она  там  делает.  У  него  в  полку
осталось много старых знакомых, и он ее непременно разыщет. Завтра вы должны
прикинуться больным и не выходить из своей комнаты. Лечить  вас  будет  леди
Эмили, а мы со Спонтуном будем вам прислуживать.  Я  дал  вам  имя  близкого
родственника, которого никто из теперешних моих  слуг,  кроме  Спонтуна,  не
видел, так что непосредственная опасность  вам  не  угрожает.  Постарайтесь,
чтобы у вас поскорее заболела голова и стали слипаться глаза, мы вас объявим
больным. Эмили, распорядись, чтобы Фрэнку Стэнли приготовили комнату и чтобы
больной ни в чем не нуждался.
   Утром полковник навестил своего гостя.
   - Сегодня я принес вам приятные известия, - сказал он, - ваше доброе  имя
джентльмена и офицера совершенно восстановлено в  отношении  двух  обвинений
неисполнения служебного долга  и  подстрекательства  к  бунту  солдат  полка
Гардинера. Я вел по этому поводу переписку с одним из ваших усердных друзей,
этим шотландским пастором Мортоном. Первое свое письмо он  отправил  на  имя
сэра Эверарда, но я избавил добрейшего баронета от труда отвечать ему.  Надо
вам сказать, что ваш приятель-разбойник и  пещерный  житель  Доналд  наконец
попался в руки филистимлян. Он угонял скот некоего помещика по имени Киллан,
в общем, что-то в этом духе.
   - Килланкьюрейт?
   - Он самый. Так вот,  этот  джентльмен,  оказывается,  великий  хозяин  и
развел у себя какую-то особо ценную породу скота. А так как он к тому же еще
и трусоват,  то  держал  в  своем  имении  отряд  солдат  для  защиты  своей
собственности. И вот Доналд, ничего не подозревая, сунул свою голову прямо в
пасть ко льву: его разбили и взяли в плен. Когда его приговорили к  смертной
казни, на него стал с одной стороны наседать  католический  священник,  а  с
другой - ваш друг Мортон. Католического священника он отверг главным образом
потому, что расходился с ним во взглядах на значение предсмертного помазания
елеем - этот обряд сей  экономный  джентльмен,  видимо,  считал  бесполезной
тратой масла. Так что вывести его из состояния нераскаянности выпало на долю
мистера Мортона, который,  должен  сказать,  блестяще  справился  со  своими
обязанностями,  хоть  я  и  полагаю,  что  из  Доналда  получился   довольно
сомнительный христианин. Как  бы  то  ни  было,  он  показал  в  присутствии
следователя, некоего майора Мелвила, человека, по-видимому,  добросовестного
и доброжелательного, что всю интригу с Хотоном вел  именно  он,  и  подробно
объяснил, как в точности все это делалось, так что полностью обелил  вас  от
малейших подозрений в подстрекательстве. Он также говорил, что спас  вас  из
рук офицера волонтеров и отправил по приказу  прет...  виноват,  шевалье,  в
качестве пленника в замок Дун,  откуда,  насколько  ему  известно,  вас  под
конвоем перевели в Эдинбург. Все эти обстоятельства не могут не  говорить  в
вашу пользу.  Он  также  намекнул  на  то,  что  и  спас  вас,  и  укрыл  от
преследований по поручению одного лица и получил за это  вознаграждение,  но
сообщить, кто это лицо, он не  имеет  права.  Он  добавил,  что  хоть  он  и
согласился бы удовлетворить любопытство мистера  Мортона,  которому  он  так
обязан за его духовные наставления, нарушив обычную клятву, однако в  данном
случае он поклялся хранить молчание на лезвии своего кинжала,  что,  по  его
мнению, сделало его клятву нерушимой.
   - А какова была его судьба?
   - О, его повесили в Стерлинге, после  того  как  мятежники  сняли  осаду,
вместе с его помощником и еще четырьмя молодцами из его  шайки,  только  ему
оказали особую честь и сделали виселицу несколько выше.
   - Что ж, у меня нет оснований ни печалиться, ни радоваться по поводу  его
смерти, хоть он мне сделал одновременно и очень много добра  и  очень  много
зла.
   - Во  всяком  случае,  его  признания  окажут  вам  существенную  помощь,
поскольку они смывают с  вашего  имени  все  подозрения,  которые  придавали
обвинениям  против  вас  совершенно  другую  окраску,  если  сравнить  их  с
обвинениями,   вполне   справедливо   предъявленными   стольким   несчастным
джентльменам, поднявшим оружие против правительства. Их  измена  -  надо  же
вещи называть своими именами, хотя и вы в этом провинились, -  произошла  от
ложно понятого долга и поэтому не может считаться позорной, хотя и  является
в высшей степени преступной. Там, где столько  виновных,  милосердие  должно
распространиться на большинство из них. И я не сомневаюсь, что  добьюсь  для
вас помилования, если только нам удастся уберечь вас от  когтей  правосудия,
пока оно не наметило своих жертв и не насытилось их кровью; ведь  и  в  этом
случае, как и в других, все идет по поговорке: "Кто первый сел, тот первый и
съел". Кроме того, правительство желает сейчас навести  особенный  страх  на
английских якобитов, а среди них ему удастся найти лишь очень немного жертв.
Это - мстительное и трусливое чувство, но оно скоро выдохнется, так  как  из
всех народов мира англичане наименее  кровожадны  по  своей  природе.  Но  в
настоящее время  оно  существует,  и  нужно  сделать  все  возможное,  чтобы
упрятать вас подальше.
   В эту минуту в комнату с озабоченным видом  вошел  Спонтун.  Через  своих
полковых знакомых он разыскал миссис  Ноузбэг.  Она  вся  кипела  от  гнева,
узнав, что ехала в Лондон с самозванцем,  принявшим  имя  Батлера,  капитана
драгунского полка Гардинера. Она собиралась донести  об  этом  в  полицию  и
требовать поимки этого агента претендента; но Спонтун - опытный  служака,  -
делая вид, что одобряет ее решение, добился  того,  что  она  отсрочила  его
исполнение. Однако нельзя было терять ни минуты; эта  почтенная  дама  могла
описать мнимого капитана Батлера в таких подробностях, что нетрудно было  бы
установить его тождество с нашим героем. А это было  чревато  опасностью  не
только для Эдуарда, но и для его  дяди  и  даже,  возможно,  для  полковника
Толбота. Теперь весь вопрос заключался в том, куда направиться Эдуарду.
   - В Шотландию, - сказал Уэверли.
   - В Шотландию! - воскликнул полковник. - Зачем?  Надеюсь,  не  для  того,
чтобы опять примкнуть к мятежникам?
   - Нет, я счел свое участие в этом деле оконченным с  того  момента,  как,
несмотря на все мои усилия, не смог их  нагнать;  а  теперь,  судя  по  всем
сообщениям, они затевают зимнюю кампанию в горах, где такие сторонники,  как
я, окажутся для них скорее обузой, нежели помощниками