отношение,  за  которое  он
способен мстить. Простой народ, зачастую столь же  строго  судящий  о  своем
брате, как  и  о  стоящих  выше  его,  хотя  и  выражал  большое  сочувствие
юродивому, пока тот бегал по деревне в  лохмотьях,  как  только  увидел  его
приодетым, обеспеченным и ставшим своего рода любимцем, вспомнил все  случаи
хитрости и остроумия в словах или на деле, которые за  ним  числились,  и  в
доброте сердечной построил на них гипотезу, что Дэвид Геллатли  дурак  ровно
настолько, насколько это ему нужно, чтобы уклоняться от тяжелой работы.  Это
мнение было не более обоснованно, чем  взгляд  негров,  которые  считают  по
ловким проказам обезьян,  что  они  обладают  даром  речи  и  скрывают  свои
способности для того лишь, чтобы их не заставили работать. Но  гипотеза  эта
была   лишь   плодом   воображения;   Дэвид   Геллатли   был   действительно
полусумасшедшим дурачком, каким он и выглядел, и не был способен ни к какому
постоянному и продолжительному труду. Умственной устойчивости у него хватало
ровно настолько, чтобы удержаться по ею сторону безумия; сметливости - чтобы
не быть причисленным к идиотам; а  кроме  того,  он  был  достаточно  ловким
охотником (впрочем, недурными охотниками бывали и не меньшие дураки), ласков
и человечен к животным, за которыми  ему  поручали  ухаживать,  привязчив  к
людям, наделен феноменальной памятью и музыкальным слухом.
   Но вот во  дворе  послышался  стук  копыт  и  голос  Дэви,  который  пел,
обращаясь к двум большим серым гончим:

   Эй, за мной, эй, за мной,
   В перелески за рекой,
   Где блестит ручей студеный,
   Лес шумит зеленой кроной,
   Папоротник расцветает
   И роса не высыхает,
   Где дышать всего вольнее.
   Где в лесу летают феи,
   Где для сердца все отрада:
   Тишина, покой, прохлада, -
   В перелески за рекой
   Эй, за мной, эй, за мной!

   - Скажите, мисс Брэдуордин, - спросил Уэверли, -  принадлежат  ли  стихи,
которые он поет, к старинной шотландской поэзии?
   - Не думаю, - ответила она. - У этого несчастного был брат, и  небо,  как
бы для того, чтобы вознаградить семью за  умственную  недостаточность  Дэви,
одарило этого брата способностями, которые  у  него  в  деревушке  считались
необычайными. Его дядя нашел средства, чтобы подготовить его к принятию сана
священника шотландской церкви, но он не мог нигде добиться  места,  так  как
происходил из наших поместий.  Вернулся  он  из  колледжа  отчаявшийся  и  с
разбитым сердцем и стал понемногу хиреть. Мой отец поддерживал  его  до  дня
его смерти, а умер он, не дожив и до девятнадцати лет. Он чудесно  играл  на
флейте, и говорили, что у него прекрасные способности к поэзии. Он  любил  и
жалел своего брата, который всюду следовал за ним, как тень,  и  от  него-то
Дэви, наверно, и почерпнул много отрывков как песен, так и музыки, непохожих
на здешние. Но если спросить его, от кого он перенял тот или  иной  отрывок,
он либо дико и продолжительно хохочет, либо начинает плакать  и  жаловаться;
но я никогда не слышала, чтобы он давал кому-либо какие-либо объяснения  или
упомянул имя брата, с тех пор как тот умер.
   - Однако ж, - сказал Уэверли, которого легко  было  заинтересовать  любым
рассказом, лишь бы в нем  был  привкус  романтики,  -  если  его  хорошенько
расспросить, возможно удалось бы узнать от него и побольше?
   - Очень может быть, - ответила  Роза,  -  но  отец  не  разрешает  никому
тревожить его чувства по этому поводу.
   К этому времени барон с помощью Сондерсона надел  на  себя  пару  ботфорт
весьма значительных размеров и пригласил нашего героя последовать за ним,  а
сам зашагал по обширной лестнице, постукивая ручкой своего массивного хлыста
по каждой балясине и напевая с видом охотника времен Людовика XIV:

   Pour la chasse ordonnee il faut preparer tout.
   Hola ho! Vite! Vite debout.

   <Собирайтесь на охоту, садитесь на коней!
   Рога трубят призывно! Помчимся в путь скорей! (франц.).>

Глава 13

День, проведенный более разумно, чем предыдущий

   Барон Брэдуордин, верхом на резвой и хорошо выезженной  лошади  в  боевом
седле  с  низко  свисавшими  чехлами  под  цвет  его  одежды,  был  недурным
представителем старины.  Его  костюм  составляли  светлый  расшитый  кафтан,
великолепный камзол с галунами и бригадирский  парик,  увенчанный  небольшой
треуголкой с золотым аграмантом. За ним на хороших  лошадях  следовали  двое
слуг, вооруженных пистолетами в кобурах.
   Так ехал он на своем иноходце по холмам  и  долинам,  вызывая  восхищение
всех крестьянских дворов, мимо которых лежал их путь, пока "внизу, в зеленой
долине", кавалькада не встретила Дэвида  Геллатли  с  двумя  очень  высокими
гончими, натасканными на оленью охоту. Дэви предводительствовал  еще  доброй
полдюжиной дворняжек и примерно таким  же  количеством  босоногих  вихрастых
мальчишек, которые,  чтобы  добиться  несказанной  чести  присутствовать  на
охоте,  подмазались  к  нему  льстивым  обращением  "мистер  Геллатли"  (они
произносили мэйстер), хотя все они, вероятно, завидев его, улюлюкали,  когда
он был еще дурачком Дэви. Но это ухаживание за лицом,  занимающим  известное
положение, - вещь достаточно обычная, и  она  не  ограничивается  босоногими
жителями Тулли-Веолана. Так было шестьдесят лет назад, так обстоит теперь  и
так будет через шестьдесят лет, если это великолепное  сочетание  безумия  и
подлости, именуемое миром, будет еще существовать.
   Эти мокроножки <Босоногий гайлэндский парень называется  gillie-wet-foot.
Gillie - вообще  значит  слуга  или  служитель.  (Прим.  автора.)>,  как  их
называли, предназначались для того, чтобы поднять дичь, причем они выполняли
эту задачу с таким  успехом,  что  после  получасовых  поисков  косуля  была
выслежена, загнана и убита. Барон, следовавший сзади на  своем  белом  коне,
подобно  графу  Перси  былых  времен,  собственноручно  изволил  ободрать  и
выпотрошить животное своим couteau de chasse  <охотничьим  ножом  (франц.).>
(что, как он заметил, французские chasseurs  <охотники  (франц.).>  называют
faire la curee) <отдавать кожу  и  внутренности  убитого  животного  собакам
(франц.).>. Домой после этой церемонии они возвращались уже  кружным  путем,
по дороге, открывавшей замечательный вид на далекие дома и  селения,  причем
мистер Брэдуордин с каждым из них  связывал  какой-нибудь  исторический  или
генеалогический анекдот.  Эти  рассказы,  из-за  отпечатка  предрассудков  и
педантизма, свойственного всем речам барона, получались очень странными,  но
часто заслуживали уважения, поскольку в них  проявлялись  и  благородство  и
здравый смысл, и были если не ценны,  то,  во  всяком  случае,  любопытны  с
фактической стороны.
   Собственно говоря, прогулка потому так  понравилась  обоим  джентльменам,
что они находили удовольствие во взаимном общении, хотя характеры их и образ
мыслей были во многих отношениях совершенно непохожи.  Эдуард,  как  мы  уже
сообщали читателям, отличался горячим сердцем, был необуздан и романтичен  в
мыслях и литературных вкусах и питал большую  склонность  к  поэзии.  Мистер
Брэдуордин представлял собой в этом  отношении  прямую  противоположность  и
мечтал пройти по жизни той  же  твердой,  несгибаемой  и  стоически  суровой
поступью, которой отличались его вечерние прогулки по террасе Тулли-Веолана,
где в течение долгих часов, точно древний Хардиканут <Хардиканут (1019-1042)
- датский и английский король Канут II (правил в Англии в  годы  1040-1042);
образ его встречается в старинных балладах.>,

   Он величаво шагал на восток
   И величаво - на запад.

   Что касается литературы, то он,  разумеется,  знал  классических  поэтов,
читал "Эпиталаму" Джорджа Бьюкенена и - по воскресеньям  -  "Псалмы"  Артура
Джонстона  <Джонстон,  Артур  (1587-1641)  -  автор  стихотворного  перевода
псалмов на латинский  язык.>,  далее  Deliciae  Poetarum  Scotorum  <"Услады
шотландских поэтов" (лат.).>, произведения  сэра  Дэвида  Линдсея  <Линдсей,
Дэвид  (1490-1555)  -  шотландский  поэт,  последователь  Чосера.>,  "Бруса"
Барбура <Барбур, Джон (1316-1395) - шотландский поэт,  автор  поэмы  "Брус",
воспевавшей  подвиги  шотландского  национального  героя  Роберта   Бруса.>,
"Уоллеса" Слепого Гарри <Слепой Гарри - средневековый шотландский поэт.  Его
поэма "Уоллес" (ок. 1460) воспевает подвиги шотландского национального героя
Уильяма Уоллеса.>, "Благородного пастуха" и  "Вишню  и  сливу".  Но,  уделяя
часть своего времени музам, он,  несомненно,  предпочел  бы,  если  говорить
правду, чтобы заключавшиеся в этих сочинениях набожные или мудрые изречения,
равно как и исторические рассказы, были изложены обыкновенной прозой.  И  он
иногда не мог удержаться и не выразить презрения к "пустому  и  бесполезному
занятию стихоплетством", в котором, по его словам, единственным в свое время
отличившимся  был  парикмахер  Аллан  Рэмзи  <Рэмзи,  Аллан  (1686-1758)   -
шотландский поэт, идеализировал в своем творчестве изгнанных Стюартов.
   Барону следовало бы, конечно, помнить, что веселый Аллан был кровно -  не
в силу профессионального кровопускания - связан с домом благородного  графа,
о котором он говорит:

   Он древнего происхожденья,
   Он - честь моя и украшенье!
   (Прим. автора.)>.

   Но хотя мнения барона и Эдуарда отличались по этому  вопросу  toto  coelo
<как небо от земли (лат.).>, как выразился бы первый, однако  в  нейтральной
области истории, которой каждый из них  интересовался,  они  находили  общий
язык. Барон, правда, загромождал  свою  память  лишь  фактами  -  холодными,
сухими и твердыми контурами, начертанными историей. Эдуард,  напротив  того,
любил  заполнять  и  округлять  этот  эскиз  красками  горячего   и   живого
воображения, которое освещало  и  оживляло  действующих  лиц  драмы  прошлых
веков. Однако, несмотря на столь противоположные вкусы, они доставляли  друг
другу немало удовольствия. Педантически подробные рассказы и могучая  память
мистера Брэдуордина давали Уэверли все новую канву, на которой его  фантазия
вышивала  свои  узоры  и  открывала  ему  все  новые  сокровища  событий   и
персонажей.  И  он  отплачивал  за   полученное   удовольствие   пристальным
вниманием, столь ценимым рассказчиками, а в особенности бароном, видевшим  в
этом проявление лестного уважения, а  иногда  и  сам  рассказывал  что-либо,
представляющее  интерес  для  мистера  Брэдуордина  как  подтверждение   или
иллюстрация его  собственных  излюбленных  анекдотов.  Кроме  этого,  мистер
Брэдуордин  любил  рассказывать  о  местах,  где  протекала  его  молодость,
проведенная на войне и в  чужих  краях,  и  мог  сообщить  много  интересных
подробностей о полководцах, под началом которых он служил,  и  сражениях,  в
которых он участвовал.
   Оба они вернулись в Тулли-Веолан весьма довольные  друг  другом.  Уэверли
желал более внимательно изучить человека, который казался ему своеобразной и
интересной личностью и был наделен памятью, заключавшей  любопытнейший  свод
всех анекдотов минувших и настоящих дней; а Брэдуордин был  склонен  считать
Эдуарда за puer (или, скорее, juvenis) bonae spei et magnae indolis  <отрока
(юношу), подающего большие надежды и высокой нравственности (лат.)>,  юношу,
лишенного нетерпеливого  легкомыслия  молодежи,  не  выносящей  разговора  и
советов старших и с пренебрежением относящейся к ним, и предсказывал ему  на
этом основании великое будущее и преуспевание в жизни. Других гостей,  кроме
мистера Рубрика, в замке не было, и этот достойный священник тоном  своим  и
ученостью не нарушал гармонии разговоров.
   Вскоре после обеда барон, как бы желая показать,  что  его  трезвость  не
носит исключительно теоретического характера, предложил посетить покои Розы,
или,  как  он  называл  их,  ее  troisieme  etage  <третий  этаж   (франц.),
соответствующий нашему четвертому.>. Уэверли провели через несколько  весьма
длинных и неудобных коридоров,  которыми  старинные  архитекторы  как  будто
нарочно стремились поставить в тупик обитателей  построенных  ими  домов.  В
конце  одного  из  таких  коридоров  мистер  Брэдуордин   стал   взбираться,
перескакивая через ступеньку, по очень крутой  и  узкой  винтовой  лестнице,
предоставив мистеру Рубрику и Уэверли следовать  за  ним  более  размеренным
шагом, пока он уведомит свою дочь об их приближении.
   Налазавшись по этому вертикальному штопору до тех  пор,  пока  у  них  не
пошла кругом голова, они вступили наконец в небольшие,  устланные  циновками
сени, служившие передней к sanctum sanctorum <святая святых (лат.).> Розы, и
прошли в ее гостиную. Это была небольшая, но приятная комната  с  окнами  на
юг, обитая шпалерами и украшенная портретом ее  матери  в  виде  пастушки  в
платье с фижмами и портретом барона  на  десятом  году  жизни,  в  парике  с
кошельком, голубом кафтане, расшитом камзоле, шляпе с кружевами и с луком  в
руке. Эдуард не мог удержаться от улыбки при виде этого костюма и  странного
сходства между круглым, гладким, краснощеким и немного удивленным  лицом  на
портрете и  нынешним  видом  оригинала  -  худым,  с  ввалившимися  глазами,
загорелым и обросшим бородой, когда  странствия,  военные  труды  и  возраст
наложили на него свою печать. Барон тоже засмеялся.
   - Право, - сказал он, - этот портрет был женской  прихотью  моей  дорогой
матери (дочери лэрда Туллиэллюма, капитан Уэверли; я  показал  вам  их  дом,
когда мы были на вершине Шиннихьюха; он был сожжен союзниками  правительства
- голландцами, которых призвали  на  помощь  в  тысяча  семьсот  пятнадцатом
году). С этих пор я лишь раз позировал художнику, и то это было по особой  и
неоднократно повторенной просьбе маршала герцога Берикского.
   Благородный старик умолчал о том,  что  стало  известно  его  гостю  лишь
впоследствии, и то от мистера Рубрика, а именно, что герцог оказал  ему  эту
честь, после того как он первый взобрался на брешь одной савойской  крепости
во время памятной кампании 1709 года <...во  время  памятной  кампании  1709
года... - Герцог Берикский командовал французскими войсками во  время  войны
за испанское наследство (1701-1714), которую Франция и Испания  вели  против
коалиции держав, возглавлявшихся Англией.> и почти  десять  минут  отбивался
там полупикой от неприятеля, пока к нему не пришли на подмогу. Нужно  отдать
барону  справедливость,  что,  хотя  он  проявлял   достаточную   склонность
останавливаться на достоинствах и значении своего рода и даже  преувеличивал
их,  он  был  слишком  храбрым  человеком,  чтобы  когда-либо  упоминать   о
собственных подвигах.
   Но вот мисс Роза появилась из  внутренней  комнаты  своих  покоев,  чтобы
приветствовать отца и его друзей. Все ее скромные занятия  свидетельствовали
о несомненном природном вкусе, который следовало только развить. Отец обучил
ее французскому и итальянскому, и ее полки украшали лучшие авторы,  писавшие
на этих языках. Он пытался даже быть ее учителем  музыки,  но,  так  как  он
начал с наиболее отвлеченных разделов этой науки и,  возможно,  не  очень-то
разбирался  в  них  сам,  она  научилась  только  аккомпанировать  себе   на
клавесине, но и это было в те времена не очень обычным для  Шотландии.  Зато
пела она с большим вкусом и чувством и с таким пониманием, что ее можно было
бы поставить в пример дамам с гораздо большими  музыкальными  способностями.
Природный  здравый  смысл  подсказал  ей,  что,  если,  согласно  величайшим
авторитетам, музыка "обручена с бессмертными стихами" <...музыка "обручена с
бессмертными  стихами"...  -  цитата  из  сборника  "Влюбленный   пилигрим",
приписываемого Шекспиру.>, этот союз  весьма  часто  безобразнейшим  образом
расторгается исполнителями. Быть может, именно эта восприимчивость к  поэзии
и способность сочетать  ее  выразительность  с  выразительностью  мелодии  и
доставляла всем неискушенным и даже многим из  искушенных  то  удовольствие,
которого они не находили,  слушая  несравненно  более  блестящее  исполнение
виртуоза, не руководимого таким тонким вкусом.
   Перед  окнами  ее  гостиной  тянулась  выступающая  наружу  галерея,  или
бартизан: он также свидетельствовал о другой склонности Розы, ибо  весь  был
уставлен  различными  цветами,   которые   она   взяла   под   свое   особое
покровительство. На этот готический балкон  выходили  через  выступавшую  из
стены  башенку,  с  высоты  которой  открывался  великолепный   вид.   Внизу
простирался окруженный высокими стенами  геометрически  правильный  парадный
сад, казавшийся с этой высоты  простой  куртиной;  дальше,  в  узкой  лесной
долине, то появлялась,  то  исчезала  за  кустами  небольшая  речка.  Взгляд
невольно задерживался  на  скалах,  которые  местами  подымались  массивными
глыбами,  а  местами  заострялись  наподобие  церковных  шпилей.  Порою   он
останавливался на величественной полуразрушенной башне, которая высилась  во
всей своей могучей суровости на скале, нависшей над рекой. Налево  виднелись
две-три хижины, стоявшие на краю деревушки, -  остальные  закрывала  вершина
холма. Долина заканчивалась озером, носившим название Лох Веолан, в  которое
и впадала речка, блестевшая теперь  в  лучах  заходящего  солнца.  Местность
вдали казалась открытой и достаточно разнообразной,  хотя  не  была  покрыта
лесом. Ничто не мешало взгляду проникать вплоть  до  гряды  далеких  голубых
холмов, замыкавших долину с юга. На этот балкон с таким красивым видом  мисс
Брэдуордин приказала подать кофе.
   Старая башня, или крепостца,  дала  барону  повод  рассказать  с  большим
воодушевлением  несколько  фамильных  анекдотов  и  преданий  о  шотландском
рыцарстве. Рядом с башней нависал утес с остроконечным выступом,  получившим
название Кресла святого Суизина <Св. Суизин (800-862) - английский  епископ,
с именем которого связано много легенд. В частности, считалось, что он  умел
изгонять нечистую силу. Его именем заклинали злых  духов.>.  С  этим  местом
связывалась суеверная легенда, о которой  мистер  Рубрик  сообщил  несколько
любопытных подробностей. Уэверли вспомнил о стихотворении, которое упоминает
Эдгар в "Короле Лире" <Уэверли вспомнил о стихотворении,  которое  упоминает
Эдгар в "Короле Лире"... - Эдгар, сын Глостера в трагедии  Шекспира  "Король
Лир", притворяясь безумным, бормочет стихи  о  святом  Витольде,  прогнавшем
ведьму  с  помощью  заклятья.>.  Розу  попросили  спеть  небольшую  легенду,
сложенную по этому поводу каким-то деревенским поэтом,

   Что имена других нам сохранил,
   Но сам свой век в безвестности прожил.

   Прелесть ее голоса и непритязательная красота мелодии  придавали  легенде
очарование, о котором мог только мечтать ее автор и которого так недоставало
его стихам. Я даже не знаю, хватит  ли  у  читателя  терпения  прочесть  их,
поскольку они лишены этих дополнительных преимуществ,  хоть  и  считаю,  что
прилагаемый список был  несколько  подправлен  Уэверли  в  угоду  тем,  кому
неприкрашенная древность могла бы прийтись не по вкусу.

Кресло Святого Суизина

   В канун всех святых, отходя ко сну,
   Внимательно вслушайся в тишину,
   На ложе своем ты крест начерти,
   И "Ave" пропой, и молитву прочти.

   В канун всех святых земля задрожит
   И черная весьма в ночи прилетит
   Взъярится ли ветер, иль будет он тих -
   Она прилетит в канун всех святых.

   В ту ночь в кресле Суизина на скале
   Сидела леди в полуночной мгле.
   Она ощущала, как сжал ее страх,
   Но голосом твердым, с огнем в очах

   Прочла заклинанья, и Суиэин святой
   Ступил на скалу обнаженной стопой;
   И ведьма, летевшая мимо во тьму,
   По его повеленью спустилась к нему.

   Всякий, кто сесть в это кресло дерзнет
   В ту ночь, когда ведьма свершает полет,
   Всегда три вопроса ей может задать,
   И ведьма на них должна отвечать

   И молвила леди. "Вестей мне не шлет
   Мой муж, с королем ушедший в поход.
   Три года прошло, как уехал барон
   Скажи мне: он жив? Где находится он?"